Призрак из страшного сна - Ольховская Анна Николаевна - Страница 30

• Предыдущая
• 30/39
• Следующая

– Госпожа Кульчицкая, не обольщайтесь, дамы с вашим типом внешности никогда не вызывали у меня учащенного сердцебиения.

– Хам!

– Это обязательно. Эй, Никодим!

– Чегой-то?

– Из подвала чемоданы хозяйкины тащи.

– А тама открыто?

– Не знаю, проверь. Чуть что – ты знаешь, у кого ключи.

– Сей момент все сделаем, барыня, не сумлевайтесь!

– Слышали, госпожа Кульчицкая? Не сумлевайтесь.

– В конце концов, могу я хотя бы зайти воды попить? – О, дамочка сменила тактику, теперь у нее голос жалобный-прежалобный. – Или это тоже запрещено? Или мне вынесут стаканчик, как приблуде какой-нибудь? В конце концов, создается впечатление, что вы там прячете кого-то!

Ну вот и к сути ее визита подошли. Магду явно ее змеиные сообщники послали проверить – не тут ли нас прячут?

Просканировать пространство ментально они не могут – Мартин после трагедии в спелеолечебнице раздобыл где-то странного вида антенну, явно из арсенала спецслужб. И антенна эта вроде искажает ментальное пространство или создает помехи для вторжения – сути я так и не поняла. Но главное уяснила – отыскать нас мысленно рептилоиды не могут.

Вот и послали свою сообщницу разнюхать, как и что.

– Что-то не очень вы похожи на умирающую от жажды. Да и день сегодня совсем не жаркий. Ну да ладно, идемте, дам вам воды.

– Спасибо, Саша.

О, хвостом замела!

Так, а что ты тут стоишь, голубушка? Сейчас ведь в лоб дверью получишь, и вся конспирация полетит к чертовой бабушке!

Я не очень-то грациозно, зато бесшумно ломанулась из холла в гостиную и сочла лучшим убежищем плотные шторы на окнах. В собранном виде они могли укрыть еще парочку таких особей, как я. Главное, чтобы тапочки из-под них не торчали.

Секьюрити, заметив мои метания, перестал изображать гипсового ротвейлера у лестницы и сделал вид, что как раз выходит из дома.

Так что вошедшие Магдалена и Дворкин столкнулись с охранником в холле.

– Я все проверил, Александр Лазаревич, сигнализация в порядке, – браво отрапортовал охранник.

Молодец, быстро сориентировался.

– Отлично, можешь идти. Хотя нет, задержись на минутку. Проводишь потом госпожу Кульчицкую до ворот.

– Интересно, а почему это твой подчиненный не здоровается с хозяйкой? Совсем обнаглели, как я посмотрю!

– Вы, кажется, пить хотели? Кухня там.

– Я помню.

– Стойте! Куда вы?!

Я осторожно выглянула из-за портьеры. Ну конечно же! Рыжая крыса с топотом мчится вверх по лестнице, за ней несется Дворкин – я впервые вижу его таким злым.

– Магдалена, стойте!

– Я в своем доме!

На самой верхней ступеньке Александр Лазаревич все же догнал дамочку и цепко ухватил ее за предплечье:

– Ну что же вы так, госпожа Кульчицкая! Что за детские выходки? Зачем вам обязательно надо попасть в дом? Сказано же – ваш бывший муж не желает вас тут видеть.

– Он пока еще не бывший!

– Это вопрос времени. И мне меньше всего хочется выслушивать выговор в свой адрес, если Венцеслав Тадеушевич узнает, что вы шатались по дому.

– Что значит – шаталась?! Мне надо проверить, все ли вы собрали!

– Только после разрешения господина Кульчицкого я смогу вас пустить в дом.

– Да пошел ты!

Я же говорила – крыса! Фурия укусила Дворкина за руку, тот от неожиданности отпустил дамочку, и она с торжествующим видом распахнула дверь первой от лестницы комнаты.

Моей комнаты…

В следующее мгновение раздалось душераздирающее завывание, а затем – испуганный голос Магдалены:

– Присцилла?! Что ты… нет, не надо… Хорошая кошка, милая кошечка… Это ведь я, твоя любимая хозяйка… А-а-а-а-а!!!

Больше всего ему хотелось кричать. Громить помещение, переворачивая столы и кровати. Ломать о колено капельницы, пройтись бейсбольной битой по оборудованию.

