Жажда человечности - Ролингс Марджори Киннан - Страница 9

Услышав шаги матери по хрусткому гравию дорожки, Эли не тронулся с места, готовый ко всему.

— Узнали? — сказал он. — Или надо еще объяснять?

— Про тебя? — сказала она мягко. — Про то, что ты не попал? Доктор Уоррен нам все рассказал.

— Я порвал его письмо, — сказал Эли.

— Я тебя понимаю, — сказала она. — Слишком долго мы с отцом уверяли тебя, что твое место в Уайтхилле, иначе и быть не могло.

— Фу, легче стало! — сказал Эли. Он попытался улыбнуться, и оказалось, что это не так трудно. — Честное слово, стало легче, раз уж все открылось. Хотел вам рассказать, все начинал, а потом духу не хватило. Не знал, как подступиться.

— Это я виновата, а не ты, — сказала Сильвия.

— А что делает отец?

Сильвия так старалась успокоить Эли, что совершенно забыла, чем там занимается муж. И вдруг поняла, что доктор Ремензель делает чудовищную ошибку. Она вовсе не хотела, чтобы Эли приняли в Уайтхилл, она сразу поняла, какая жестокость — отдавать его сюда.

Но она не решалась рассказать сыну, что именно затеял его отец, и только сказала:

— Он сейчас вернется, милый. Он все понимает. — И добавила: — Ты тут посиди, а я его найду и сейчас же вернусь.

Но ей не пришлось идти за доктором Ремензелем. В эту минуту в дверях гостиницы показалась его высокая фигура: доктор увидал жену и сына в саду. Он подошёл к ним. Вид у него был совершенно подавленный.

— Ну как? — спросила жена.

— Они… Они все отказали, — сдавленным голосом сказал он.

— Вот и хорошо! — сказал Сильвия. — Гора с плеч. Честное слово!

— Кто отказал? — спросил Эли. — Кто в чем отказал?

— Члены совета, — сказал доктор, отводя глаза. — Я просил их сделать для тебя исключение — изменить решение и принять тебя в школу.

Эли вскочил, сразу вспыхнув от стыда, от возмущения.

— Ты… ты что? — Голос его звучал совсем не по-мальчишески — он был вне себя. — Ты не должен был просить! — крикнул он отцу.

Доктор Ремензель покорно кивнул:

— Они тоже так сказали…

— Это неприлично! — сказал Эли. — Какой ужас! Как ты мог!

— Ты прав, — сказал доктор Ремензель, покорно принимая упреки.

— Теперь мне за тебя стыдно! — сказал Эли, и видно было, что он говорит правду.

Доктор Ремензель чувствовал себя глубоко несчастным и не знал, какие найти слова.

— Прошу прощения у вас обоих, — сказал он наконец. — Очень нехорошо вышло, нельзя было даже пытаться…

— Значит, Ремензель все-таки попросил для себя поблажки! — сказал Эли.

— Наверно, Бен еще не привёл машину, — сказал доктор, хотя это было и так вполне ясно. — Давайте подождём здесь. Не хочу туда возвращаться.

— Ремензель просил лично для себя, как будто эти Ремензели что-то особенное! — сказал Эли.

— Не думаю… — начал было доктор Ремензель, но конец фразы так и повис в воздухе.

— Не думаешь чего? — переспросила Сильвия.

— Не думаю, — сказал доктор Ремензель, — что мы еще когда-нибудь сюда приедем.

Я добрался до города около трех часов.

Мне пришлось выехать рано. Стоял конец сентября; сквозь густую пелену тумана, стлавшегося по земле, у реки, пониже моста, куда мы с братом так часто хаживали на рыбалку, маячили верхушки ив; на руле велосипеда тускло поблескивали капли росы. Я осторожно спустил велосипед с крыльца, стараясь не разбудить отца и Дженни, которые должны были хватиться меня не раньше, чем найдут на кухонном столе записку, из которой узнают, что я уехал в город навестить брата.

Я прекрасно понимал, что отец будет сердиться, так как он до сих пор и слышать не хотел о Клиффорде, хотя прошло уже более двух месяцев со дня, когда между ним и Клиффордом произошла размолвка. Отец потребовал, чтобы Клиффорд начал работать в лавке, поскольку он окончил школу и ему исполнилось семнадцать, но Клиффорд отказался. Вместо этого он откликнулся на объявление в газете, в котором химическая фирма подыскивала учеников, забрал из банка свой капитал (семь долларов девятнадцать центов), сел на автобус и укатил — без провожатых и пожеланий счастливого пути. С тех пор я Клиффорда не видел.

