Жестокость - Уильямс (Вильямс) Рэймонд (Раймон) - Страница 75

— Бог мой!.. — только и мог выдавить Везерби.

— А в клетку теперь она заходит почти добровольно, — добавил Байрон. — Правда, после очередного убийства очень возбуждается, так что приходится повозиться, но я все же ухитряюсь. Ну, видишь, как все просто? Рука Байрона сжала топорище, но Везерби почти не обратил на это внимания.

— А сейчас, Джон, позволь мне задать тебе вопрос… что ты намерен делать?

Байрон стоял ровно, чуть подогнув колени. Казалось, все происходящее доставляет ему громадное удовлетворение.

— Шансов у тебя никаких, — сказал Везерби.

— Я не об этом. Ты же знаешь, что меня ничем не испугать. Возможно, в этом смысле я действительно сумасшедший. Но это приятное безумие, должен тебе сказать. И мне так хотелось, чтобы ты пришел, Джон. Как знать, может, ты единственный человек на земле, который мог бы хоть как-то противостоять мне. И меня так задело, когда я увидел происшедшую с тобой перемену. Ну так как, Джон, хватит у тебя сноровки? Попытаешься убить меня? Или сообщишь в полицию? Как много в тебе осталось от человека, которого я когда-то знал?

— Не мне судить об этом, — проговорил Везерби. — Думаю, вполне достаточно.

— Пошли я покажу тебе моего маленького кровожадного друга, — сказал Байрон, неожиданно отталкиваясь от стены. Топор он оставил на прежнем месте, и это резкое движение не осталось без внимания со стороны Везерби. Байрон прошел мимо него, совсем близко, и Везерби машинально прикинул, в какое место между этими широкими плечами должна войти пуля, чтобы вызвать мгновенную смерть. Он двинулся следом за Байроном. Тот распахнул двери в подвал и стал спускаться в темноту. Везерби не отставал ни на шаг.

Внизу было темно, и на какое-то мгновение Джон упустил Байрона из виду. Затем вспыхнул свет. Росомаха зарычала из своей клетки, мгновенно заполнив небольшое пространство подвала характерным запахом. Пятнадцать килограммов когтей, клыков и клокочущей ярости. Она перевела свой ужасный взгляд на Везерби. Тот не мог оторвать взгляд от маленького чудовища, способного вселить страх в медведя — гризли и обратить в бегство стаю волков, Байрон стоял рядом с клеткой. По лицу его снова блуждала улыбка. Наконец Джон с трудом оторвался от гипнотического взгляда зверя и посмотрел на Байрона, точнее, куда-то за его спину, и тут же почувствовал острый приступ тошноты.

Со стены остекленевшими глазами взирали на него три человеческие головы, аккуратно прикрепленные к дубовым дощечкам; их губы растянулись в неестественном, почти злобном оскале. Еще одна голова — человека, который был знаком Везерби и всегда вызывал у него симпатию, подвешенная за продернутый сквозь череп крюк, свисала с потолка. Голова Арона Роуза медленно повернулась вокруг своей оси, пока не остановилась лицом к Джону, представ перед ним во всем своем ужасном обличье, с подсыхающими каплями крови, которые вытекали из обрубленной шеи. Рядом с глоткой плоть разрывал белеющий осколок кости. Байрон сделал широкий жест.

— Мои трофеи.

Улыбка сошла с его лица. Он присел на корточки рядом с клеткой, держа пальцы на задвижке. Росомаха подалась было вперед, инстинктивно выдвинув когтистые лапы, но потом, почувствовав прикосновение пальцев Байрона к лоснящейся шее, неохотно отдернула их обратно.

— Ну так как?

Везерби молчал.

— Она быстро бегает, Джон. Возможно, на один выстрел у тебя времени хватит. Но я ведь тоже достаточно проворен.

— Не здесь, — сказал Везерби. Брови Байрона изогнулись дугой.

Везерби знал, что ему делать, что он просто не мог не сделать — невзирая на то, кто прав или виноват, и — если на то пошло — чем все это грозит ему самому.

Везерби нажал рычажок — гильзы выскочили из патронника ружья и запрыгали по цементному полу. Он сосчитал удары — как и Байрон, — потом вогнал новые патроны.

— Два? — спросил Байрон.

— Веди своего друга.

