Обреченные - Макдональд Джон Данн - Страница 34

• Предыдущая
• 34/42
• Следующая

Они медленно побрели к освещенному шоссе. Дел остановился у большого камня. Бросил на землю узел с одеждой.

– Подожди здесь минутку.

Она послушно остановилась и стала ждать. Он отсутствовал недолго.

– Зачем ты возвращался? – спросила Бетти.

– Часы. – Он ухватился за верхушку камня и с силой дернул. Камень подался. Беннике встал на колени и руками, по-собачьи, вырыл ямку. Засунул в нее одежду, поставил камень на место, отряхнул руки и удовлетворенно вздохнул.

Чем дальше, тем больше она чувствовала, что ее зависимость от него крепнет. Он работает головой, принимает решения. Они взобрались наверх. Моторы снова заревели. Паром подплывал к берегу. На его борту зажгли фонари.

– Его найдут, – сказала Бетти. – Найдут обязательно.

– Конечно, найдут, детка. Кое-кто найдет его уже ночью, еще кто-то – утром, а всю работу довершат муравьи.

– Не надо, – проговорила она слабым голосом.

– Ну, молись всем своим богам. Удача нам сейчас необходима. Вот что мы сделаем. Отгоним «кадиллак» в Сан-Антонио. Может, кто-то заприметил тебя или его и видел вас вместе. Сначала устроимся у тебя на квартире и продержим «кадиллак» еще день. Потом отгоним его на какую-нибудь платную стоянку, а талон порвем. А может, просто бросим его на обочине шоссе. Купим какую-нибудь колымагу и рванем на восток. Когда все уляжется, тогда обсудим, где и когда мы разбежимся.

– Но сперва нам надо перейти границу в Браунсвилле, – тихо напомнила она.

Он размахнулся и ударил ее тыльной стороной ладони по щеке. Она чуть не упала.

– За что? – злобно крикнула Бетти. – Больно же!

– Еще раз начнешь каркать – снова получишь.

– Бенсон, никто не смеет мною помыкать!

Он снова ударил ее, сильнее, чем в первый раз, и сказал:

– Ладно, иди скандаль. Давай настучи на меня. Ну, вперед! Она обругала его. Он поддернул брюки и шагнул к ней. В свете фар Бетти увидела, как он улыбается. Глаза его сузились. Она поспешно отпрянула:

– Нет, нет! Не надо! Не бей меня!

– Извинись.

– Извини, Дел.

– Отныне будешь делать все, что я тебе велю, и именно так, как я велю. – Он вытянул руку и больно ущипнул ее за грудь.

– Дел, не надо! Господи!

– Нам надо все прояснить.

– Отпусти меня. У меня будет рак! Ты чокнутый! Ай!

– Надо прояснить все сразу.

Она заплакала – тихо, безнадежно. Он отпустил ее. Бетти отпрянула назад, прислонилась к дереву. Вспышка гнева прошла; он отвернулся от нее с внезапным равнодушием. Она продолжала беззвучно всхлипывать. За несколько секунд он проник в самую ее заветную, независимую часть и забрал все, что принадлежало ей. Содрал с нее грубую оболочку, оставив незащищенную мякоть. Мужчины пытались привязать ее к себе подарками, просьбами, объяснялись ей в любви. Там, где не сработали другие методы убеждения, сработала боль. Боль и унижение. Ей показалось, что она стала его рабыней, стала собственностью этого низкорослого задиры с квадратными плечами и таким лицом, словно его и молотом не прошибешь. Бетти уже знала, что поедет с ним, куда он прикажет, и что он снова причинит ей боль – от раздражения ли, гнева или равнодушия или просто для того, чтобы позабавиться. А она все проглотит и останется с ним. Бетти оплакивала свою неудавшуюся жизнь, потерянные годы.

"Дел скор на расправу и силен, как бычок; чем-то он меня купил. Есть в нем какая-то сумасшедшинка; крыша у него точно поехала. Должно быть, у меня тоже, иначе я ушла бы от него прямо сейчас, пока еще не поздно. Ушла бы или доехала бы до границы, а там сказала бы американским таможенникам: «Этого человека мексиканская полиция ищет за убийство». Пусть, пусть его схватят; можно даже сказать, что он пристрелил Дарби. Господи, как больно! Наверное, несколько дней будет болеть. Сразу можно сказать по тому, как болит сейчас. Как хочется утишить эту боль, но в мозгах все перекрутилось так, что, даже когда он это делал, мне вдруг захотелось его так же сильно, как там, на обочине дороги, в поле. Как будто я больше себе не хозяйка. Словно он меня заклеймил.

