Странствие Бальдасара - Маалуф Амин - Страница 45

• Предыдущая
• 45/94
• Следующая

Теперь я знаю, что они такими не были. Едва я произнес имя Мазандарани и название его книги, глаза у большинства торговцев как-то странно забегали; кое-кто уставился на меня подозрительным взглядом, а некоторые даже смотрели с угрозой. Они не сказали мне ничего определенного и ничего мне не сделали; все это произошло скрытно, неосязаемо, неявно; но сегодня я получил полную уверенность, что власти ясно предупредили книгопродавцев об этой книге и о любом, кто ее разыскивает. В Смирне и в Константинополе, так же как в Триполи и в Алеппо и во всех городах империи.

Боясь обвинения в принадлежности к какому-нибудь тайному обществу, собирающемуся сотрясти трон султана, я тотчас изменил направление беседы и бросился в тщательное и фантастическое описание переплета этой книги, «так, как мне о нем говорили», сказал я, уверяя, что я купец и что меня интересует только это. Сомневаюсь, что эта перемена смогла обмануть моих собеседников. Как бы то ни было, один из них, ловкий торговец, побежал в свою лавку и принес мне сочинение, переплет которого немного походил на тот, что я описывал: весь деревянный, с золотыми накладками, с заглавием, инкрустированным перламутром, и с изящными замочками, как на шкатулках. В моем магазине уже была столь необычно переплетенная книга, но, конечно, это не было «Сотое Имя»…

В сочинении, принесенном мне сегодня этим купцом, говорилось о турецком поэте Юнусе Эмре, умершем в VIII веке Хиджры 37, то есть в XIV веке нашей эры. Я даже немного полистал книгу и убедился в том, что это не простой сборник, а смесь поэм, комментариев и биографических анекдотов. Особенно придирчиво я рассматривал переплет и долго водил по нему пальцами, проверяя, правильно ли наложено золотое покрытие, нет ли шероховатостей. И, разумеется, я его купил. При всех этих пристально наблюдавших за мной людях не могло быть и речи, чтобы я сейчас отказался от только что высказанного мною намерения. Купец, продавший ее за шесть пиастров, совершил хорошую сделку. Но и я тоже. За шесть пиастров я получил урок, стоящий гораздо больше: я не должен нигде и никогда говорить о «Сотом Имени» в Оттоманской империи!

Вторник, 5 января 1666 года.

Вчера вечером, как раз перед тем, как заснуть, я прочел несколько отрывков из проданной мне книги. Я уже как-то слышал раньше о Юнусе Эмре, но до сих пор ничего не читал из его стихов. Лет десять я читаю поэтов всех стран и иногда запоминаю некоторые строки, но я еще никогда не читал ничего подобного. Не решусь сказать, что это величайшие творения, но для меня — удивительнейшие.

«Муха столкнула орла,

А он землю клевал в пыли.

То — истинная правда:

Сам видел следы в пыли.

Рыба забралась на тополь

Уксусной смолы поесть.

Родила осленка цапля.

Запоет ли он? — бог весть!»

Проснувшись утром, я был рад знакомству с этой книгой, однако ночь принесла мне совет не оставлять ее у себя, а, пожалуй, подарить тому, кто ее заслуживает и оценит ее язык лучше, чем я, — Абделятифу, неподкупному судейскому секретарю. Я чувствовал себя в долгу перед ним и очень хотел отдать ему этот долг, но не знал, как лучше всего сделать, чтобы это было для него приемлемым. Я не мог подарить ему ни драгоценностей, ни дорогих тканей — его принципы диктовали бы ему отказаться от этого, — ни украшенного миниатюрами Корана, который был бы дурно принят любым мусульманином, получи он его из рук генуэзца. Не найти ничего лучшего, сказал я себе, чем это приятное чтение, светская книга, которую можно время от времени с удовольствием перелистывать и которая будет напоминать ему о моей благодарности.

Итак, утром я отправился к старой крепости с моим подарком под мышкой. Абделятиф сначала выглядел удивленным. Я почувствовал, что он даже немного в чем-то подозревает меня, опасаясь, как бы я не попросил у него в обмен какую-нибудь услугу, из-за которой он окажется не в ладах со своей совестью. Он так долго изучал меня взглядом, что я уже начал сожалеть о своем поступке. Но вот его лицо разгладилось, он обнял меня, назвал своим другом и, окликнув славного малого, сидящего возле двери, попросил принести нам кофе.

