Милые чудовища - Линк Келли - Страница 19

Позже Джереми обнаружил, что поклонник-графоман выставил архаичные пакетики и щетку для волос Гордона Стренгла Марса на продажу на eBay,[6] и кто-то заплатил за них сорок два доллара шестьдесят восемь центов, что было не только лестно, но — до сих пор полагает Джереми — слишком дешево. Впрочем, конечно, сделка была выгодной, потому что отец Джереми — известный скряга, сходящий с ума от денег.

Гордон Стренгл Марс однажды потратил восемь тысяч долларов на японский поющий унитаз. Друзья Джереми любят этот унитаз. У матери Джереми есть картина с женщиной в красном платье, кисти какого-то художника. Джереми никак не может запомнить какого. Отец подарил ей эту картину. Женщина красива и смотрит прямо на вас, как будто вы — картина, а не она. И это вы красивы. У женщины в одной руке яблоко, а в другой — нож. Когда Джереми был маленьким, ему часто снилось, что он ест это яблоко. Очевидно, картина стоила больше, чем весь дом и все в доме, включая поющий унитаз. Но, несмотря на картины и унитазы, Марсы покупают большую часть одежды в дешевых магазинах.

Отец Джереми собирает премиальные купоны.

С другой стороны, когда Джереми было двенадцать, он попросился в бейсбольный лагерь во Флориде, и отец оплатил поездку. А на последний день рождения Джереми отец подарил ему кресло, обитое несколькими дюжинами ярдов плотной материи, с узорами на тему «Звездных Войн». Это был хороший день рождения.

Когда пишется хорошо, Гордон Стренгл Марс любит просыпаться в шесть утра и отправляется колесить по окрестностям. Он обдумывает новые козни гигантских пауков и присматривает заброшенные кресла, которые водружает на свой грузовичок-пикап. Потом он пишет до конца дня. По выходным он оббивает кресла уцененными тканями. Несколько лет назад Джереми насчитал в доме четырнадцать кресел, восемь двухместных диванчиков и рахитичную кушетку. Несколько лет назад. Однажды Джереми приснилось, что отец объединил оба своих занятия и принялся оббивать тканями гигантских пауков.

Все освещение в доме Марсов снабжено пятнадцатиминутными таймерами, на случай, если Джереми или его мать выйдут из комнаты и забудут выключить свет. Это вызывает замешательство, а иногда и панику — в тех редких случаях, когда у Марсов случаются званые вечера.

Принято считать, что писатели живут богато, но Джереми кажется, что его семья богата не всегда, а временами. В остальные дни она не богата.

Когда у Гордона Марса плохо пишутся романы Гордона Стренгла Марса, он начинает беспокоиться о деньгах. Он беспокоится, что не сможет закончить текущий роман. Он беспокоится, что получится плохо. Он беспокоится, что никто не купит роман и никто не прочтет, а прочитавшие потребуют компенсации. Он сказал Джереми, что воображает этих сердитых читателей, марширующих к дому Марсов с паяльными лампами и ломами наперевес.

Джереми с матерью было бы лучше, если бы Гордон Марс не работал дома. Нелегко стоять в душе, зная, что отец следит за тобой с секундомером и думает черные думы о счетах за воду, вместо того чтобы сконцентрироваться на сцене текущего романа Гордона Стренгла Марса, в которой гигантские пауки вернулись в свои старые норы на деревьях, окружающих девятую лунку проклятого поля для гольфа, где они зловеще смакуют густые соки из внутренностей своры несчастных пуделей и их хозяина.

В такие периоды Джереми принимает душ в школе, после уроков физкультуры или у друзей, хотя даже это расстраивает мать. Она говорит, что иногда нужно просто не обращать внимания на отца. Она специально подолгу стоит под душем, очень часто принимает ванну. Она утверждает, что ванну принимать даже приятнее, если знаешь, что отец Джереми беспокоится о счете за воду. Мать Джереми не лишена жестокости.

Джереми нравится принимать душ, потому что он может стоять там, окруженный водой, не подвергаясь опасности утонуть и не думая ни о чем, как если бы ему было наплевать на уроки испанского, или на то, почему встревожена мать. Вместо этого можно размышлять о том, есть ли вода на Марсе, бреется ли Карл, и если да, то кого он хочет одурачить, и что имела в виду статуя Джорджа Вашингтона, когда сказала Лисе во время их беспощадной кровавой схватки: «Тебе предстоит длинное путешествие» и «От него все зависит». В самом ли деле Лиса умерла?

