Маленький плут и няня - Макбейн Эд - Страница 1

• 1/41
• Следующая

Эта пятница в августе выдалась просто чудесной – подобных летом в Нью-Йорке бывает не так уж много. Она напомнила Бенни Нэпкинсу о старых добрых временах в Чикаго. Дело было в шестидесятых, он тогда еще и не думал о том, чтобы перебраться в Нью-Йорк. Конечно, скучал он не по ночам в Чикаго, нет, благодарю покорно! Сказать по правде, ночи он вспоминал с содроганием – да и что приятного в том, чтобы мертвой хваткой цепляться за тросы, тянувшиеся к зданиям контор и офисов, иначе тебя, того гляди, размажет в лепешку прямо по Мичиган-авеню! Кому, к дьяволу, понравится такой ветрище?! Но он еще не забыл, да и вряд ли когда-нибудь забудет, летние деньки, когда человека так и тянет читать стихи, нежный ветерок, дующий с озера, бренчание гитар и шумные праздничные шествия.

Впрочем, что толку сейчас предаваться воспоминаниям? Прошлое осталось в прошлом. К чему с тоской вспоминать прошлое, когда прямо сейчас можно наслаждаться великолепием чудесного августовского дня, таять от счастья, глядя в голубые, как летнее небо, глаза Жанетт Кей, казавшиеся синими на фоне изумрудно-зеленой листвы деревьев?

Он любовался деревьями через ветровое стекло красного «фольксвагена». «Не думал, что увижу я, – давно забытые строки вдруг сами собой всплыли в его памяти, – столь дивное виденье». Вдавив в пол педаль газа, он машинально бросил взгляд на зеркальце заднего вида. Не тот это был день, чтобы портить его объяснением с каким-нибудь олухом из дорожной полиции. Только не сегодня, нет, сегодня он не мог позволить себе такую роскошь, как дать возможность какому-нибудь представителю закона нарушить его планы. «Не сегодня», – как заклинание повторил он.

Потому что сегодня позвонила Нэнни[1] и сказала, что стряслась беда.

– Что еще за беда? – спросил он.

– Настоящая беда, – ответила она.

– Да, да, понимаю, но в чем все-таки дело?

– Только не по телефону.

– Если не можешь объяснить по телефону, для чего тогда звонишь?

– Попросить, чтобы ты сейчас приехал сюда.

– Я еще в постели, – проворчал Бенни. – Между прочим, сейчас еще ночь.

– Сейчас половина десятого утра!

– Жанетт Кей еще спит. Бог свидетель, Нэнни, она спит в моей постели!

– Ну так что с того?

– А то, что не может же мужчина вот так, ни с того ни с сего вылезти из постели среди ночи и испариться, даже не сообщив своей возлюбленной, что уходит!

– Так разбуди ее и скажи, – резонно предложила Нэнни.

– Ну уж нет! Я хочу, чтобы она как следует выспалась.

– Тогда оставь ей записку.

– Жанетт Кей не станет ее читать.

– Почему?

– Она не любит читать.

– Оставь совсем коротенькую.

– Все равно не станет. Даже коротенькую.

В трубке повисло тяжелое молчание. И потом Нэнни на исключительно правильном английском, которым пользовалась только в тех редких случаях, когда желала напомнить своему собеседнику, что покинула Лондон всего лишь пару лет назад, вдруг произнесла:

– Уверена, мистер Гануччи, когда вернется, с немалым интересом услышит, что один из его наиболее близких друзей отказался помочь, когда его просила об этом няня его сына.

И вновь воцарилось молчание.

– Ладно, – проворчал Бенни, – сейчас приеду. Только оденусь.

– Да уж, пожалуйста, – ответила Нэнни и бросила трубку.

Сейчас на часах было уже десять сорок пять, а это означало, что час с четвертью назад Бенни вылез из теплой постели, швырнул на пол черную шелковую пижаму, побрился, залпом проглотил стакан грейпфрутового сока, за которым последовала чашка кофе, накинул легкий костюм из шерсти с синтетикой (дополнив его синими носками в тон, узким, в полоску галстуком, белой рубашкой и черными ботинками), рысью промчался пять кварталов, отделяющих его квартиру на Третьей авеню от Двадцать четвертой улицы, перебежал на другую сторону, где накануне оставил свой «фольксваген» в гараже Ральфа Римессы, того самого, с которым свел знакомство еще в Чикаго, в шестидесятых, и который в память о тех деньках брал с него в месяц лишь половину обычной платы, вывел машину и примчался сюда.

