Жут - Май Карл Фридрих - Страница 86

• Предыдущая
• 86/90
• Следующая

Он так крепко сжимал горло Омара, что лицо араба налилось кровью, но теперь я понял замысел моего спутника. Небольшое движение пальцев, и вот уже Омар сильно нажал на глаза противника, тот взвыл, как раненая пантера, и разжал руки, ведь его глаза… были выдавлены.

Раненый схватился руками за глазницы и не удержался от вопля. Теперь он пропал; Омар мог спокойно его задушить. Не дожидаясь этой ужасной сцены, я повернулся к двери и вышел наружу. Вся моя душа восставала против свершавшегося. Но разве можно было испытывать сострадание к такому человеку, как Хамд эль-Амасат, ведь тот был хуже дьявола?

На улице ярко светило солнце. Лучи его заливали горизонт. В комнате стало тихо. Вопль умолк. Что ж, Хамд эль-Амасат мертв? Дверь отворилась, и вышел Омар.

– Все кончено? – мрачно спросил я.

За поясом у него вновь торчали пистолеты и нож. Стало быть, сражение окончилось.

– Да, – ответил он. – Месть свершена, и душа моего отца умиленно взирает на меня. Теперь я могу обрезать бороду и пойти на молитву в мечеть, ведь обет, данный мной в пустыне, исполнен.

– Уберите труп! Я не могу его видеть.

– Его нет надобности убирать. Он уйдет сам, куда ему угодно.

– Как? Он еще жив?

– Да, сиди. Я подумал о тебе и вспомнил, что ты не любишь убийство. Я лишь ослепил Хамда эль-Амасата. Когда он беспомощно стоял передо мной, я не мог набраться духа и убить его. Пусть он медленно избывает свой мрачный удел до гробовой доски. Он утратил свет своих очей и уже не повредит ни единому человеку. Теперь я дал ему время вспомнить свои дела и покаяться. Я правильно сделал?

Что мне следовало ответить? Мне вспомнилось, что цивилизованные правоведы из христианских стран призывали ослеплять преступников, дабы те, пусть и оставшись в живых, не могли более повредить обществу. Я молча кивнул и вернулся в комнату.

В дверях мне встретился хозяин; с помощью слуги он вел Хамда эль-Амасата, чтобы освежить водой из колодца.

– Все кончилось, господин! – воскликнул Халеф, – и мы согласны, что этого десятижды убийцу не стали убивать. Пусть жизнь ему будет хуже, чем смерть. А что делать с жителями Невера-хане? Ведь они же были заодно с Жутом.

– Отпусти их! Они ничего нам не сделали. И так уже всего было с избытком. Мне жутко от этой страны. Давайте побыстрее покинем ее! Я никогда сюда не вернусь.

– Ты прав, господин. И мне мало радости здесь задерживаться. Поедем отсюда!

Так быстро, конечно, мы не уехали. Галингре не отправился с нами; он возвращался назад; туда же ехал и Ранко; он решил сопровождать повозку до Руговы. Многое еще надо было обсудить. Да и никто не хотел первым произнести слово прощания.

Тем временем я вышел к колодцу. Мне показалось жестоким оставлять Хамда эль-Амасата неумелым рукам хозяина. Однако, заслышав мой голос, раненый тут же осыпал меня проклятиями; это мигом заставило меня повернуть назад. Я решил прогуляться в утренней тишине. Вокруг не слышалось ни птичьего крика, ни шороха. Здесь хорошо было предаваться размышлениям, но чем глубже я заглядывал внутрь себя, тем более убеждался, что человек не что иное, как хрупкий сосуд, наполненный слабостями, ошибками и… гордыней!

Когда я вернулся, все прощались с Ранко и семейством Галингре. Мы передали Ранко вьючную лошадь. Теперь она была нам не нужна. Повозка пришла в движение, а мы все стояли и смотрели ей вслед, пока она не скрылась на востоке. Потом мы вскочили на лошадей. Ни хозяин, ни его люди более не показывались. Они рады были, что мы уезжаем, и догадывались, что прощание с нами будет весьма нелюбезным.

Так мы покинули это тихое место, где разыгралось последнее из приключений, подстерегавших нас в долгом-долгом путешествии. Через четверть часа степная равнина кончилась; своими зелеными лапами нас окружил лес. Лица Халефа, Омара и Оско были очень радостными. Хаджи часто поглядывал на меня сбоку, словно желая сообщить какую-то приятную весть. Впереди всех, против обыкновения, ехал Оско в своем миндане[50], обрамленном серебряными бортами. Скоро я понял причину. Он хотел, чтобы все разглядели широкую, золотую цепочку, что свешивалась с его жилета. Стало быть, он получил в подарок часы Галингре.