Когда она отрыла ящик для сигар, когда Джордж Вашингтон помог ей тщательно отделить осколки кружек от осколков чайника, после того как они склеили воедино сотни кусков фарфора, Лиса превратила разваливающийся чайник обратно в принца Винга. Принц Винг выглядел лет на сто и так, будто несколько кусков все-таки потерялись. Он был бледен. Увидев Лису, он побледнел еще больше, как если бы не ожидал, что она может оказаться здесь, перед ним. Он подхватил свой левиафанский меч, сохраненный Лисой, — тот самый, про который выносливым зрителям известно, что он выточен из зуба древнего гигантского морского чудовища, обитавшего счастливо и мирно (пока принц Винг не исхитрился погубить его) в зачарованном подземном море, на третьем этаже, — пронзил статую Джорджа Вашингтона, как кебаб, и пригвоздил ее к дереву. Он стукнул Лису по голове, сбил с ног и упрятал в карточный каталог. Он набил ей рот мхом и грязью, так что она ничего не могла сказать, а затем обвинил в заговоре с целью убийства Досточтимой Маргарет посредством колдовства. Он сказал, что Лиса куда коварнее, чем Запрещенная Книга. Он отрезал хвост Лисы и уши, он вонзил в нее отравленный нож с собакой на рукоятке, который они вместе с Лисой похитили некогда из тайного дома его матери. Потом он бросил Лису, упрятанную в карточный каталог, изможденную и истекающую кровью, ее прекрасная голова свисала вниз. Он чихнул (у принца Винга аллергия к ратным трудам) и пошел прочь, к стеллажам. Библиотекари повыползали из своих укрытий. Они освободили Лису и смыли с ее лица кровь. Они поднесли зеркало к ее губам, но поверхность его не замутилась.

Когда библиотекари выдернули из дерева левиафанский меч принца Винга, то Джордж Вашингтон доплелся, пошатываясь, и подхватил Лису в объятия. Он упрятал ее уши и хвост в просторных карманах своего подкрашенного птичьим дерьмом медно-зеленого редингота. Он понес Лису вниз на семнадцать пролетов лестницы, миновал зачарованного невоспитанного Сфинкса на восьмом этаже, миновал зачарованное и бурное подземное море на третьем этаже, миновал еще более зачарованную стойку на первом этаже и вышел из кованных латунных дверей Свободной народной библиотеки Древа Мира. Никто в «Библиотеке» ни в одной из серий ни разу не выбирался наружу. В Библиотеке в изобилии имеется все то, ради чего обычно нужно выходить наружу: деревья, озера, гроты, поля, горы и обрывы (там полно, разумеется, и всяких домашних вещей вроде книг). За пределами Библиотеки все покрыто пылью, все красное и инопланетное, как если бы Джордж Вашингтон вынес Лису на поверхность Марса.

— Сейчас я мог бы реально наброситься на прохладную «Эйфорию», — говорит Джереми. Они с Карлом идут домой.

«Эйфория» — это «Тоник для Библиотекарей — Когда Бдительность Недостаточна». Реклама «Эйфории» частенько звучит в «Библиотеке». Хотя никто толком не знает, для чего нужна «Эйфория», содержит ли она алкоголь или кофеин, какова на вкус, и даже газирована она или нет, — всякий, включая Джереми, время от времени жаждет выпить стакан «Эйфории».

— Можно спросить тебя кое о чем? — говорит Карл.

— Почему ты всегда это говоришь? — говорит Джереми. — Что мне остается ответить? Нет, нельзя?

— Что там у тебя с Талис? — говорит Карл. — О чем вы говорили в кухне?

Джереми видит, что Карл преисполнен Бдительности.

— Я ей снился, — говорит он, неохотно.

— Так она тебе нравится? — говорит Карл. У него на подбородке содрана кожа. Теперь Джереми уверен, что Карл пытается бриться. — Потому что, помнишь, мне первому она понравилась.

— Мы просто поговорили, — говорит Джереми. — Так ты брился? Потому что я никогда не замечал у тебя на лице волос. Ты с бритвой — это просто курам на смех, Карл. Это как голосовать за республиканцев (если бы мы были достаточно взрослыми, чтобы голосовать). Или пердеть на уроках музыки.