Современный венгерский детектив - Череш Тибор - Страница 65

— Бела… Бела… Скоро половина шестого…

Он медленно поворачивается на бок, судорожно хватает воздух открытым ртом — во рту пересохло и в горле царапает, язык, словно одеревенел.

— Встаю!… Дай немного воды…

Он жадно пьет теплый чай с лимоном.

— Я думал, задохнусь…

— Потому что с головой залез под одеяло.

— У меня, кажется, жар.

Он откидывает голову, рука с пипеткой повисает в воздухе, нацеливаясь в ноздрю.

— Вильма… уже пришла?

— Нет еще. Может, сказать ей, пусть приходит в другой раз?

Он закапывает капли в одну ноздрю, потей в другую.

— Не говори ей ничего, проводи ко мне, если придет. Мне уже лучше. Приготовь еще чайку.

— В термосе есть.

— Хорошо.

От лекарства становится легче, значит, и настроение поднимется. Жена выходит и тут же возвращается с губкой и полотенцем — Бела по-детски послушен, пока она умывает его и вытирает ему лицо.

— Расческу…

— Вот, возьми… Он причесывается.

— Теперь оставь меня на минуту. Мне надо поразмыслить. Спасибо. Ты мой ангел.

— Знаю, знаю,— кивает она и уходит.

«Если я хоть немного удачливый, она придет. Вероятно, придет. Я впереди на целый корпус. И у Еромоша не так уж много времени, чтобы догнать меня. А если они отправятся, к жене Хуньора? И я не смогу остановить их? Пойдут к ней и спросят, знает ли она какую-нибудь Эдит. Жаль. Этого делать не надо. И я ничего не сказал Раудеру. А что я мог сказать? Что, мол, дочь убитого придет сегодня вечером ко мне? Остается надеяться, что у них хватит такта не расспрашивать жену о его связи с Эдит. Они поступили бы логично, если бы завтра попробовали выяснить, есть ли среди сослуживцев Хуньора Эдит. Так велит здравый смысл. Я бы тоже поступил именно так. А то, что Вильма придет сегодня сюда, если, конечно, она придет,— чистая случайность. Ее личное дело. Да и к жене Хуньора они пойдут наверняка только завтра. Так было бы удобнее всего.

Вообще-то я поступаю не совсем порядочно. Лежу в постели с распухшим, как у тапира, носом и разыгрываю из себя детектива-частника. Ради чего? Ради тщеславия? Мол, я сам нашел преступника. Но ищу-то не я один. Ищет коллектив. Терпеть не могу умничающих детективов-частников. Поищите такой роман, в котором великие детективы сами выясняли бы отдельные детали. Ну, например, ходили бы по магазинам и фабрикам, чтобы узнать, где было сшито пальто жертвы или убийцы. Обошли бы все пештские отделения почты, спрашивая, вкладывал ли кто-нибудь сорок две или сорок четыре тысячи форинтов на хранение в среду и снимал ли эту сумму в.четверг? Показывали бы фотографию для опознания, проверяли бы почтовую печать и так далее? А они всегда приходят к гениальным выводам. Они все гениальны. Нам вообще-то везет: большинство убийств совершают примитивные люди, которым и в голову не приходит скрывать следы преступления или заранее строить план убийства. У нас, слава богу, преступники еще не используют достижения техники. И то, бывает, годами не можем разыскать убийцу.

А все же приятно на досуге разгадать шифровку, даже и ученическую. Пораскинуть мозгами.

Полчаса сахарских сновидений, кажется, помогли Беле Келемену. Втайне он надеется встать завтра с постели и пойти на службу. Или лучше не идти? Пожалуй, он все-таки пойдет, но долго не задержится. Правда, многое будет зависеть от погоды.

— Свари нам кофе, дорогая,— сказал он жене, пропускающей впереди себя девушку. Потом спросил Вильму:

— Вы, конечно, выпьете?

— Да. Спасибо.

Вильму он приглашает сесть в трех шагах от его дивана. Чтобы она не подхватила грипп. Вильма красивая. Очень красивая. Одета она просто — в темно-синий школьный халат с ослепительно белым воротничком, под ним — зеленый пуловер. На ногах у нее черные сапожки из искусственной кожи, простые коричневые чулки. Она не оделась в траур. Поразительно красивая девушка, скорее даже, не столько красивая, сколько волнующая. Медово-русая. Цвета того меда, что дает липовое цветение. У нее короткая прическа. Большой рот с пухлыми губами. Огромные глаза. Отсюда они кажутся зелеными. Только не голубыми. Серыми или зелеными. При электрическом свете трудно определить. Да это и не имеет значения. В школьном халате она кажется грузноватой, но походка выдает ее стройный стан. Ростом она, пожалуй, с Апдриша. Он, конечно, еще не смыслит, что эта девушка хотя и ровесница ему, но уже взрослая женщина. А Андриш еще мальчишка. Возможно, это предвзятое мнение. Отцы не склонны замечать, как их сыновья становятся взрослыми.