Заметив мой взгляд, он радостно поведал мне, какой ценный подарок ему достался. Это, наконец, развязало язык малышу.

– Да, сиди, – сказал он, – француз, должно быть, очень богат, ведь он одарил нас бумагами, на которых виднеются гербы и цифры.

Он имел в виду, очевидно, банкноты.

– Что это за бумаги? – воскликнул я. – Пожалуй, счета, по которым вам придется платить из ваших карманов?

– Что ты выдумываешь! Он не заставит нас оплачивать свои долги! Такой человек, как он, вообще никому не должен. Нет, мы получили денежные знаки; на Западе ими пользуются вместо золота и серебра. У меня несколько таких знаков, и он дал мне их для Ханне, прекраснейшей и любезнейшей среди жен и дщерей.

– И ты возьмешь их с собой?

– Конечно!

– Это не умно с твоей стороны, Халеф. В стране бедуинов ты не обменяешь их на золото и серебро. Тебе надо сделать это здесь, в Скутари.

– А меня не обманут? Я не знаю, сколько стоят эти знаки.

– Это я точно тебе скажу; я даже пойду с тобой к меняле. Покажи-ка мне их!

Он с ухмылкой достал свой кошелек, открыл его и протянул мне «денежные знаки». Это были английские банкноты. Галингре впрямь щедро одарил его.

– Ну? – спросил Халеф. – Есть там сотня пиастров?

– Гораздо, гораздо больше, мой дорогой! Ты даже не угадаешь сумму. Эти банкноты стоят больше двенадцати тысяч пиастров. Ты получишь за них три тысячи франков, если решишь взять французские деньги. Но я советую тебе взять любезные моему сердцу талеры Марии-Терезии, ведь они имеют хождение там, где благоухает Ханне, великолепнейший из цветков.

Он беззвучно посмотрел на меня и покачал головой. Подобный подарок далеко превосходил его скромные финансовые притязания. Омар быстро вытащил свой кошелек. Он получил еще больше денег – пять тысяч франков. Невероятные суммы для этих неприхотливых людей! Воистину то был царский подарок! Галингре хорошо понимал, что без нашего участия он и его родные погибли бы. В конце концов, что значат восемь тысяч франков для человека, обладающего таким огромным состоянием.

Разумеется, оба не могли молчать от свалившегося на них счастья.

– Какое богатство! – воскликнул Халеф. – Ханне, любовь моей души, с этой минуты ты самая почтенная среди всех жен и внучек Атейбе и Хаддедина. Она может купить стада всех племен Шаммара, и одеваться в шелка из Хиндустана, и украшать свои прекрасные волосы жемчугами и драгоценными камнями. Ее тело будет тонуть в персидских ароматах, а ножки укроются в туфельках принцессы.

Казалось, величина богатства вскружила ему голову, и он легко мог растратить его попусту. Мне пришлось объяснить ему, что его состояние вовсе не так велико, как он думает.

Омар радовался не так бурно. Блаженно улыбаясь, он говорил:

– Галингре дал мне то, к чему я так стремился; теперь я могу вернуться на родину. Вместе с Халефом я отправлюсь к Хаддедину и куплю у него верблюда, нескольких коров и отару овец. Потом я, пожалуй, выберу прелестную дочь племени, что станет моей женой. Слава Аллаху! Теперь я знаю, что могу жить.

Лорд понял если не все, то хотя бы основное. Он пробурчал:

– Чушь! Галингре! Купец! Я – лорд из старой, доброй Англии и тоже могу делать подарки. Всему свое время! Послушайте, мастер, как вы относитесь к тому, что оба ваших спутника мечтают добраться до пастбищ Хаддедина? Как они попадут туда? Какой маршрут им выбрать? Не лучше ли было бы им добраться на пароходе до Яффы, а оттуда поехать верхом через Палестину в Босру, что в Джебель-Хауране. Так они выберутся на дорогу, по которой вы уезжали из страны Хаддедина.

– Пожалуй, это было бы лучше всего. Но как они попадут на пароход, идущий в Яффу? И сколько денег им придется платить!

– Фу! Плачу за все! Разве я не говорил вам, что меня ждет французский корабль? Мы можем взять с собой на борт всех наших лошадей, а потом, сойдя на берег, подарим их спутникам. Мы поедем с ними до Иерусалима.

• Предыдущая
• 86/90
• Следующая