Прилив - Льювеллин Сэм - Страница 2

• Предыдущая
• 2/72
• Следующая

— А что помпы? — спросил я. Мое сердце стучало, словно дизель.

— Электрические не работают, — сообщил Ян.

Я не счел нужным спорить. На «Аркансьеле» было четыре помпы. Две — электрические и две — ручные. Электрические никак не могли одновременно выйти из строя. Я скользнул в обитое кожей навигаторское кресло.

Переключатели помп находились в положении «включено». Электромотор, приводящий их в действие, имел мощность в пятьдесят лошадиных сил. Судну следовало бы пульсировать и мяукать, подобно надоедливому коту, выбрасывая струю воды обратно за борт.

Но яхта молчала, лишь волны хлестали о борт да завывал ветер.

— Вода в переключателе, — сказал Ян.

Ручные помпы дублировали электрические. Мы рванули помпы из скоб, вставили их в гнезда и принялись качать, а я лихорадочно размышлял при этом. Помпы были большие. Мы оба покрылись потом, дыхание стало резким и затрудненным. Желтоватые отблески скользили по черной воде, хлеставшей по нижней ступеньке трапа. Я отметил это. Спустя две минуты вода перелилась через ступеньку, подступая ко второй.

— Проверь гальюн, — крикнул Ян. — И корпус вблизи двигателя.

Двигатель судна нуждается в водяном охлаждении. «Аркансьель» имел водозаборное устройство в своем днище справа по борту под двигателем.

Когда я снял скобы, кожух двигателя опустился на воду. По правому борту под цилиндровым механизмом мои пальцы ощутили основательный, толщиной с руку, поток проточной воды. Я пытался нащупать кингстон — клапан, который обязан остановить поток. Планировку оборудования я разрабатывал сам. «Все на этой яхте сконструировано так просто, практично и надежно, что и однорукому под силу плавание на столь большом судне в открытом океане, вдалеке от пунктов технической помощи». Это опять цитата из проспекта.

Мои пальцы нащупали бронзовый кран, ввинчиваемый в корпус, с широким пластиковым шлангом, прикрепленным к нему в двух местах. Да, они обнаружили бронзовый кран, но он более не был ввинчен в корпус, а свободно болтался на конце шланга. В том месте, где он крепился к корпусу, металл был покорежен. Все, что осталось от клапана на самом корпусе, — отороченное металлом трехдюймовое отверстие, через которое воды Бискайского залива били, словно струя из брандспойта. Я почувствовал ненависть к плутам, сочиняющим проспекты. В сложившихся обстоятельствах единственное им применение — в качестве затычки для пробоины.

— Ну что? — спросил Ян, все еще работавший помпой. Лицо его блестело от пота и дизельного топлива.

Я мог бы сказать нечто умное, вроде «авария». Но в словах не было никакой надобности. Нам противостояла достаточно сильная, способная сдирать краску струя воды, которая заливала судно при девятибалльном ветре, в сотнях миль от открытого и потому губительного подветренного берега. Были и другие проблемы, но в тот момент все они отступили перед лицом главной: как уцелеть?

Море билось о борт. Я сказал:

— Забортный клапан сломан. Достань пробку.

Мы, только проформы ради, прошли через подобную ситуацию при испытаниях. Ян направился к рундуку и вернулся с искусно сработанными средствами задраивания сломанных кингстонов: мешком пробок из мягкого дерева и тяжелым деревянным молотком, боек которого был покрыт резиной. Судно накренилось, словно отделившись от волны. Аварийные лампы мерцали и все больше тускнели.

Пробка никак не устанавливалась на место.

Всякий раз как мы втыкали ее в отверстие, напор воды вновь вырывал ее. Мы были одеты в обычные непромокаемые костюмы: куртки и брюки с завышенной талией. Вода затекала за воротник, в рукава и струилась по всему телу. Мы уже начали дрожать от холода. Если вас знобит достаточно длительное время, вы постепенно теряете, тепло, а гипотермия ведет к переутомлению, притом настолько сильному, что вы не в состоянии не только двигаться, но и думать. А трудные решения следует принимать тогда, когда вы еще способны мыслить. И я поспешил их принять:

— Придется поднять грот[4]и кливер.

— Ты уверен? — уточнил Ян.

