Скифы в остроконечных шапках - Фингарет Самуэлла Иосифовна - Страница 31

• Предыдущая
• 31/32
• Следующая

Живи вековечно память о гордом Скифе! Серебро донесет подвиг героя до самых отдаленных потомков.

— В Ольвии Таргитая называют Гераклом, тот тоже, как Таргитай, побеждал чудовищ, и эллины думают, что Скиф его сын.

Старик потянул жгут. Криво свернувшийся виток расправился и встал в ряд с остальными. Арзак, сказавший о Геракле и Таргитае, прикусил с досады губу. Сколько раз он давал себе слово молчать во время работы. Старик ведь молчит.

Кузню Старик, как всегда, разместил в полете стрелы от кочевья. Он обзавелся новой кибиткой, соорудил новые наковальни и горн. Готовил еду, приносил топливо и раздувал в горне огонь раб и персов. Все было другое. Только лошадь осталась прежней, и после того, как Арзак вернулся, две чалые лошади похожие друг на друга, словно Белоног был отражением Белоножки, снова паслись рядом. Не хватало их прежнего дружка Лохмата.

Трудно было думать о тех, кого не хватало…

— Я закопал ее на краю Ольшанки, — такими словами Старик встретил Арзака, когда Арзак отыскал кочевье, с которым продвигался Старик. Старик и раньше менял места пребывания, то с одними походит, то к другим перейдет.

«Оборотень», — говорили о нем люди и пугали им малых детей, но, завидя кибитку и горн вблизи своего кочевья, кричали радостно: «Старик приехал! Смотрите — Старик!»

Приезд Старика означал, что помятые щиты будут выпрямлены, прохудившиеся котлы залатаны. Появятся новые гривны с конями, летящими неутомимо, как солнце, будут бляшки с пантерой, свернувшейся кольцом, как на луне. Без Старика степь не степь и скифы не скифы. Каждый знал, что заговоренные Стариком разящие без промаха наконечники помогли прогнать персов. Ходили даже слухи, что Золотую пантеру бог войны — Меч передал Иданфирсу через Старика. Степь была полна рассказами о своем мастере. Все знали, где он находится. От кочевья к кочевью люди указывали Арзаку дорогу.

— Я вырыл яму наверху обрыва, — продолжал говорить Старик. — Сколько нашлось браслетов и гривен — все надел на нее. Лепешки у него положил, горшочек меда поставил.

Арзак не удивился, что Старик прежде всего заговорил о Миррине. Давно, десять лет назад, Старик вынес Миррину из кровавой лужи, и она стала ему как дочь.

— В Ольшанке обрыв крутой. Ни человек, ни зверь не разроют яму, добавил Старик. Редко он произносил подряд так много слов.

— Одатис спасла, а сама погибла, прошептал Арзак. — Ксанф сказал, что, когда станет мастером, его первой работой будет плита с изображением Миррины. Миррина будет стоять в эллинском платье, с покрывалом на опущенной голове. Филл сказал, что Миррина стала звездой, и мы зовем Мирриной звезду у Ковша.

— Кто эти люди? — спросил Старик.

Арзак рассказал и про сонное зелье Ликамба, и про то, как подкоп вели, и как в Ольвию добирались:

— Когда Одатис проснулась, она долго спрашивала: «Арзак-окс, мы в царстве Вечности? А почему ты здесь, разве ты тоже умер? А кто эти чужеземцы?» Я ей все рассказал, как тебе рассказываю. Я сказал: «Миррина дала тебе жизнь и за это сама поплатилась жизнью. Не забудь свою мату. Не забудь свою родину-степь во второй своей жизни среди эллинов. Ксанф и Филл будут тебе защитой и братьями» Одатис заплакала. Я сам чуть не плакал, когда мы добрались до места и наступило время расстаться.

— Одатис ушла, — проговорил Старик. Что заключалось в этих словах? Рад ли Старик, что Одатис спаслась, или, может быть, осуждает, что посмели нарушить покой кургана?

— Одатис в степь не вернется, — сказал Арзак. — Она останется в доме врачевателя Ликамба. Она для него словно тень Миррины, он зовет ее «дочь». Лохмат скулит, но и он не вернется, ни за что не покинет Одатис.

Старик тяжело посмотрел из-под насупленных бровей. Он сидел на горбатом камне. Во все стороны растекалась степь. Война сюда не заглядывала, и трава стояла высокая, человеку по пояс, пересыпанная цветами, как золотые бляшки самоцветами. С пестрых венчиков вспархивали мотыльки. Прыгали кузнечики, проносились жесткокрылые стрекозы. Все звенело, сверкало, радовалось.

