Весенний детектив 2010 (сборник) - Александрова Наталья Николаевна - Страница 7

• Предыдущая
• 7/66
• Следующая

– А вы ждали кого-то другого? – прозвенело в ответ.

– Никого я не ждал! – Мехреньгин мучительно покраснел и обрадовался, что Ольга не может его сейчас видеть.

– Это хорошо, – проговорила она совсем другим голосом. – А вы, Валя, баскетболом, случайно, не интересуетесь? А то у меня есть лишний билетик…

Однажды весенним вечером в начале 1890-х годов некий молодой человек вышел из особняка на Елисейских Полях и направился в сторону Сены. Окажись поблизости какой-нибудь наблюдательный гражданин из числа тех, которым всегда есть дело до своих ближних, он не преминул бы отметить странную, развинченную походку юноши и страдание, искажавшее его приятное лицо. Кроме того, мимо внимания безвестного наблюдателя не прошло бы, что при молодом человеке нет ни шляпы, ни перчаток, ни трости, хотя его костюм почти удовлетворял требованиям моды (правда, прошлогодней). Но Веничка Корзухин трость вообще не носил, а шляпу вместе с перчатками он благополучно забыл в передней того самого особняка, откуда вышел пять минут назад. Особняк был известен парижанам тем, что его снимала богатая русская, госпожа Светлицкая, которая и жила там вместе с дюжиной кошек, десятком слуг и одной-единственной внучкой Лизой. Собственно, именно последняя и была причиной того, почему Веничка покинул особняк с таким лицом и почему сейчас он двигался к реке, хотя его гостиница располагалась совершенно в другом направлении. Дело в том, что Веничка шел к Сене с вполне определенной целью: утопиться.

Его разбитое сердце вместе со шляпой и перчатками осталось в том же постылом особняке, и Веничка не видел никакого иного выхода из сложившейся ситуации. С того самого мгновения, как Лизонька, опустив ресницы, сказала, что надеется на его дружбу, он понял: все кончено, а раз все кончено, незачем больше жить. Лизонька еще говорила о каком-то вечере, о том, как она будет рада его там встретить, щебетала об Андре, у которого такие выразительные черные глаза, а Веничка смотрел на нее и думал, что видит ее в последний раз и что так и надо: она будет счастлива, а он… он просто уйдет и не станет ей мешать. Видеть ее с этим Андре, который, конечно, оказался обыкновенным русским Андреем, было бы невыносимо. Лизонька же, словно не понимая, как ему тяжело, все говорила и говорила о том, какой Андрей Иванович замечательный и как ей совестно, что она не отвечала на письма Венички. Просто ей трудно было подобрать слова, чтобы объяснить ему, что происходит, но она уверена, Веничка на нее не сердится. Ведь не сердится же? И Веничка вяло кивнул – он всегда был слишком добр для того, чтобы рассердиться по-настоящему. Все предельно просто – он оказался недостоин такой чудесной девушки, как Лизонька. Однако без нее он не мыслил себе жизни – совсем.

Веничка обогнал карету, которая медленно двигалась вдоль тротуара, и в нерешительности стал озираться. Он впервые находился в Париже – где оказался потому лишь, что Лизонька не отвечала на его письма. У нее были слабые легкие, и врачи послали ее на юг Франции, где она прожила полгода, а потом вместе с бабушкой перебралась в столицу. Не имея вестей от девушки, Веничка встревожился, стал рисовать себе всякие ужасы и в конце концов, спешно собрав вещи, поехал к ней. Тетушка Марфа Егоровна, которая с детства воспитывала его, была против того, чтобы он ехал «к этой вертихвостке», но кроткий Веничка впервые в жизни оказался непреклонен. И вот он прибыл сюда – лишь для того, чтобы узнать, что Лизонька совершенно выздоровела и забыла о нем ради какого-то инженера с черными глазами, откликавшегося на имя Андрей Иванович. Лизонька уверяла, что у Андрея Ивановича бархатный голос, обворожительные манеры и несколько тысяч годового дохода, доставшихся ему от богатого родственника. Веничка слушал ее и страдал, отчего у него самого нет бархатного голоса и обворожительных манер. По доходам, впрочем, он тоже никак не мог тягаться с ненавистным соперником, но непрактичный Веничка меньше всего в жизни думал о деньгах.