Я начал уставать. С момента, когда на окраине Абботсфорда у сыроварни Галлоуэя я свернул на шоссе, я проехал уже более пятидесяти трех миль. Позади остались залитые солнцем поля с пятнами облаков на них и воздух, напоенный пряным утренним ароматом деревьев и начавшей желтеть листвы. Подъехав к тротуару, я вынул полученное от Клиффорда письмо и еще раз проверил номер дома. Теперь было уже недалеко, и я поехал вдоль тротуара, прислушиваясь к шуршанию листьев под колесами велосипеда.

Дом, у которого я остановился, был одним из солидных старых домов, ряды которых украшают улицы западной части Ванкувера; окрашенный в радующие глаз чистые кремово-коричневые тона, он был даже красивее, чем большинство из них. Я соскочил с велосипеда и прошел в ворота. Отстегнув от багажника сверток, я поднялся на крыльцо и позвонил.

Дверь приоткрыла женщина, не очень старая, но семя и в очках.

— Скажите, мэм, здесь живет Клиффорд Бартон?

— Да. Только его сейчас нет.

— Я его брат.

— Вижу, вижу.

Казалось, она не знает, что бы она могла сказать мне еще.

— Я только что из Абботсфорда, где мы живем. — С этими словами я показал ей на синюю машину у крыльца. — Я приехал на велосипеде.

— Это ведь очень далеко.

— Да, не близко.

Женщина продолжала стоять в дверях, не трогаясь с места, и я понял, что это неспроста.

— Вот уж два месяца, как я его не видел.

— Какое интересное совпадение, — заметила она. — Только вчера он рассказывал мне о всех своих братьях, и вот сегодня…

— Этого не может быть, мэм. Кроме меня, у него нет братьев… только сестра.

И тут только я сообразил, что женщина хотела проверить, действительно ли я брат Клиффорда. Она поняла, что я разгадал ее уловку.

— Простите, пожалуйста, — сказала она и улыбнулась. — Нужно быть очень осторожной. — С этими словами она чуть-чуть приоткрыла дверь. — Может быть, вы зайдете к нему? Он будет дома около шести.

Я вошел в переднюю. Она закрыла дверь и повела меня наверх, в комнату брата. Мы поднялись по двум пролетам винтовой лестницы, устланной ковровой дорожкой. Открыв двери, она впустила меня в комнату, сама же остановилась на пороге.

— Наверное, вы проголодались?

— Благодарю. У меня была курица и молоко, и я перекусил по дороге.

Некоторое время женщина с любопытством смотрела на меня, дружелюбно улыбаясь.

— Вы не очень-то похожи на брата.

— Возможно. По крайней мере почти все утверждают это.

— По-моему, вы младший, правда?

— Мне уже пятнадцать. Недавно исполнилось.

— Ну что ж. Если вам что-нибудь будет нужно — я внизу.

Она уже начала закрывать дверь, но вдруг вернулась.

— Ванная напротив, в коридоре.

Она наконец закрыла дверь, и я услышал, как она сошла вниз. Я присел на край постели и огляделся. Небольшая комната была чистенькой и светлой. На полу линолеум, на обоях белые цветы. В углу небольшой буфет, рядом столик с клеенкой, на столике маленькая электроплитка, на ней чайник. Там же два белых деревянных стула. В углу напротив, в стене, шкаф с дверцей; подо мной на кровати яркое стеганое одеяло.

Два окна над парадным крыльцом выходили во двор. Там на крыше чирикали и щебетали птички. Листья на кленах вдоль тротуара, на противоположной стороне улицы, желтые, светло-коричневые и ярко-зеленые, шурша, падали один за другим на землю с негромким, но отчетливым стуком.

Ноги и спина мои ныли от усталости, и я растянулся на кровати и бездумно уставился в потолок так, как дома в то утро, когда ко мне вошел брат. Он уже успел одеться: на нем была светло-голубая рубашка и каштановый галстук, который я подарил ему в день рождения. Я никогда бы не подумал, что он собрался уезжать, но он сказал: «Я ухожу, Пат. Будь осторожен. Напишу». И исчез.