Насколько я мог расслышать сквозь рев моря, его голос прозвучал нарочито небрежно. Я не потрудился ответить. Вода уже покрыла две ступеньки из четырех, ведущих к люку. Когда я потянул на себя его крышку, в ушах раздалось шипение сжатого воздуха пневматики, слившееся с воем ветра.

Мы прикрепились к спасательному лееру и поднялись наверх. Кокпит был погружен во тьму. Я отключил автопилот и взялся за штурвал. «Аркансьель» вяло — вода хлестала в его чрево — описал дугу и развернулся носом к ветру.

Широкие рыбацкие плечи Яна резкими толчками двигались над лебедкой, когда он поднимал грот. Парусина неистово хлопала. Ветер дергался, словно скандальный боец, настраивающийся на решительный удар. Его порыв ударил парус в бок. «Прекрати это! — кричал мой внутренний голос. — Толку чуть, а не ровен час лишишься мачты».

— Теперь поднимай кливер, — сказал я, в то время как палуба кренилась под ногами.

Ян потянул парус. Тот с гулом и хлопаньем сошел с валика и наполнился ветром, белея, словно привидение в стенающей ночи.

Я крутил штурвал так, чтобы удерживать ветер на траверзе[5]; все сорок его узлов хлестали в полотно паруса, который обычно используется, чтобы поймать летний бриз в гавани Пултни.

Под напором ветра, бьющего в паруса, судно стало заваливаться набок. Черный океан окатывал водой его подветренную сторону. Половицы плавали в воде, каюта была погружена в отвратительно-резкий голубоватый свет флуоресцентных ламп.

Все, что находилось в вертикальном положении, теперь оказалось в горизонтальном. «Аркансьель» лежал на боку.

Я нащупал молоток и пробки, стараясь не думать о том, к чему может привести теперешнее горизонтальное положение судна.

Яхта «Аркансьель», как и ее сестры, имела значительную ширину. Вот почему она и была оснащена для остойчивости восьмифутовым килем. Когда лодки переворачивались вверх дном, скептики шептались, что они неустойчивы. Это были те самые злые языки, что утверждали, будто эллинг судостроительной мастерской «Яхты Сэвиджа» пуст.

Впрочем, сейчас было не до подобных размышлений. Я вскарабкался на бок двигателя, достал из кармана пробку побольше и нащупал отверстие кингстона. Струя воды, прежде хлеставшая, словно из брандспойта, умерила свой натиск, превратившись в текущий медленно, словно из крана, поток. Я приладил пробку и вбил ее молотком — поток прекратился. Я стукнул еще разок: на счастье. Затем в мертвенном свете дотащился до кормы и постучал молотком по крышке люка; теперь оставалось только ждать.

Крепительные утки громыхали, когда Ян спускал паруса. Восьмифутовый киль «Аркансьеля» обязан был, сработав как рычаг, вернуть яхту в вертикальное положение.

Но лодка по-прежнему лежала на боку.

В этой освещенной мертвенным светом, герметично задраенной каюте меня бил озноб. Я слышал, как волны бьются о люк. Открой я его, вода хлынет в каюту и начнется наводнение, на чем все и закончится: «занавес опускается». Если бы яхта перевернулась, все произошло бы медленнее, но кончилось тем же. В случае удачи мы добрались бы до спасательного плотика. Но я целый год строил это судно и вот теперь доставлял плод своего труда Тибо Леду в Ла-Рошель. Тибо был заинтересован в новой яхте, а отнюдь не в спасательном плотике. Да и сам я тоже.

Итак, я ожидал в каюте, поднимется ли яхта должным образом; пот, смешавшись с морской водой, струился под моей фуфайкой.

Ян доворачивал наверху лебедку, накручивая большой парус на ее опору, словно флажок на древко, и постепенно уменьшая его. Снизу ударила волна. «Клик, клик, клик» — щелкала лебедка, дюйм за дюймом наматывая промокший парус. Судно ходило ходуном. Сердце мое екнуло. «Была не была», — подумал я.

Еще волна. И очередной скачок сердца. Наконец я ощутил шевеление судна. Поначалу медленно, а затем со все нарастающей инерцией движения яхта пришла в вертикальное положение.

• Предыдущая
• 2/72
• Следующая