Иллюстрированная история нравов: Эпоха Ренессанса - Фукс Эдуард - Страница 12

Когда мелкая буржуазия в лице ремесленных цехов все более исполнялась в XVI в. классового самосознания и когда публичные бани, где ввиду распространенности купальной жизни горожане и так встречались каждый день, естественно, становились центрами оппозиции против ненавистного господства знати или патрициата, знатные роды, видя, что их господству угрожает опасность, поспешили объявить публичные бани безнравственностью и запретить их там, где они имели власть. Таков был второй фактор, покончивший вместе с сифилисом в XVI в. с былым великолепием купален и бань. Но те же самые классы потом в продолжение столетий не находили ничего предосудительного или достойного кары, если мужчины и женщины крестьянства или промышленного пролетариата бывали вынуждены во время процесса работы или дома постоянно находиться в теснейшей физической близости, если родители, дети, коечники обоего пола, возмужалые и полузрелые спят вперемежку в комнате, как в хлеву, так что половая жизнь взрослых становится для незрелых и полузрелых каждый день предметом наглядного обучения. Господствующие классы в прошлом никогда не старались отменить соответствующими указами подобное положение, хотя в рамках своего класса они и клеймили каждое интимное соприкосновение полов. И то и другое отвечало их интересам господствующего класса, их экономическим интересам и было их социальной потребностью.

Таков первый фактор, обусловливающий развитие особой классовой морали. Не менее важен второй фактор: специфические моральные воззрения на службе классовой солидарности как объединяющее классовое средство.

Особые нравственные воззрения класса становятся узами, задача которых состоит в том, чтобы усилить связь между отдельными членами класса. То, что различает, вместе с тем и связывает, а именно тех, которые уже отличаются от других или же хотят от них отличаться. То, чем люди сознают себя отличными от других, будь то социально ниже стоящие или враждебные классы, вместе с тем связывает их в их сознании. Это нечто похожее на одинаковый мундир или на знамя, вокруг которого группируются люди. И знамя это развертывается особенно демонстративным образом, т. е. эти особые качества преднамеренно культивируются, различия подчеркиваются и сознательно и преднамеренно вырабатываются. Эти различия внушают прежде всего чувство солидарности. И это совершенно логично, ибо в них впервые ясно обнаруживается социальная связь, входя в сознание как друзей, так и недругов. Каждое нарушение этих различий отдельным индивидуумом считается преступлением против всего класса. Это касается прежде всего всей области морали: штрейкбрехер кажется его борющимся товарищам величайшим преступником, не меньшим преступником является в глазах других фабрикантов тот, который идет на уступки своим рабочим. Это верно и относительно мельчайших подробностей в области классовой половой морали. Таким путем и таким образом возникают специфические нравственные установления и понятия о приличии. Традиционная этика, разумеется, этого не признает. «Традиционная этика, — говорит К. Каутский в своем блестящем этюде о морали, — видит в нравственном законе ту силу, которая упорядочивает людские отношения. Исходя из индивидуума, а не из общества, она не замечает, что нравственный закон регулирует не отношения одного человека к любому другому, а только взаимные отношения людей одного и того же общества». Это значит: людей одного и того же класса. Чтобы осветить результат этой регламентации общеизвестным, постоянно цитируемым примером, укажем на регламентацию незаконных связей в среде господствующего класса.

