Легкая нажива - Макдональд Джон Данн - Страница 37

• Предыдущая
• 37/62
• Следующая

Если не считать «заданий», ты соблюдаешь тут полное воздержание. Раз тело необходимо для хитроумных комбинаций и используется в качестве дорогостоящей приманки, то впору ли думать о его двойном назначении? Сейчас век специализации. Ты стала совсем бесчувственной, хотя их у тебя было немного, пятеро. Джекки был поражен, он не мог поверить, был чуть ли не напуган тем, что ты была девственницей. После него ты можешь сосчитать только его толстого друга, которому он тебя подсунул взаймы, Риггса Тэлферта, толстяка из Сент-Луиса и этого порочного венесуэльца. Пятеро в твоей жизни. Кто еще в двадцать шесть мог бы собрать таких разных типов в такой малочисленной группе?

И потом появился Хью Даррен. С ним пришла любовь. Но как только ты зашла за определенную границу, любовь стала для тебя недопустимой роскошью. И ты бьешься, зажатая в угол. Какой и кому вред от дружбы? Никому и никакого. Но возможно ли это? С неизбежностью друзья становятся возлюбленными, любовниками. Ты молишься о том, чтобы он не заметил, как порочно тело, которое ты возлагаешь на этот особый алтарь. Ты изображаешь чистоту, которая ему нужна. И не можешь показать, что любишь его. Это надо упрятать, и поглубже. Потому что это неизбежно должно кончиться. И ты выбираешь себя в качестве той стороны, которая должна принять на себя всю боль.

Пусть это будет для тебя веселой, легкой и беззаботной вещью, продолжением дружбы, а не сердечной привязанностью. И никаких обязательств, никаких последствий. Люби его себе на здоровье, получай удовольствие от того чуда, которым вы обладаете. Собери все это в самых укромных уголках своей памяти, потому что, когда это закончится, оно станет скрашивать каждый из оставшихся тебе на земле дней и тебе будет так приятно оглянуться назад. В каждый миг любви ты знаешь, что это кончится, как только Макс Хейнс появится с новым требованием. Потому что как бы ты ни нуждалась в Хью, ты не сможешь вначале отдать себя на потребу грязных затей Макса, а потом отряхнуться как ни в чем не бывало и вернуться в объятия любимого, пользоваться его особой добротой к тебе во всем, к той радости свидания с ним, о которой не скажешь словами...

Бетти мрачно окинула взглядом зловещее великолепие номера сто девяносто. «Здесь убивают любовь, — думала она. — Удар — и забудь, что она была. И все же почему, зная, что проиграю, я очень жалею о том, что потеряю доброе отношение со стороны этого пожилого человека из Техаса? Все остальные были дураками. Этот — нет. К нему не подойдешь, но Макс не поверит мне. В такую ночь хорошо умереть. Натянуть эту ночь на себя, как одеяло, но только навеки».

В понедельник утром пробуждение наступило для Тэмпла Шэннарда слишком рано. Это было его третье утреннее пробуждение в огромной кровати, рядом с кроватью Викки, в шикарном люксе номер восемьсот три отеля «Камерун». Он вышел из состояния тяжелого забытья, которое не принесло ему никакого облегчения. Согнала с него сон и перевела в полубессознательное состояние ужасная головная боль, такая, будто ему голову постепенно сжимали обручами и череп разламывался при этом на отдельные косточки. Тэмпл чувствовал такую жажду, что был уверен: ему не удастся ее утолить. Некоторое время он лежал с плотно закрытыми глазами, не желая подставлять их под слабый утренний свет в комнате, прислушивался к беспокойному шуму в сердце и пытался оценить, не стошнит ли его сейчас. Сердце стучало наподобие шара, медленно скатывающегося со ступеньки на ступеньку.

Тэмпл понимал, что напился, но интересовало его только то, как бы выйти из этого ужасного состояния. У него было мрачное ощущение, что если он попытается восстановить ближайшую ретроспективу, то почувствует себя значительно более несчастным. Он сжал зубы и сел в кровати, подождал несколько минут, почувствовал наконец, что может встать, и тихо поплелся в ванную, закрыл за собой дверь.

«Тебе, дураку, почти пятьдесят один, Шэннард, — говорил он себе, — а ты вытворяешь с собой такие вещи».

