Странствие Бальдасара - Маалуф Амин - Страница 48

• Предыдущая
• 48/94
• Следующая

Может, мне не стоило бы упрекать ее, но я думал над каждым произнесенным мной словом. Она возразила, что готова принести себя в жертву? Но жертвоприношение бывает вызвано трусостью так же часто, как и храбростью. Истинная храбрость — в противостоянии миру, в том, чтобы защищаться против его нападок, глядя ему прямо в лицо, и умереть, сражаясь. Подставить себя ударам — это в лучшем случае почетное бегство.

Почему я должен согласиться с тем, чтобы любимая женщина уехала жить с разбойником, взяв с собой ребенка, которого мы зачали вместе, иметь которого она давно уже не надеялась и которого ей подарил я? Почему? Потому что когда-то пьяный кюре из Джибле возложил руки ей на голову и бессвязно пробормотал три ритуальные фразы?

Будь прокляты законы людские, их притворство, их ризы и их церемонии!

Понедельник, 18 января 1666 года.

Маймун, которому я доверился, считает, что Марта права, а я ошибаюсь. Он слушает мои доводы, не слыша их, и на устах у него один ответ: «Таков наш мир!»

Он говорит, что было бы безумием позволить ей вынашивать ребенка и родить его не в доме мужа и что она, наверное, умрет от тревоги и стыда. С каждым лишним днем она будет волноваться все больше и больше, сказал он, и мне не нужно ее дольше удерживать.

Чтобы смягчить мое горе, он говорит, что убежден: однажды, может, даже совсем скоро, она ко мне вернется. «Небеса часто осыпают несчастьями тех, кто их не заслуживает, но иногда и тех, кто заслуживает», — говорит он, прищуривая глаза, словно для того, чтобы лучше разглядеть изнанку вещей. Он хочет этим сказать, что супруга Марты может постигнуть участь, которой заслуживают разбойники, что правда, возможно, догонит сплетню и что тогда будущая мать моего ребенка снова станет вдовой… Все так, я знаю. Конечно, все может случиться. Но разве не жалкая доля — жить в ожидании смерти соперника, каждый день моля Бога, чтобы он утонул или был повешен? Нет, не так я мыслю прожить свою жизнь.

Я привожу доводы, я спорю, зная уже, что битва моя проиграна заранее. Потому что Марта не решится остаться под моей крышей с растущим животом, потому что она думает только о том, чтобы скрыть свою вину в постели супруга, который ей омерзителен; я не могу удерживать ее против воли. Ее слезы не просыхают, она, кажется, худеет и тает с каждым часом.

На что мне еще надеяться? Что тотчас после встречи с мужем она по какой-то причине решит не оставаться у него или он сам ее выгонит? А может, заплатить этому типу, чтобы заставить его отменить их брак, заявив, что он никогда и не был заключен. Он падок на деньги, и если я дам ему подходящую цену, мы вернемся от него все вместе: Марта, наш ребенок и я.

Вот какие волшебные сказки я сочиняю!

Это для того, чтобы у меня осталась еще хоть какая-то причина жить, будь она даже иллюзорной. Лгать себе самому становится иногда благом, ложь как лестница, идя по которой мы преодолеваем несчастья…

19 января.

Марта объявила мне ночью, что завтра она едет на Хиос. Я сказал ей, что провожу ее, и тотчас пообещал никоим образом ни во что не вмешиваться, я ограничусь лишь тем, что буду поблизости, чтобы она могла позвать меня в случае опасности. Она согласилась, но перед этим дважды заставила меня поклясться, что я не стану ничего предпринимать, пока она не начнет сама упрашивать меня об этом, объяснив, что муж зарежет ее на пороге дома, если станет подозревать, что между нами что-то было.

Есть два способа достичь этого острова, отбыв из Смирны. Доехать до крайней оконечности полуострова, после чего надо будет только переплыть залив — это не больше часа на плоскодонке, — чтобы добраться до города с тем же названием, Хиос. Или проделать всю дорогу морем, плывя вдоль побережья от одного порта к другому. Это то, что советует мне Хатем, который полностью осведомлен о делах Марты. При этом поездка, надо полагать, займет целый день, если ветер будет попутным, и два дня, если не будет.