— А, вот как… Значит, я недооценил тебя, Джон.

Байрон продолжал гладить шею росомахи. Везерби отказывался верить, что столь злобное и свирепое животное вообще можно было ласкать. Но Байрон действительно был больше, чем человек. Или меньше, чем животное. Росомаха терлась о его руку, но взгляд ее был постоянно обращен на Везерби; челюсти зловеще клацали в напряженном ожидании.

— Если я не ошибаюсь, Джон, — проговорил Байрон, — если людей вообще невозможно спасти, то я все же рад, что мне удалось сберечь хотя бы тебя одного. — И снова улыбнулся. — Здесь? — спросил он.

— Нет, там, снаружи.

— Это лучше.

— Я пройду к каменистой гряде.

— Годится.

— Только не тяни, Байрон.

— Ну что ты, зачем мне?

Везерби направился к лестнице — сначала спиной вперед, но потом повернулся и стал подниматься. Байрон одобрительно кивнул.

— Я скоро, — бросил он напоследок.

Везерби было страшно.

Но это был здоровый страх, а отнюдь не мучительное напряжение прошлых ночей. Его чувства жили, трепетали, кровь учащенно пульсировала, хотя мышцы оставались спокойными. Он стоял на гребне каменистого кряжа и смотрел в простиравшуюся перед ним темноту. Мозг без всякого усилия фиксировал мельчайшие детали окружающего ландшафта. На луну медленно наползло одинокое облако. Когда оно совсем закроет ее, подумал Джон, станет намного темнее. Впрочем, отчасти он даже радовался этому: свет ему был сейчас ни к чему. Ему очень хотелось жить, и он наконец-то смог понять Байрона. По крайней мере, в этом Байрон разбирался неплохо. Ему хотелось жить потому что он жил, потому что ветер гулял над просторами болот, и потому что в его ружье было два патрона…

В саду у мисс Флетчер росли восхитительные сочные сливы, тугие и налитые, они едва ли не гроздьями свисали со старых, искривленных ветвей, соблазняя и заставляя пускать слюнки красуясь своей глянцевой темно-красной кожурой, которая готова была вот-вот лопнуть от распиравшей их изнутри вкусной багряной мякоти. Падая в бесчисленном множестве на окруженный высоким забором сад мисс Флетчер, эти сливы являли собой непреодолимый магнит для маленьких мальчишек, игравших в дорожной пыли. Прохлада и уютный комфорт раскидистого дерева с его густой листвой, массой веток и обилием слив были причиной того, что местные ребятишки имели обыкновение сидеть упершись спиной в стену, и за обе щеки уписывать спелые сливы, вдыхая но по детской наивности почти не замечая струившиеся на них сверху соблазнительные ароматы жаркого летнего дня; бывало и так, что, наевшись до отвала паданцев, собравшаяся в группу ребятня обращала свой взор на менее пыльные и более соблазнительные фрукты, все еще висевшие на ветвях дерева. Иногда, хотя справедливости ради надо сказать, не очень часто, наиболее предприимчивые из них ухитрялись взобраться на самый гребень стены, а возможно — под покровом листвы — и на само дерево и, оказавшись таким образом уже над территорий сада мисс Флетчер, спокойно посиживать на толстых ветках, с поистине детской беззаботностью глотая и глотая плоды, выплевывая косточки, которые с почти неслышным звуком шлепались на темную мягкую землю.

Так продолжалось из года в год. Иногда мисс Флетчер застигала ребятишек в самый разгар их фруктового пиршества. Чаще не проходил даже весь сезон, и то ли подобные налеты были нечастыми, то ли орудовали более опытные пацаны, но во всяком случае она ничего не замечала. Если же такое случалось, то она начинала пронзительно кричать своим тонким голосом, после чего переходила скорее на щебет, тогда мальчишки опрометью кидались на землю и разбегались в разные стороны.

— Мерзкие, мерзкие дети! — суетливо восклицала она. — Вот расскажу вашим матерям. Я вас узнала. О, негодники, вот поймаю вас, достанется вам тогда!

А те, оказавшись на безопасном удалении на дороге, принимались со свойственной детству жестокостью подсмеиваться и издеваться над женщиной, угловатая, старушечья фигура которой с раскрасневшимся лицом горестно металась вдоль забора.