Тело было вялым и непослушным. Он выпил четыре стакана воды, постоял, словно прислушиваясь, потом встал на колени перед унитазом, и его вывернуло. Прошло довольно долгое время, пока он решился выпить еще стакан. Тошнота прошла, и он почувствовал, что можно принять душ. Стоя с зажмуренными глазами под шумящей струей, он стал припоминать кое-какие детали вечера, но гнал их от себя, чувствуя себя пока не подготовленным для их восприятия. Он подумал, что сейчас способен вынести на своих плечах не так много, но сколько может — вынесет.

Почти всегда Тэмпл Шэннард просыпался по утрам с убеждением, что жизнь — прекрасная штука. Про данное утро трудно было утверждать что-то подобное.

Простояв долго под душем, он принялся затем за бритье, причем делал это с необычным прилежанием. Как бы компенсируя подмоченную в собственных глазах репутацию, он решил особенно хорошо выбрить себя. Руки дрожали, и он весь сконцентрировался на том, чтобы не порезаться.

Он провел длинную полосу, и бритва застыла в его руках. Мысль, таившаяся где-то в глубине памяти, прорвав все преграды, вырвалась на поверхность: «Тебя собираются купить. Ты в ловушке, Шэннард. Надо действовать быстро. Надо сбыть свои акции. Иначе скоро у тебя будет крайне мало наличных».

Он подумал, начиная другую длинную полосу на щеке, что когда-то у него уже было мало денег, но он поднялся. Он примет их предложение. Раз уж жизнь так обошлась с ним, он будет работать вдвое напряженней, чтобы организовать новое дело. У него кое-что останется, с чего начать.

«Какое там останется! Ты же проиграл это вчера!»

Это страшное открытие нанесло ему такой удар, что он пошатнулся.

Сколько же?

Может быть, он совсем не проиграл?

Сколько же он проиграл?

Тэмпл глубоко порезал подбородок. С помощью специального крема и салфетки он остановил кровь и осторожно открыл дверь ванной. Викки еще спала. Костюм его комком валялся в кресле. Замерев от страха, он непослушными руками стал шарить по карманам и нашел маленькую записную книжечку. В его замутненной памяти сохранилась картинка того, как он записывал, когда ему любезно оплачивали чеки. Он медленно разыскал нужную страничку и увидел свои пьяные каракули, вполне, впрочем, разборчивые. Он сложил цифры короткого столбика, шевеля при этом губами. Сложил еще раз и получил ту же сумму. Сто двадцать шесть тысяч долларов.

Тэмпл порылся в кошельке и нашел наличными немного больше двухсот долларов. В тумбочке среди ключей и мелочи нашел несколько пятидесятидолларовых фишек. Он голым прошел к глубокому креслу, стоявшему у задернутой оконной портьеры, и опустился в него. Он был растерян, чувствовал слабость и головокружение. Он стал мысленно складывать и вычитать разные суммы и наконец пришел к выводу, что неосторожно сыграл с собой злую шутку: если бы он продал друзьям Марта то, о чем говорили, и сразу вернулся бы в Нассау и там продал все, что у него оставалось, включая дом, яхту и машину, и до последнего цента все пустил бы на погашение обязательств, то, скорее всего, получилось бы по нулям, то есть полное разорение.

Он сказал себе, что тут, видимо, какая-то ошибка. Не мог он столько проиграть. И тем не менее проиграл. Эта цифра все время появлялась у него перед глазами. Тело его покрылось холодным потом.

Викки повернулась, вздохнула во сне и легла поудобнее. Тэмпл почувствовал необходимость быть рядом с ней. Он медленно и осторожно опустился на край ее кровати, стараясь не разбудить Викки. Она спала раздетой; пошевелившись в очередной раз, она повернулась на спину, а руку закинула за голову. Край одеяла сполз, открыв одну грудь, полную, упругую. Ей тридцать, и надо было бы обладать совершенно нелепым максимализмом, чтобы заметить какие-нибудь возрастные изменения по этой части. Темноватый оранжево-розовый сосок не тронуло время. Молочно-белое полушарие, украшенное голубым кружевом вен, было таким же теплым и милым, как и ее нервические руки и губы. Личико выглядело обиженным, как у ребенка, а тело хорошо угадывалось под легким голубым одеялом.

• Предыдущая
• 37/62
• Следующая