Взаимная помощь среди животных и людей как двигатель прогресса - Кропоткин Петр Алексеевич - Страница 61

То же самое можно сказать и о нашем цивилизованном мире. Естественные и вызванные человеком бедствия проходят. Целые населения периодически доводятся до нищеты и голода; самые жизненные стремления безжалостно подавляются у миллионов людей, доведенных до городского пауперизма; мысль и чувства миллионов человеческих существ отравляются учениями, измышленными в интересах немногих. Несомненно, все эти явления составляют часть нашего существования. Но ядро учреждений, обычаев и навыков взаимной помощи продолжает существовать среди этих миллионов людей; оно объединяет их, и люди предпочитают держаться за эти свои обычаи, верования и предания, чем принять учение о войне каждого против всех, предлагаемое им от имени якобы науки, но в действительности ничего общего с наукой не имеющее.

Рассматривая повседневную жизнь деревенского населения Европы, мы видели, что, несмотря на все старания современных государств разрушить деревенскую общину, — жизнь крестьян переполнена навыками и обычаями взаимной помощи и взаимной поддержки; мы нашли, что широко распространенные и имеющие до сих пор серьезное значение остатки общинного владения землей сохранились поныне; и что, как только были сняты, в недавнее время, законодательные препятствия, мешавшие возникновению деревенских ассоциаций, среди крестьянства везде быстро возникла целая сеть свободных объединений для всевозможных экономических целей; причем это молодое движение, несомненно, проявляет стремление восстановить известного рода единение, подобное тому, которое существовало в прежней деревенской общине. Таковы были заключения, к которым мы пришли в предыдущей главе; а потому теперь мы займемся рассмотрением тех учреждений для взаимной поддержки, которые образуются в настоящее время среди промышленного населения.

В течение последних трех столетий условия для выработки таких объединений были так же неблагоприятны в городах, как и в деревнях. Известно, в самом деле, что когда средневековые города были подчинены, в шестнадцатом веке, господству возраставших тогда военных государств, все учреждения, объединявшие ремесленников, мастеров и купцов в гильдиях и в городских общинах, были насильственным образом разрушены. Самоуправление и собственный суд, как в гильдии, так и в городе, были уничтожены; присяга на верность между братьями по гильдии стала рассматриваться, как проявление измены по отношению к государству; имущество гильдий было конфисковано, тем же путем, как и земли деревенских общин; внутренняя и техническая организации каждой области труда попали в руки государства. Законы, делаясь постепенно все суровее, всячески старались помешать ремесленникам объединяться каким бы то ни было образом. В продолжение некоторого времени разрешено было, например, существование торговых гильдий, под условием, что они будут щедро субсидировать королей; терпели также существование некоторых ремесленных гильдий, которыми государство пользовалось, как органами администрации. Некоторые из гильдий последнего рода даже до сих пор еще влачат свое ненужное существование. Но то, что раньше было жизненной силой средневековой жизни и промышленности, давно уже исчезло под сокрушающею тяжестью централизованного государства.

В Великобритании, которая может быть взята, как наилучший пример промышленной политики современных государств, мы видим, что уже в пятнадцатом веке парламент начал дело разрушения гильдий; но решительные меры против них были приняты лишь в следующем столетии. Генрих VIII не только разрушил организацию гильдий, но кстати конфисковал их имущества — с еще большею бесцеремонностью, говорит Toulmin Smith, — чем он проявил при конфискации монастырских имуществ[334]. Эдуард VI закончил его дело[335], и уже во второй половине шестнадцатого столетия мы находим, что парламент взял на себя разрешать все недоразумения между ремесленниками и торговцами, которые раньше разрешались в каждом городе отдельно. Парламент и король не только присвоили себе право законодательства во всех подобных пререканиях, но, имея в виду сопряженные с заграничным вывозом интересы короны, они вскоре начали определять нужное, по их мнению, количество учеников в каждом ремесле, и детальнейшим узаконивать самую технику каждого производства — вес материй, число ниток в дюйме ткани, и т. п. Должно, однако, сказать, что эти старания не увенчались успехом, так как всякого рода споры и технические затруднения, в течение ряда столетий разрешавшиеся соглашением между тесно зависящими друг от друга гильдиями и между вступавшими в союз городами, лежат совершенно вне досягаемости для государственных чиновников. Постоянное вмешательство чиновников не давало ремеслам жить и развиваться, и довело большинство из них до полного упадка; а потому экономисты, уже в восемнадцатом веке, восставая против государственного регулирования производств, выражали вполне справедливое и распространенное тогда недовольство. Уничтожение французскою революциею этого рода вмешательства бюрократии в промышленность приветствовалось, как акт освобождения; и вскоре другие страны последовали примеру Франции.