Мой приказчик поедет вместе с нами, и я даже подумывал взять с собой племянников. Разве не обещал я своей сестре Плезанс, что никогда с ними не расстанусь? Но, взвесив все «за» и «против», я предпочел оставить их в Смирне. Мы должны уладить на Хиосе очень тонкое дело, и я опасаюсь, как бы тот или другой не допустил какую-нибудь неловкость. Может, я бы и передумал, если бы они настаивали на том, чтобы сопровождать нас. Но нет, ни один из них не попросил меня об этом, что меня заинтриговало и, должен сказать, немного обеспокоило. Я попросил Маимуна присмотреть за ними по-отцовски до моего возвращения.

Сколько времени проведу я на этом острове? Кто знает? Несколько дней? Две-три недели? Поживем — увидим. Вернется ли Марта со мной? Я еще надеюсь на это. Возможность вновь обосноваться вместе с ней в «нашем» доме в Смирне уже теперь представляется мне самым прекрасным, что только может случиться, а ведь я еще здесь и прямо сейчас могу видеть его стены, двери, ковры и мебель, пока пишу эти строки.

Маимун сказал, что, когда я вернусь, он отправится в долгое путешествие в Рим, в Париж, в Амстердам, конечно, и куда-нибудь еще. Он обещает сказать мне об этом, когда мой ум станет свободнее — настолько, что я смогу его выслушать. Но станет ли мой ум и правда свободнее, когда я вернусь с Хиоса?

Хотел бы я сопровождать своего друга в его поездке. Посмотрим. Сейчас меня утомляют любые планы. У меня есть только одна постоянная мечта: поехать на Хиос вместе с Мартой и возвратиться с Хиоса вместе с ней.

22 января.

Подойти на корабле к побережью Хиоса, увидеть, как мало-помалу обрисовывается береговая линия, за ней встают горы, а рядом с морем кружат несметные стаи чаек — все это, должно быть, успокаивает сердце странника как неторопливое предвкушение награды. Этот остров желанен как земля обетованная, как преддверие Рая. Но тот, кто приплыл сюда, как я — поневоле, — ждет только минуты отъезда.

Всю дорогу во время нашего плавания Марта молчала и старательно избегала встречаться со мной глазами.

В то время как Хатем, пытаясь развеселить меня, рассказывал байку, услышанную им позавчера в Смирнском порту: будто бы на Хиосе, в глубине острова, есть обитель, в которой живут любопытные монашки; как бывает в некоторых монастырях, здесь тоже принимают путников, но совсем по-другому, потому что ночью эти святые женщины, говорят, пробираются к постояльцам и оказывают им внимание весьма далекое от того, что требует любовь к ближнему.

Я поспешил сухо оборвать его и развеять иллюзии своего приказчика, уверяя, что читал и слышал множество похожих басен о совершенно других местах. Но, когда я увидел, что он мне поверил и огонек в его глазах померк, я слегка пожалел, что разбил его мечту. Наверное, я оказался бы более снисходительным, если бы сохранял еще свою веселость.

На острове Хиос, 23 января 1666 года.

С тех пор как мы приехали, Хатем проводит свое время в лавчонках, тавернах и на улочках старого порта, расспрашивая людей о человеке, которого мы ищем. Удивительно, но никто, кажется, его не знает.

Не обманул ли меня Абделятиф? Не понимаю, зачем бы ему так поступать. А возможно, его самого провели его осведомители? Или, быть может, эти последние просто ошиблись с островом, перепутав Хиос с Патмосом, Самосом или Кастро, который некогда назывался Митиленой 38.

Во всяком случае, я доволен тем, как начали развиваться события. Еще несколько дней расспросов, и мы вернемся в Смирну. Марта будет возражать и плакать, но в конце концов решится на это.

И она бросится мне на шею в тот день, когда я увезу ее с собой, выкупив за золото — пусть даже это поглотит треть моего состояния! — фирман, удостоверяющий смерть ее мужа. Тогда мы поженимся, и если Небеса не будут слишком суровы к любовникам, этот бывший муж никогда больше не ступит на землю Джибле.

• Предыдущая
• 48/94
• Следующая