«Умру, – обреченно решил он. – Брошусь с моста, и все. Ни к чему мне мешать ее счастью».

И он направился прямиком к реке. Но недалеко от Лоншанской улицы попал в толчею и едва не сбился с пути. Потоптавшись на месте, Веничка заприметил впереди уродливую железную раскоряку и сообразил, что надо идти именно в ту сторону, чтобы добраться до реки. Все парижане единодушно презирали раскоряку, это кошмарное творение больного сознания, и все в один голос клеймили инженера Эйфеля, обезобразившего их уютную столицу своим металлическим монстром. Писатели, поэты, общественные деятели, включая Мопассана и Дюма-сына, писали протест за протестом, журналисты намекали на мировой заговор, имевший целью опорочить и опозорить милый их сердцу Париж, а обыватели попросту ругали автора башни на чем свет стоит. Впрочем, в последнее время страсти несколько поутихли – пошли слухи, что за те несколько лет, что железная раскоряка стояла на Марсовом поле, ее основательно подточила ржавчина, а стало быть, ненавистного монстра скоро снесут. Пока, судя по всему, Эйфелева башня доживала свои последние дни, и с тяжким вздохом Веничка направил стопы в ее сторону.

Зеленая, как абсент, Сена таяла в сиреневых сумерках, когда Веничка наконец оказался на Иенском мосту. Однако разочарованному влюбленному не удалось исполнить свое намерение, потому что через мост катил поток экипажей, и туда-сюда фланировали толпы гуляющих, которые смеялись, перебрасывались фривольными шутками и вообще вовсю радовались жизни. Атмосфера для самоубийства выдалась, прямо скажем, не самая подходящая. К тому же Веничке показалось обидным умирать на фоне железной раскоряки, ставшей притчей во языцех, и он решил подыскать себе более пристойное местечко. Отвернувшись от долговязой башни, которая нависала над ним, словно глумясь над его несчастьем, он двинулся вдоль набережной. Ветер, доносившийся с реки, ерошил его светлые волосы, и молодой человек пригладил их машинальным жестом.

На мосту Альма движение было гораздо спокойнее, и Веничка уже стал примеряться к перилам, но тут некстати вспомнил, что мост выстроен в честь победы над русскими войсками в Крымской войне. Было бы, прямо скажем, непатриотично русскому дворянину бросаться с моста, который напоминал о позоре наших войск, и поэтому Веничка зашагал дальше. В конце концов, уж чего-чего, а мостов в Париже более чем достаточно.

Следующий мост – мост Инвалидов – вполне подошел бы Веничке, не маячь на нем фигура полицейского, который обернулся и смерил нашего героя цепким и (как показалось юноше) чрезвычайно проницательным взглядом. Взгляд этот словно говорил: «Ага! Знаем, знаем, чего ты ищешь! Только попробуй сигануть отсюда, ужо я достану тебя из воды и потащу в участок, а там – протокол, огласка, международный скандал и сплетни в газетах, которые точно дойдут до твоей тетки. Ух, и задаст же она тебе трепку!»

Облившись холодным потом, Веничка ускорил шаг и вскоре оказался возле моста Согласия[1]. Но интенсивное движение и тут не оставляло ему ни малейшего шанса тихо-мирно утопиться, не привлекая внимания. Пришлось скрепя сердце искать другой мост.

Чугунный мост Сольферино[2] понравился Веничке куда больше. Здесь в этот час было гораздо меньше экипажей, и в поле зрения не виднелось ни одного полицейского. Юноша подошел к перилам, но, увы, они были слишком мощные и широкие, чтобы их можно было перескочить одним махом. Как ни желал Веничка как можно скорее покончить с собой, ему поневоле приходилось считаться с обстоятельствами.

«Как-нибудь перебраться за перила и прыгнуть вниз… – размышлял он, косясь на зеленую Сену, которая лениво ползла под мостом. – А может быть, перила где-нибудь будут потоньше?»

И он двинулся вдоль моста. В самом деле, посередине его с одной стороны перила оказались тоньше, но вот беда – там уже стоял какой-то молодой человек и, судя по его виду, в ближайшее время не собирался никуда уходить. Веничка похолодел.

• Предыдущая
• 7/66
• Следующая