Государство не могло похвалиться лучшим успехом и в деле определения заработной платы. В средневековых городах, когда, в пятнадцатом веке, начало все резче обозначаться разделение между мастерами и их подмастерьями или поденщиками, подмастерья выставили свои союзы (Gesellenverbände), принимавшие иногда международный характер, против союзов мастеров и купцов. Теперь государство взяло на себя улаживать их споры, и по статуту Елисаветы, 1563 года, на мировых судей была возложена обязанность устанавливать размер заработной платы, так, чтобы она обеспечивала «благоприличное» существование поденщикам и ученикам. Мировые судьи, однако, оказались совершенно беспомощными в деле примирения противоположных интересов хозяев и рабочих, и никак не могли принудить мастеров подчиняться судейским решениям. Закон о заработной плате постепенно обратился, таким образом, в мертвую букву и был отменен в конце восемнадцатого века.

Но в то время, как государство принуждено было отказаться от обязанности устанавливать заработную плату, оно, тем не менее, продолжало сурово запрещать всякого рода соглашения поденщиков и мастеровых, составлявшиеся с целью увеличения заработной платы или поддержания ее на известном уровне. В течение всего восемнадцатого века государство издавало законы, направленные против рабочих союзов, и в 1799 году оно окончательно запретило всякого рода соглашения рабочих, под угрозою самых суровых наказаний. В сущности, британский парламент лишь следовал в этом случае примеру французского революционного Конвента, который тоже издал в 1793 году драконовский закон против рабочих коалиций; соглашения между известным числом граждан рассматривались революционным собранием, как покушения против верховной власти государства, о котором предполагалось, что оно в равной мере охраняет всех своих подданных.

Дело разрушения средневековых союзов было, таким образом, закончено. Теперь и в городе, и в деревне государство царствовало над мало связанными между собою кучками отдельных личностей, и готово было самыми суровыми мерами предотвращать всякую попытку восстановить какие бы то ни было особливые союзы.

Таковы были условия, при которых стремлению к взаимной помощи приходилось пролагать себе путь в девятнадцатом веке. Понятно, однако, что все такие меры не в силах были уничтожить это вечно-живучее стремление. В продолжение восемнадцатого века рабочие союзы постоянно восстановлялись[336]. Приостановить их зарождение и развитие не могли и те жестокие преследования, которые начались в силу законов 1797 и 1799 годов. Рабочие пользовались каждым недосмотром в законе и в установленном им надзоре, каждым промедлением со стороны мастеров, обязанных доносить об образовании союзов, чтобы сплачиваться между собою. Под покровом дружеских сообществ взаимной помощи (friendly societies), похоронных клубов, или же тайных братств, союзы распространялись повсеместно: в ткацкой промышленности, среди рабочих ножевого ремесла в Шеффильде, среди рудокопов; и при этом создавались также могучие федеральные организации, чтобы поддерживать местные союзы во время стачек и преследований[337]. Ряд рабочих волнений происходил в начале девятнадцатого века, особенно при заключении мира в 1815 году, так что законы 1797 и 1799 гг., наконец, пришлось отменить.