Дать выход клокотавшим в груди эмоциям. Потрясению, боли, гневу, ярости, обиде, горечи…

Но, во-первых, он был еще слишком слаб для подобных развлечений. А во-вторых…

Во-вторых, откуда-то из глубины души, из пластов подсознания пробился и начал неудержимо нарастать протест.

Успокойся, Павел! Прежде всего надо разобраться во всем, причем спокойно, без эмоций.

Он мысленно сосчитал до десяти, затем открыл глаза и, старательно рассматривая потолок – встречаться с холодным изучающим взглядом рептилии не было ни сил, ни желания, – холодно произнес:

– Послушайте… Как вас там?

– Аскольд Викторович. Проблемы с памятью, да?

Черт возьми, до чего же торжествующий у него голос!

– Аскольд Викторович, может, хватит болтать? Вы меня утомили. Шли бы вы по своим делам, любезный, а меня оставили бы в покое!

– Да-да, конечно! – нарочито пристыженно засуетился визитер. – Извини, Пашенька! Совсем забыл, что ты только-только в себя пришел, заговорил тебя, олух я облезлый! Отдыхай, дружочек, отдыхай. После поговорим.

Да пошел ты!

Возможно, эта мысль была достаточно интенсивной и доходчивой. Во всяком случае, господин депутат резко заткнулся и, подхватив под локоть врача, вышел вместе с ним из палаты.

И морды у обоих были отвратительно довольными.

Систематизировать и анализировать полученную информацию он не смог. Перегруженный разум категорически отказался работать, в грубой форме напомнив владельцу, что они с ним, между прочим, только что едва выкарабкались из-под могильной плиты. И если не хотят завершить дело, начатое пулей, не мешало бы им обоим отдохнуть.

Грубая форма напоминания по ощущениям была похожа на кувалду, которой со всей дури «прилетело» Павлу по голове.

И отправило его в довольно-таки продолжительный нокаут.

Слишком продолжительный.

Он хотел вернуться в реальность, он чувствовал, что вполне способен сделать это. Что он уже окреп настолько, чтобы ходить, разговаривать, наблюдать, спрашивать, постепенно, шаг за шагом, возвращая свою личность.

Но вырваться из тягучего, какого-то дурнотного плена полуобморочного состояния не получалось. Едва сознание приближалось к поверхности реальности достаточно близко и он даже открывал глаза и собирался встать, как только исчезнет зыбкий туман перед глазами, как в этом тумане возникал долговязый тощий силуэт, производил какие-то манипуляции со вставленным в вену пациента катетером, и Павел вновь срывался в болото небытия.

Впрочем, со временем он понял, что так даже лучше. Без боли, без горечи, без мучительного напряжения пустота в его голове постепенно начала заполняться.

Сначала мутные, расплывчатые картинки его прошлой жизни становились все четче.

Вот он совсем малыш, ему лет семь. Он играет с симпатичным светловолосым мальчишкой на залитой солнцем лужайке возле небольшого, явно старого и покосившегося домика. А неподалеку, в тени деревьев, сидит хрупкая рыжеволосая женщина с удивительно белой, нетронутой солнцем кожей, и с нежностью смотрит на играющих детей.

Женщина довольно красива, правда, нос у нее немного длинноват и нижняя челюсть тяжеловата, но это ее почти не портит.

Хотя ему все равно, как она выглядит, он просто любит ее, ведь она – его мама!

Любимая мамочка, самая любимая, самая нежная, самая преданная!

Эти слова снова и снова звучат в его мозгу, едва лишь появляется в тумане лицо Магдалены.

Да, его маму зовут Магдалена, урожденная Расмуссен. Она из старинного норвежского рода, ведущего свою историю от великих конунгов. А еще в этом роду существовала легенда о том, что прапрапрабабку Магдалены когда-то принесли в жертву дракону. Но она вернулась живой. И этот дракон и стал предком его, Павла.

И этим надо гордиться, потому что он – первый, избранный, родоначальник новой расы!

Эта мысль тоже проходила рефреном через все его воспоминания.

А вот они с Гизмо, с братом, уже почти взрослые, лет по двадцать им, что-то весело обсуждают за пивом. А, они смотрят футбольный матч через ноутбук! И переживают за свою команду, и радостно орут, когда «наши» забивают гол, и хлопают друг друга по плечам, и хохочут, и он, Павел, понимает, что лучше брата у него друга нет.

• Предыдущая
• 30/39
• Следующая