Так же было у Большой Мэри с ее хамоватым коротышкой: он заявлялся к ней когда вздумается и колотил ее, а она все сносила. Ругала его на чем свет стоит, но потом он неделю не объявлялся, и она начинала психовать, где он и что с ним, а когда наконец приходил, отдавала ему все заработанное до гроша.

Не хочу становиться такой, как она! Но Бенсон чем-то похож на парня Большой Мэри. Теперь я понимаю. В глубине души он ненавидит женщин. Он их использует и ненавидит – может быть, именно за то, что приходится их использовать.

Что со мной случилось? Только сегодня днем мы ехали по дороге, я радовалась, вспоминая, сколько накупила тряпок, перебирала их в уме. И из-за какого-то жалкого вонючего парома, который влип в грязь, умер Дарби. Он не звал на помощь, потому что хотел умереть. Я знаю. Он хотел смерти. И вот умер, а я связалась с этим чокнутым коротышкой, и уже никогда в жизни мне от него не освободиться. Я хочу его, хочу сейчас. Здесь, на этом месте. Что я за дрянь – ведь Дарби остался там, где мы его бросили. Это пение сводит меня с ума. Нам необходимо переправиться через реку. Надо бежать, бежать. Я сделаю все, как он велит. Он знает, что делает. Ему уже приходилось бывать в переделках. Господи, что это со мной?"

Джон Картер Герролд, оглушенный смертью матери, мерным шагом шел по дороге. Он возвращался к реке. Очков на нем не было, и все огни расплывались в радужной дымке. Он был опустошен, изнеможен.

Если бы они под конец не привели одного типа, который когда-то жил в Кервилле, он так и не понял бы, что ему говорят.

Мама остается в Сан-Фернандо, а ему всучили карточку похоронного бюро; ему нужно в Браунсвилл. Там он все обсудит с владельцем браунсвиллского похоронного бюро. Труп необходимо перевезти через границу и прояснить там все вопросы с ее документами. Мама всегда любила действовать быстро и решительно, от таких проволочек она бы с ума сошла.

Тип, который когда-то жил в Кервилле, на полном серьезе заявил ему, что в Мексике, когда труп провозят мимо кладбища, надо остановиться и пожертвовать кладбищу деньги. Таков обычай. Кто знает, сеньор, какой в этом смысл? Просто здесь так заведено; таков обычай; от этого не отвертишься. Но так как между городком и границей всего три кладбища, все обойдется недорого.

А потом он вернулся – еще раз взглянуть на маму – и, к своему ужасу, обнаружил, что человек, которому было приказано не прикасаться к ней, тщательно покрыл ее лицо толстым слоем белой пудры, нарумянил щеки, напомадил губы и подвел глаза. Теперь мама выглядела как умершая мадам из борделя. Все ее величавое достоинство куда-то испарилось. В довершение всего с него потребовали двадцать песо за этот посмертный макияж – тяжелый труд, что и говорить. Ему пришлось заплатить еще двадцать песо, чтобы смыть макияж.

Джон думал, что уже выплакал все слезы, но тут из горла вырвалось рыдание, и все началось снова. От воспоминания о маме, раскрашенной, как клоун, он был на грани истерики. Тупой, вечно улыбающийся докторишка пытался всучить ему какой-то порошок, но он не собирался принимать неизвестно что. Мексикашки могут накачать тебя наркотиками, забрать все деньги и вытащить из кармана мамины кольца.

Это Линда настояла на том, чтобы поехать в свадебное путешествие в Мексику; именно это путешествие и убило маму. Предлагала ведь мама провести этот месяц на озере, совсем недалеко от Рочестера. Там все знакомо и приятно. Именно там, в том лагере, он научился плавать. Наверху, на чердаке, до сих пор полно его детских игрушек – мама говорила, что сбережет их для своих внуков.

Никогда она не увидит внука. А вдруг Линда забеременела после того, чем они занимались, пока умирала мама? Он от души надеется, что ребенок родится мертвым. И пусть она умрет родами. Так будет только справедливо.

Линда и все ее штучки. Мама была права еще тогда, в самом начале.

• Предыдущая
• 34/42
• Следующая