Бела Келемен не может сказать Вильме, почему убили ее отца. Девушка явно не готова к разговору — у нее нет ясно сформулированных вопросов, она, должно быть, не знает, с чего начать. Вильма смущается. Келемен понимает ее. Под тяжестью обрушившейся на нее беды она оказалась без опоры. К матери она не может обратиться. А еще к кому? У ее друга Андриша есть отец, и не просто отец, а человек, который ищет убийцу ее отца. Вернее, мог бы искать, если бы не заболел. И все-таки ей надо с кем-то поговорить, вот она и пришла. Любимого человека у нее нет. Вполне логично, что она обратилась к нему, к Беле Келемену. Эти мысли, словно вспышкой, озарили его мозг впервые же минуты разговора.

— Возможно, его убили из-за денег, Вильма. Сорок две тысячи он взял из сберкассы. Кроме того, с ним была месячная зарплата. Пока мы еще ничего точно не знаем, по крайней мере, ничего стоящего.

— Да-

— Есть много мелких фактов, улик, следов, предположений, но все они еще не приведены в систему

— Да.

Они долго молчат. Келемен знает, что он должен говорить. Но он тоже испытывает замешательство. О чем говорить?

— Я не могу вас утешить, Вильма,— произносит он, наконец.— Вы и сами это понимаете. Если бы я умер, Андриша тоже никто не смог бы утешить. В таких случаях слова ничего не значат.

— Я понимаю. Меня и не надо утешать. Я не затем пришла. Я пришла, чтобы спросить, могу ли я чем-либо помочь вам. Мне хотелось бы знать, кто убил отца и за

что. И хорошо бы найти те деньги. Мы в них очень нуждаемся.

— Конечно, вы можете помочь. Вы уже давали показания?

— Да. Только это совсем не то. Вы же знаете. Одно дело, когда говоришь с отцом Андриша, а другое — когда в милиции.

Он хотел было что-то сказать, но в последнее мгновение передумал. Он, конечно, должен объяснить этой девушке, что милиции нужно верить и так далее. Но сейчас нельзя. То, что она верит человеку, надо ценить. Надо радоваться этому. И он рад. И немного огорчен, потому что в словах Вильмы прозвучала и критика. Ну, ладно.

— Спасибо, Вильма. Можно спрашивать?

— Спрашивайте.

— Кто такая Эдит?

— Какая Эдит?

— Ваш отец был знаком с женщиной или девушкой по имени Эдит. Вы знаете ее?

— У нас в классе две Эдит — Эдит Везер и Эдит Ковач. Отец знал обеих. Эдит Ковач он зная, пожалуй, лучше, потому что она чаще бывала у нас.

— И…

— Простите, что я вас перебиваю. Он знал еще Эдит Чаус.

— Кто это — Эдит Чаус?

— Чаусы долго жили на нашем этаже — Эдит и ее дядя. Потом дядя умер, а Эдит продала квартиру и сняла где-то комнату. Отец был хорошо с ней знаком.

— Был ли отец с кем-нибудь из этих трех Эдит в близких отношениях?

— Не знаю. Точно не могу сказать. Возможно, с Эдит Ковач. Однажды прошлым летом мы с отцом ходили в бассейн «Сечени» и там встретились с девочками и мальчиками из нашей школы. Ковач тоже была с ними. Потом я узнала, что она два или три раза приходила к нам, когда меня не было дома.

— А ваша мать? Она была дома?

— Мамы никогда не бывает дома после обеда. Только по субботам и воскресеньям. Да и в эти дни она не сидит дома — ходит на скачки. А в обычные дни она всегда на заводе до восьми часов.

— Ваша мать работает поваром?

— Да. В заводской столовой. Мы тоже питаемся из этой столовой — мама всегда приносит еду домой.

— Ваши родители, Вильма, жили плохо? Я имею в виду — между собой?

— Что вы! Плохо — не то слово. Отец терпел только из-за меня. А я давно ему говорила: из-за меня терпеть не надо.