Когда несколько минут спустя я поднялся, чтобы уйти, он проводил меня до улицы, держа под руку. Он все еще казался чрезвычайно взволнованным моим поступком, чего я никак не ожидал. Прежде чем я ушел, он впервые спросил меня, где я обычно живу, где остановился в Смирне и почему я интересовался судьбой мужа Марты. Я объяснил ему без уверток, что этот молодчик бросил ее много лет тому назад и что у нее нет о нем никаких известий, она даже не знает, замужем ли она еще. Абделятиф выглядел очень расстроенным из-за того, что не смог ничего сделать, чтобы развеять эту неизвестность.

На обратной дороге я принялся раздумывать о предложении, высказанном Хатемом несколько месяцев назад: не раздобыть ли Марте поддельную бумагу, удостоверяющую смерть ее мужа. Если однажды придется прибегнуть к этому средству, сказал я себе, то я не стану обращаться к этому новому другу, к этому человеку — настолько прямому, что я мог бы просить его о помощи.

До сих пор я хотел использовать менее рискованные пути. Но сколько времени еще мне придется ждать? Сколько секретарей, сколько судей, сколько янычар придется опять расспрашивать и подкупать без малейшего результата? Меня беспокоят не расходы — Бог щедро меня оделил. Только надо же когда-нибудь возвращаться в Джибле, и не слишком медлить с этим, и тогда появится необходимость в документе, возвращающем «вдове» ее свободу. И речи быть не может о том, чтобы она опять оказалась во власти семьи своего мужа!

Придя «к себе», с головой, еще гудящей от вопросов, и обнаружив, что все мои ждут меня, чтобы сесть за стол, я испытал на минуту желание спросить каждого из них, не думают ли они, что уже настало время вернуться домой. Но, бросив взгляд по сторонам, я тотчас решил хранить молчание. Справа от меня сидел Маимун, слева — Марта. Для нее, если бы я начал склонять всех к возвращению домой, это могло бы означать, что я бросаю ее, или, хуже того, словно я отдаю ее со связанными руками ее гонителям. А ему, живущему сейчас в моем доме, как мне сказать ему, что наступил час покинуть Смирну? Будто я говорю ему, что устал, оттого что приютил его у себя, будто я его выгоняю.

Я как раз размышлял о том, что правильно поступил, промолчав, и что, открой я рот, не подумав, мне пришлось бы сожалеть об этом до конца своих дней, когда Бумех, повернувшись ко мне, внезапно сказал:

— Нам следовало бы поехать в Лондон, потому что именно там находится книга, которую мы ищем.

Я вздрогнул. По двум причинам. Во-первых, из-за выражения, с которым племянник смотрел на меня, говоря это, — словно услышал проглоченный мной вопрос, на который он ответил. Знаю, это всего лишь впечатление, ложное впечатление, безумное. Ничто не могло бы позволить этому ясновидцу догадаться о моих мыслях! Впрочем, была в его взгляде, в тоне его голоса некая смесь уверенности и иронии, от которой я почувствовал себя очень неуютно. Второй причиной моего удивления было то, что я взял со всех обещание ничего не говорить Бумеху о найденной статуэтке и о том, что Уиллер, быть может, владеет книгой Мазандарани. Кто мог открыть ему эту тайну? Хабиб, разумеется. Я взглянул на него, он в свою очередь взглянул на меня — прямо в глаза, с наглостью, с вызовом. После того, что произошло на следующий день после Рождества, помня пощечину, которую он получил, и изгнанную служанку, я должен был бы ожидать, что он мне отомстит!

Повернувшись к Бумеху, я в раздражении возразил, что не имею никакого желания вновь следовать его советам и что если я и покину Смирну, то только для того, чтобы вернуться домой в Джибле — и никуда больше. «Ни в Лондон, ни в Венецию, ни в Перу, ни в Китай, ни в булгарские страны!» — заорал я.

Никто за столом не решился мне противоречить. Все, включая Хабиба, опустили глаза в знак согласия. Но я бы ошибся, поверив, что этот спор окончен. Теперь, когда он знает, где книга, Бумех станет приставать и изводить меня, как он это умеет.

• Предыдущая
• 45/94
• Следующая