Жестокость - Уильямс (Вильямс) Рэймонд (Раймон) - Страница 48

Обитатели Кеннери-роуд довольно быстро заметили происшедшую с ним перемену, хотя и понятия не имели, в чем заключалась причина столь неожиданного преображения их давнего знакомого, тем более, что все произошло так быстро, буквально за несколько дней. Добби же, разумеется, ни с кем и словом не обмолвился о своей улыбающейся подруге, поскольку прекрасно понимал, что никакого понимания со стороны других людей не дождется; в лучшем случае просто посмеются над ним, а то и вообще посчитают свихнувшимся.

Люди, однако, все же нашли объяснение случившемуся: они посчитали, что у этого молодого человека внезапно прорезалась настоящая сила воли и ему надоело постоянно ходить угрюмой тенью, склонившей голову и устремившей неподвижный взгляд в землю. Нет, теперь он время от времени даже распрямлял спину и устремлял на окружающих смелый, открытый взгляд. И шляпу свою он уже не так низко надвигал на лоб; более того — изредка в знак приветствия даже помахивал им рукой. Про себя же Добби стал всерьез подумывать о том, чтобы оставить эту жалкую ресторанную кухню и подыскать себе работу поприличнее.

И все же, какое это было чудесное чувство — каждый день, подобно другим нормальным людям, спешить домой на встречу с Пегги-Энн, и уже издали поднимать гордый и радостный взгляд к окнам заветной квартирки.

В один из дней он так же бежал — скорее даже летел домой, не ощущая под собой ног, и когда наконец оказался на лестничной площадке своего этажа, сердце его билось как птица в клетке. С неизменной теперь улыбкой на изувеченном лице — он уже и думать забыл про то, как можно входить в свой дом и при этом не улыбаться — Добби настежь распахнул дверь квартиры и сразу же устремился к комоду. Открыв обе его створки, он привычным жестом скользнул внутрь рукой — и улыбка стала медленно сползать с его лица. Он шарил по внутренностям деревянного ящика — снова, снова и снова, — для верности даже провел ладонью по внутренней поверхности стенок комода и наконец негромко позвал:

— Пегги-Энн? — И через секунду чуть громче: — Пегги-Энн!

Кукла бесследно исчезла.

Внезапно он услышал донесшиеся с лестничной площадки грузные шаги хозяйки жилья, но практически не обратил на них никакого внимания, лишь вновь и вновь повторяя заветное имя, заглядывая под стол, поднимая край покрывала кровати, снова устремляясь к гардеробу.

— Пегги-Энн!..

— Не ищите свою Пегги-Энн, если надумали так назвать какую-то куклу, — послышался голос квартирной хозяйки. — Это я ее взяла и унесла. — Женщина неловко, тяжело ввалилась в его комнату. — Унесла, а потом снова на помойку выбросила — только там ей и место. И хотела предупредить, что за ней настанет и ваш черед. Мигом вылетите отсюда — как пробка из бутылки, — если подобное еще хоть раз повторится.

Слова женщины острыми ледяными сосульками впивались в мозг Добби.

— Надо же, что это себе выдумали! Не поймешь толком — то ли баба какая, то ли кукла. И, главное, где? — в моей собственной квартире. Стыдно, молодой человек, ой как стыдно! Что это вас на извращение потянуло, а?

Сосулька шевельнулась в мозгу.

— Где она?! Где она?!

— А где ей быть-то? Я же сказала — на помойке. И чтобы больше я ее здесь не видела. Надо же, разодели как принцессу какую, а по мне так скорее как шлюху, и вдобавок приютили в моей собственной квартире. И еще раз повторю — шлюха она и есть шлюха! Ну ничего, ей от меня хорошенько досталось, теперь не такая цаца. Надо же — Пегги-Энн!

Однако Добби уже не слышал последних слов женщины — он стремглав сбежал по лестнице, пинком ноги распахнул входную дверь и устремился вперед, так ни разу и не опустив взгляд в землю.

Увидел он ее еще издалека — от мусорного бака его отделяло приличное расстояние. Лицо куклы было побито, изуродовано, и теперь она как подгнивший столб стояла внутри бака, подпирая макушкой его ржавую крышку. Улыбка… разбитая… крышка… Добби неподвижно замер перед куклой, тогда как сосулька в мозгу продолжала недавно начатое дело.

