Карл Ругер. Боец - Мах Макс - Страница 50

• Предыдущая
• 50/114
• Следующая

– Может быть, ты возьмешь меня на карнавал? – Судя по голосу Деборы, она не сомневалась, что ответ будет положительным.

Карл посмотрел на нее с улыбкой. Он не стал говорить ей, что она снова изменилась, и, по правде говоря, уже не хотел, чтобы она снова стала такой, какой он увидел ее впервые, когда прозрачные голубые глаза Деборы напоминали о ясном небе в солнечный день и солнце жило в золотом сиянии ее волос.

– Нет, – покачал головой Карл и стер улыбку со своих губ. Расставаться нетрудно, если не впустил другого в свое сердце, но если так вышло, что впустил, то боль – ничтожная плата за то, что ты сделал. У всего есть своя цена, у этого тоже. – Нет, – сказал он Деборе. – Ты не пойдешь на карнавал.

Краснела голубоглазая Дебора. Русая Дебора бледнела, и, когда она бледнела, гнев выстуживал ее прекрасные серые глаза и в них чудились завывание несущего смерть ветра в зимних горах и мертвая безнадежность ледников.

– За час до закрытия ворот, – сказал он, стараясь, чтобы его голос звучал ровно, равнодушно, – ты должна быть на Большой Портняжной улице. Это на Четвертой Сестре, так что выйти ты должна заранее. Там, в доме Виктора Добряка будут работать женщины из Слободки. Ты спросишь Нину, это их старшая. Они выведут тебя из города.

Он увидел, как расширяются от удивления ее прекрасные глаза, и чуть не утонул в них, но справился с собой и продолжил все тем же ровным голосом:

– Это, – он взял со стола и протянул Деборе пергаментный свиток с печатями красного и синего сургуча, – твоя вольная. Она недействительна в Сдоме, но ни один мировой суд за его пределами не признает иск о беглой рабыне законным, если ты предъявишь этот документ.

– Молчи! – потребовал он, увидев, что Дебора хочет что-то сказать, и она подчинилась, хотя в ее глазах он видел столько невысказанных слов, что зашумело в ушах, как если бы они все-таки были произнесены, причем все сразу. – А это деньги, – сказал Карл, передавая ей туго набитый малиновый кошель и еще одну бумагу. – Здесь полсотни золотых, а бумага – вексель Дома Воробьев еще на тысячу королевских марок.

Бледная Дебора стояла перед Карлом, сжимая в руках кошель с деньгами и два документа, каждый из которых стоил очень дорого. Она стояла и молча глядела на него, и Карл видел, что уже не гнев, а потрясение слизнуло краску с ее лица.

– А это… – Карл взвесил в руке длинный и широкий нож, из тех, что и в Загорье, и здесь, на побережье, зовут «бычьим языком». – Мне почему-то кажется, что ты знаешь, как с ним управляться, – ведь так?

Дебора не ответила, она молча распихала занимавшие ее руки вещи по карманам плаща и приняла протянутый Карлом рукоятью вперед нож. И Карл не удивился, увидев, как легко, но, главное, правильно, крутанула тяжелый клинок тонкая белая кисть.

– Если ты решишь иначе, – сказал он тогда, – жди меня на рассвете в роще на перекрестке Чумного тракта и дороги на Сдом. Там будут несколько человек с лошадьми, скажешь им, что ты моя женщина. Прощай!

Он повернулся и, ни разу не оглянувшись, покинул дом.

Следовало признать, что задуманное Карлом дело могло оказаться дорогой в один конец. Карл это знал и принимал в расчет. Однако внутреннее убеждение, что он все делает правильно и именно так, как надо, не покидало его, и оба эти знания лежали теперь на весах обстоятельств, находясь в зыбком равновесии. Такая ситуация была для Карла не то чтобы вовсе новой, но все-таки почти непривычной. Поэтому, размеренно шагая по улицам Сдома сквозь сгущающиеся сумерки, Карл предпринял еще одну, теперь уже наверняка последнюю, попытку рассмотреть вопрос здраво.