Куда, интересно? Всю дорогу он следил за указателями, стараясь понять, где же он. Впрочем, где бы он ни был, хоть бы и в Ларчмонте, все равно, приехал он на редкость быстро, особенно если учесть его габариты и немалый вес.

Хотя какие у него габариты?

На самом деле рост у него – пять футов восемь и три четверти дюйма. Бенни поморщился, вспомнив, как пытался уговорить упрямого клерка в бюро дорожной службы поставить в его водительских правах отметку «пять футов девять дюймов». Но клерк, очевидно, принадлежал к той мерзкой категории твердолобых тупых служак, которые решительно все делают по инструкции, так что, сколько Бенни его ни уговаривал, все было напрасно. По правде говоря, он до сих пор не в силах понять, почему ему так и не удалось убедить этого сладкоречивого клерка – ну, скажите на милость, разве какая-то четверть дюйма так уж важна, когда тебе суют в карман сорок новеньких зеленых? Но как бы там ни было, а в водительских правах осталось «пять футов восемь и три четверти дюйма», значит, так оно и есть, такой вот у него рост, не слишком и большой.

Конечно, много лет назад, когда он был еще сопливым мальчишкой, в том районе, где прошло его детство, пять футов восемь и три четверти дюйма и могли бы считаться приличным ростом, особенно если учесть, что вокруг жили только иммигранты из Неаполя, среди которых мало кто мог похвастаться особенно высоким ростом (кроме разве что Софи Лорен, а она, как подозревал Бенни, вряд ли бы обрадовалась, если бы ее причислили к этой группе населения). Но и ребенком он никогда не был особенно рослым.

Собственно говоря, только раз в жизни он мог отзываться о своих габаритах без иронии – это когда вдруг резко прибавил в весе, набрав сразу тридцать фунтов, но это было в те дни, когда то и дело приходилось угощаться в разных ресторанах. В те старые добрые времена друзья звали его Толстяк Бенни Нэпкинс.

Естественно, за спиной. Но длилось это недолго – только до того дня, когда он случайно услышал, как Энди Пизелли издевается над этим прозвищем. Вскоре с Энди произошел на редкость неприятный эпизод, после чего все друзья-приятели стали снова называть Бенни просто Бенни Нэпкинс, или даже Бен Нэпкинс, что ему нравилось больше.

Он ехал и улыбался. Солнце то и дело выглядывало из-за сплетенных над его головой ветвей деревьев, листья кидали дрожащую кружевную тень на ветровое стекло машины. Да, денек и вправду выдался чудесный, и сейчас Бенни был даже рад, что его разбудили и заставили вылезти из постели раньше, чем обычно.

В такой день, как сегодня, только полный идиот может чувствовать себя несчастным. Вспомнив до конца стишок, который с утра крутился у него в голове, он принялся перебирать в памяти все, что сегодня позволяло ему ощущать полное довольство собой. Причин для этого было немало – ему принадлежала чудесная квартирка на Двадцать четвертой улице, которую Жанетт Кей столь любезно соглашалась разделить с ним. А маленький загородный коттедж в Нью-Джерси, где он разводил кукурузу, такую сладкую, что даже при одном воспоминании о ней начинали ныть зубы? Был у него и прекрасный «фольксваген» 1968 года выпуска, который еще ни разу не доставил ему ни малейших хлопот, безмерно радуя Бенни тем, что всегда заводился с полоборота, даже зимой. Была у него и работа, не требовавшая долгих часов сидения в пыльной конторе и не отнимавшая так уж много времени, за которую к тому же совсем неплохо платили.

А сейчас он едет в Ларчмонт, на душе у него радостно, потому что день сегодня чудесный, а дорога в «Клены» – еще лучше.

Оставалось только придумать, как помочь Нэнни, но и это не проблема. Ему льстило, что из всех, с кем можно посоветоваться, она выбрала именно его, тем более что ему всегда нравилось ее слушать. Нэнни – истинная леди, леди до мозга костей, а голос ее, в котором все еще чувствовался мелодичный английский акцент, был нежным, как пение жаворонка.

• 1/41
• Следующая