— Ты тоже уйдешь к тому, кто был мужем Миррины? — спросил Старик после молчания. — Тебя привлекла жизнь эллинов?

— Нет, — ответил Арзак. — Я не мог бы жить в ловушке из стен. Я никогда не покину тебя и степь. Я буду, как ты, кузнецом.

С этого дня Старик стал поручать Арзаку сложную работу.

— Живи сто лет, царь Иданфирс!

— Радуйтесь, радуйтесь! Победа с нами!

— Тьма персов — и вот разлетелись они как пыль. Сила врага — вот вошла она в наше оружие.

— Радуйтесь, радуйтесь, радуйтесь!

Крики и звон висели над царским станом, как назад две луны висели над повозкой Савлия. Но тогда был плач, теперь наступило время веселья. Тогда звенели бубенцы, отгонявшие духов, теперь звенят пущенные по кругу чаши.

— Радуйтесь, радуйтесь!

Разгульно, весело, пьяно пировали царские скифы. Гремела музыка, вихрем носились танцовщицы. В котлах с козлами-оберегами кипела баранья похлебка, разваривалась нежная белуга. Самый большой котел предназначался для вина. Черпачок без устали нырял в терпкую жидкость, наполняя ритоны и чаши. Только смелый и храбрый, только тот, кто убил врага, был достоин отведать хмельной напиток из царского чана. Но разве встретились на пиру трусы? Достаточно было увидеть гроздья скальпов, подвешенные к пластинчатым поясам, чтобы оценить боевую хватку тех, кто сейчас веселился и пил. По кругу ходили чаши из распиленных черпаков, вызолоченных изнутри и обтянутых воловьей кожей.

— Победа, победа! Сила врага — мы выпиваем ее, как вино!

— Царь Иданфирс — наша сила! Он — наша пантера!

При этой здравнице Иданфирс, вспомнив что-то, наклонился к Палакку и негромко спросил:

— Посылал?

— Мадий ездил. Упрямый Старик и слушать не стал. Сказал: «Пир — вам, нам — работа». Другого разговора не получилось. А помнишь, царь Иданфирс, мальчонку, что ты к царю Дарию с лягушкой и мышью посылал? Так тот при Старике. В одной кибитке кочуют, вместе по наковальне стучат.

Последний виток лег на место. Арзак разжал клещи, и жгут взвился серебряной змейкой. Он тут же был укрощен Стариком, подхватившим юркий конец. Внимательный взгляд прощупал весь жгут, не пропустив ни один виток, и, замирая от счастья, Арзак услышал короткое слово: «Сделал».

«Сегодня особенный день, — подумал Арзак, когда Старик удалился. Вдруг и ночь выпадет не такая, как остальные, недаром сегодня время полной луны». Весь вечер Арзак провел возле колес кибитки, с нетерпением поджидая восхода луны.

— Пойдем, — сказал Старик, глядя не на Арзака, а на всплывавший из-за края земли багрово-красный щит. — Ты готов?

— Да, — прошептал Арзак, вскакивая. — Я этого ждал.

Они подошли к горну. Раб поддул из меха. Воздух со свистом вылетел через тягловое отверстие, заметались синие язычки. — Иди, — отослал Старик раба.

Когда раб удалился к кибитке, Старик вынул из сумки три плоские заготовки и зарыл их в пылавшие угли. «Две полосы железные, одна стальная», отметил Арзак. Несмотря на волнение, от которого трудно было дышать, он видел все так отчетливо, словно лунный свет светил ярче солнечного. И горн, и каменная наковальня, и чан с водой — все увеличилось, стало огромным. Далекое сделалось близким. Три полосы лишь мелькнули на расстоянии, а он успел разглядеть даже зернь в серебристо-белом железе. Хорошо закаленная, без блеска сталь напоминала своим цветом окраску знаменитого скакуна царя Иданфирса.

Луна поднималась по черному небу. Пламя в горне делалось жарче. Железо и сталь раскалялись до красноты.

Луна поднималась по черному небу. Пламя в горне делалось жарче. Железо и сталь раскалялись до красноты.

Старик большими клещами перенес пластины на наковальню, уложил одну на другую и, ухватив клещами все три, принялся стучать молотком. Молоток ходил тяжело, ровно, безостановочно. Про Арзака Старик забыл. Их было трое: мастер, луна и металл. Вверх — молоток поднимался к луне, вниз тяжело бил по металлу. Глаза Арзака не уставали следить за расклепанным от долгого употребления бойком молотка. Глазам открывалась тайна.

• Предыдущая
• 31/32
• Следующая