Когда-то где-то – он припомнил, что дело происходило в Бонне шестьдесят пять лет назад – мэтр Шауль Горностай велел высечь на фронтоне своего дома своеобразный девиз: «Обдумай, взвесь, рассуди…» После слова «рассуди» там стояло многоточие, потому что отрывок, на который ссылался профессор, целиком звучал так: «Обдумай причины, побуждающие тебя поступать так, как ты намереваешься поступить; взвесь все обстоятельства своего дела; рассуди, что есть необходимость и что есть предполагаемое благо; действуй сообразно принятому решению и не сомневайся». И вот теперь, проходя по оживающим в преддверии лунного карнавала улицам, Карл обдумывал, взвешивал и рассуждал, сообразно принципам Логики Деяния, созданной давно умершим ученым мужем, в давние времена, в далеком городе Бонне. Однако, когда Карл наконец добрался до цели своего путешествия, маленького скособоченного домика на Первой Сестре, оказалось, что результат нынешнего беспристрастного и строго научного рассмотрения совпал с принятым Карлом загодя, и только на основе охотничьего чутья, решением, как две конгруэнтные фигуры в геометрии Стига.

Ну что ж, Карл, сказал он себе, подходя к узкой рассохшейся двери. Теперь не сомневайся. Все, что можно, взвешено, остальное – в руках Судьбы. Ты можешь.

Слово «можешь» в его сознании имело сейчас сложный смысл. Оно означало: должен, имеешь возможность, удача стоит за твоим правым плечом.

Да будет так! – подвел Карл черту под обсуждением и постучал в дверь.

Дверь отворилась почти сразу, как будто прихода Карла ожидали каждое мгновение, что, скорее всего, было правдой, и увешанный разнообразным оружием громила с поклоном предложил ему войти, отступив назад и освобождая проход, который полностью закрывал. Карл кивнул и, ничего к этому не добавив, вошел в дом. Он оказался в просторной, убого обставленной и, по первому впечатлению, неприбранной комнате, освещенной только огнем, горевшим в очаге.

– Меня зовут, Казимир, ваша милость, – сказал солдат, делая еще один шаг назад. – Господин лейтенант приказал мне быть в полном вашем распоряжении.

Карл отметил, что дружинник князя – теперь уже, по всей вероятности, бывший – не назвал имени лейтенанта, которых, насколько Карлу было известно, у князя было четверо. Однако два лейтенанта были не в счет, а солдат Августа назвал бы Карла господином капитаном. Дело в том, что, хотя Август совершенно очевидно уважал Карла, возможно даже более чем уважал, как истинный уроженец республиканского Торна он практически никогда не употреблял в своей речи титулований и связанных с дворянскими титулами оборотов.

– Спасибо, Казимир, – кивнул Карл. – Где бы я мог побыть один?

– В задней комнате, ваша милость. – Казимир указал рукой на еще одну дверь, имевшуюся в комнате. – Там все приготовлено.

– Замечательно, – улыбнулся Карл. – Не тревожь меня, Казимир, но и не оставляй. Если я не появлюсь до утра, можешь открыть дверь и посмотреть.

Оставив Казимира раздумывать над его приказом, если дружинник, конечно, был расположен к этому занятию, Карл прошел в смежную комнату и плотно притворил за собой дверь.

Здесь и в самом деле все было приготовлено к его приходу. Почти пустая комната подметена, окно – занавешено старым одеялом, а в камине горел огонь. На большом шестигранном столе стояли зажженные свечи в бронзовом канделябре, кувшин с вином, горшочек с медом и стакан. Рядом со столом находилось развернутое к камину кресло, а на нем лежал толстый шерстяной плед.

Карл снял плащ, аккуратно сложил его и положил на дальний край стола. Затем отстегнул меч и поставил его к стене. Прошелся по комнате, постоял у камина, ощущая жаркое дыхание пламени, пожал плечами и вернулся к столу. Достав из карманов яшмовый и агатовый пузырьки, Карл поставил их на потемневшую от времени столешницу и налил в стакан вино из кувшина. Судя по запаху, это было вино из Линда, и Карл, не удержавшись, сделал маленький глоток. Вкус детства оказался чужим. Ничто не шелохнулось в его душе. Та жизнь, о которой могло бы напомнить вино, давно закончилась и не имела к жизни нынешнего Карла никакого отношения.

«Все проходит», – вспомнилось ему. Кто это сказал?

• Предыдущая
• 50/114
• Следующая