Легонько прикоснувшись пальцем к ее разбитым, бесформенным теперь губам, он едва слышно проговорил:

— Пегги-Энн… — Потом еще раз дотронулся до лица манекена, стараясь сделать так, чтобы тот снова изобразил хотя бы некое подобие улыбки.

С кромки некогда существовавших губ на землю посыпался белый пенопласт.

— Пегги-Энн, — еще раз позвал он свою подругу, чувствуя сухое поскрипывание падающих на ладонь белых крошек.

Добби даже не заметил, как хозяйка квартиры, несмотря на свою малоподвижность, подкралась к нему и встала за спиной — обернулся он лишь тогда, когда услышал ее голос.

— Сказала я вам — на помойке она, самое место ей здесь. Ну, что, хорошенько я по ней молотком прошлась — теперь-то уже не покрасуется.

Из груди Добби вырвался протяжный, похожий на стон крик, после чего он, резко замахнувшись, опустил свой крепкий кулак на рыхлое лицо женщины. Истошно вопя, он обрушивал на ее живое лицо сокрушительные удары; бил ее и кричал, кричал и бил, покуда она окончательно не лишилась сознания. А может и вовсе умерла.

Потом же, чуть позже — но еще до того, как сгрести в кучу все, что осталось от его Пегги-Энн, и поволочить весь этот теперь никому ненужный хлам через весь двор, снова не отрывая взгляда от земли, — он склонился над телом хозяйки квартиры и попытался было — безуспешно попытался — изменить форму ее вялых, неподвижных губ, придать им хотя бы какое-то подобие улыбки. Улыбки Пегги-Энн. У него почему-то было такое ощущение, что именно это ему сейчас надо сделать в первую очередь.

Впрочем, женщина по-прежнему отказывалась улыбаться — и он, чуть подумав, пришел к выводу, что это и правильно. Не стоит этого делать.

Однообразное полотно дороги изредка перекрывали высокие створки ворот, рядом с которыми стояли будки смотрителей. На звук автомобильного сигнала из них появлялись мрачного вида люди, которые без лишних вопросов проворно открывали скрипучие металлические створки, и снова за окнами машины бежали бескрайние поля, пастбища и невысокие перелески. Как здесь, наверное, красиво летом, — подумала сидевшая в машине Маргарет, — тогда как сейчас, зимой, совсем не тянет на природу, а если и случится прогуляться, то ненадолго, чтобы скорее вернуться в тепло и расположиться подле камина с чашкой горячего чая в руках.

Столь здравое рассуждение лишний раз подтверждало тот факт, что Маргарет была весьма практичной девушкой. Ее детство было отнюдь не радостно беззаботным. Она довольно рано стала сама зарабатывать на жизнь — обычно это была временная работа по уходу за старыми, больными, немощными людьми. То, что в этой жизни ничего не дается даром, девушка поняла довольно рано, увы, но эту истину она познала на собственном опыте.

Самые горькие времена, однако, в ее жизни настали, когда ушел Дик. Поначалу она подбадривала себя слабой надеждой, что когда-нибудь они все же поженятся — в конце концов, ведь еще совсем недавно он любил ее, тогда как сама она и до сих пор не вполне рассталась с этим чувством. Впрочем, теперь все это оказалось в далеком прошлом, и Маргарет понимала, что былого не вернуть. После их разрыва она полгода работала машинисткой в какой-то затрапезной конторе, отчаянно пытаясь окончательно освободиться от любых воспоминания о возлюбленном, однако в итоге лишь порядком поистрепала себе нервы. Поговорив со знакомым доктором, девушка услышала от него стандартную в таких ситуациях рекомендацию: все, что ей требуется, это как следует отдохнуть.

— А почему бы вам не поехать куда-нибудь, ну, например, к родным, в деревню? — сказал он ей тогда. — Знаете, порой ничто так не помогает успокоиться, как пара недель полного безделья. Одним словом, вам нужен отдых, и только отдых.

Сейчас, вспомнив слова доктора, Маргарет горько усмехнулась. Домой, в деревню… тогда как у нее не было ни родных, ни близких — вообще никого, кто мог хотя бы изредка вспоминать про ее существование.