Молодой аристократ или буржуа, содержащий любовницу, не совершает, по понятиям своего класса, безнравственности, если в то же время в разных салонах, опираясь на помощь многочисленных посредников, ищет себе богатую и знатную невесту. Далее, он поступает совершенно корректно, если в тот самый день, когда его планы принимают конкретную форму, дает отставку той женщине, которая в продолжение многих лет разделяла его ложе и послушно исполняла все его прихоти. Если же он утешит эту женщину более или менее значительной денежной суммой, то он поступает совершенно по-джентльменски. С другой стороны, «счастливая невеста», призванная занять место прежней отставленной любовницы, считает совершенно естественным, что тот самый мужчина, который, как ей заведомо известно, имел многие такие незаконные связи, который обладал многими и многими проститутками и, кроме того, соблазнил не одну замужнюю женщину, от нее категорически требует целомудрия и что констатирование ее девственности для него является самым важным в тот момент, когда она может или должна позволить ему первое интимное сближение. Та же классовая мораль позволяет мужчине презрительно бросить девушку, если он задним числом узнает, что другой уже пользовался ее благосклонностью, что у нее есть «прошлое». Даже более, он обладает этим правом даже в том случае, если он сам соблазнил эту девушку и она очутилась в «таком» положении. Его классовая мораль не обязывает его жениться на девушке с незаконным ребенком даже в том случае, если он сам его отец.

Если принять во внимание все сказанное здесь как о взглядах на половые отношения в определенные эпохи, так и о возникновении разнообразных специальных моральных установлений и требований, дифференцирующих решительнейшим образом основные линии и то распространяющих их на целые народы, то ограничивающих их определенными классами или даже кругами, если все это принять во внимание, чтобы отлить в сжатой формуле, которую можно было бы назвать определяющим законом, то изложенные здесь точки зрения выразятся в следующей формулировке.

Во-первых. Каждый общественный уклад провозглашает нравственным законом состояние общества или называет нравственным то, на чем покоится его существование, далее, все те условия, которые упрочивают и обеспечивают его существование. С другой стороны, безнравственным объявляется все то, что враждебно жизненным интересам этого уклада, что грозит опасностью тем учреждениям, на которых он зиждется.

Во-вторых. Что верно для общего и целого, верно и для частей. Так как общество распадается на разные классы со столькими же различными и друг другу противоречащими интересами, то каждый отдельный класс дифференцирует и исправляет установления общей морали в своих собственных классовых интересах. Другими словами: каждый отдельный класс провозглашает нравственным то, что является идеологическим выражением его специфических частных интересов, а безнравственным то, что им противоречит.

Эти положения можно выразить также в сжатой фразе так: нравственность является идеологическим отражением общих жизненных интересов эпохи, дифференцированных специфическими классовыми интересами.

Вот что можно считать закономерным, если в массе фактов вскрыть основное зерно. Из этого, конечно, следует, что нравственные законы не могут быть произвольно созданы ни отдельными лицами, ни целыми соборами; Лютером, Руссо и Кантом так же мало, как папой, собранием морализующих прелатов или рейхстагом. Как индивидуумы, так и собрания могут разве только уже возникшее выразить в сжатой пророческой форме и санкционировать в виде юридических формул. Выражения «после Лютера», «после Руссо», «после Канта» или «после такого-то постановления» верны только в том случае, если рассматривать указанные личные откровения или законодательные санкции, если в них видеть следствие, а не причину.

Мы вовсе не закрываем глаза на то, что не в каждом отдельном случае возможно сразу установить связь между известными нравственными воззрениями, известными своеобразными проявлениями половой жизни и соответствующими им общественными условиями. Эта связь не только не всегда выступает открыто наружу, напротив, часто она до того завуалирована, что решающие в конечном счете причины могут быть вскрыты только обходным путем. Часто известные воззрения превратились в привычки, продолжающие оказывать свое действие, хотя социальная почва, на которой они выросли, давно разрушена, хотя новые социальные условия требовали бы других нравственных критериев и норм. Необходимо, далее, принять во внимание, что эти обусловленные потребностями народа или класса воззрения потому еще редко отливаются в кристально чистую форму, что их, так сказать, юридическая формулировка зависит, кроме того, еще от степени проникновения общества в сущность жизненного процесса. Эта сознательность находится под сильным влиянием (то задерживающим, то благоприятствующим) как традиции, так в еще большей степени напряженности тех двигательных сил, которые живут в общественном организме. Много значит, переживает ли общество период застоя, всеобщего упадка или, напротив, эпоху, когда человечество горит революционным огнем, толкающим его к созданию новых форм во всех областях жизни.