Первые шаги (СИ) - Минаев Дмитрий Николаевич - Страница 53

После того, как заживут раны, дикая боль не даёт бедолаге ставить подошву на землю. Кое-как передвигаться несчастный может только враскоряку на щиколотках, лишь бы не свалиться, куда там думать о побеге. Но страшнее всего судьба щохка.

Непокорному рабу бреют голову и надевают на неё кусок сырой шкуры. Под палящим солнцем она съёживается, сдавливая голову, а волосы впиваются в кожу, причиняя ужасные страдания. Меня аж передёрнуло.

Помню раньше все обсуждали роман Чингиза Айтматова… как называется – забыл, но слово "манкурт" в памяти осталось. Им тогда было модно склонять своих политических оппонентов.

Ну как же: безропотная рабочая скотина, не помнящая ни рода-племени, ни имени, ни своих родителей. Бессловесная тварь абсолютно покорная и безопасная, не помышляющая о бунте или бегстве. Только еда, сон и работа. Максимум пользы при минимуме затрат. Мой рот невольно скривился в презрительной усмешке.

Не представляю, как она была истолкована, но вопросы не заставили себя ждать.

– Нирта, вам неприятна наша беседа, – откликнулся первым Эпшир.

– Да нет, – поморщилась я, – просто слышала когда-то одну печальную историю. Не знаю, про этих ли щохков или нет?

И тут же рассказала про мать, которая долго искала единственного сына, а когда нашла, тот оказался манкуртом. Материнская любовь оказалась бессильна, а позабывший всё на свете щохк убил по приказу хозяина ту, что подарила ему жизнь, произведя на свет. По-моему, так и заканчивалась повесть Айтматова.

Когда я умолкла, вокруг воцарилась мёртвая тишина. Все молча смотрели на меня, даже невозмутимый эльфийский владыка приоткрыл рот. Пара минут, и все заговорили разом. Каждый хотел поделиться своим мнением и тем, что когда-то видел, или слышал. Женщины пытались перекричать друг друга, даже Ворхем и Фергюс не утерпели, что-то пытаясь объяснить, хотя до этого сидели молча, не проронив ни слова. Эпшир что-то упорно у меня выспрашивал, хотя в общем гаме разобрать его слова было невозможно. Лишь мы с Эрвендилтоллионом, да вытаращивший глаза Чаакрамендран, ошарашено вертящий головой из стороны в сторону, с одного на другого из спорщиков, не проронили ни слова.

– Тихо! – гаркнул пришедший в себя лаэрииллиэн, которому надоел этот бардак.

– Нирта Олиенн, – добавил он через минуту, кода вновь установились тишина и порядок, – не просветите нас, откуда вы набрались таких обширных познаний о столь далёких краях?

Я невольно покосилась на священника.

– Неужели эту историю вам рассказал патер Фергюс? – не унимался эльф.

– Нет, но он не даст соврать…

И тут я поведала про плотника Порга – одной из достопримечательностей форпоста Серебряной реки. Ох, и здоров же был мужик языком молоть. И историй всяких знал немало. Вот только какой бы обширной не была его память, но язык работал бойчее, а поскольку рот его практически никогда не закрывался, окружающим приходилось слушать одни и те же истории снова и снова. Нет, ну первые восемь раз ещё ничего, терпимо, а потом эта говорильня поневоле начинает утомлять. Поэтому Порг раз за разом, наверное, сам того не замечая, вплетал в свои россказни всё новые и новые "факты", которым либо сам был свидетелем, либо почерпнул из "достоверных источников", отчего те разрастались до совсем фантастических историй. Это очень забавляло повариху Неллу, которой доставляло удовольствие раз за разом ловить с поличным доморощенного Ганса Христиана Андерсена на какой-нибудь совсем уж откровенной брехне.

Поэтому Фергюсу ничего не оставалось, как подтвердить мои слова, рассказав немного об этом деде Мазае с форпоста Серебряной реки.

Когда страсти немного улеглись, разговор продолжился. Все, наконец, вспомнили про бывшего пленника, и вот что он поведал.

Накануне вечером, когда на стойбище спустились сумерки, Чаакрамендран как раз закончил вычищать стойло, завёл туда животных и собирался возвращаться, как увидел двоих. Поневоле прислушался, о чём те тихо беседуют. Неизвестными оказались амалат Наром и Тархурабан-джех. Чак ещё удивился, чего это господ понесло к загону. Грех было не подслушать.

– Говорю тебе, Наром, не спеши, ещё не всё потеряно, – увещевал подчинённого хан.

– Послушай, Тарх, ты мне всегда был, как старший брат, хоть и моложе на пару лет. Мои слово и сабля всегда были с тобой, даже когда ты поверил этим жалким тапасам, поедателям падали.

– Они обещали помощь, могучие машины.

– И где они теперь? Сгорели, как кизяк.

– Империя сильна, они дадут нам ещё. И людей, и машин. Они обещали.

– А ты, Тарх, подумай, зачем им это нужно. И к чему нам этот дурацкий поход.

– Я заключил договор, – угрюмо проронил хан.

– Да знаю, не я ли первым выкрикнул тебя джехом.

– Я не забыл, – буркнул Тархурабан.

– Не в этом дело. Всё было бы отлично, если б нам открыли ворота, а заодно и путь в равнины Левора.

– Так бы оно и было, если бы не тапасы из Жёлтого леса.

– Поэтому теперь мы должны подумать, как быть дальше.

– Мы?!

– Конечно же ты, Тархурабан-джех. Ведь ты наш хан. Трижды, нет, девять раз подумай, прежде чем принять решение.

– Я его уже принял, мы остаёмся и будем ждать помощи от имперцев, и все амалаты, кроме трёх приблудных и тебя, Наромаллатхын, меня поддержали. Как такое могло произойти, ответь мне… друг.

– Что ж отвечу, как другу и как нашему вождю. Ведь ты по-прежнему наш джех и никто не сказал слова против. А что мы четверо воздержались, на то есть причины.

– Какие же?

– А ведомо ли тебе, о Великий хан, что ждёт нас за этими горами? – Наром ткнул пальцем в сторону скал, – Там ведь ничего нет.

– Как так? – не понял Тархурабан.

– Да очень просто. За крепостью на многие переходы ни людей, ни селений. Возможно, за последние сто зим там всё изменилось, но мне что-то не верится.

– Там пустыня?

– Нет, но назвать этот край цветущим и богатым язык не повернётся. Посуди сам: редкие нищие деревеньки, леса и горы. Туда ходили походами мой прадед, его отец и дед. Скудная добыча, минимум пленных. правда, это было ещё до того, как леворцы заняли Западный перевал.

– Но раз ты всё это знал, зачем же первым высказался за поход.

– А почему бы нет? С кем мы, табиры, воюем последнее время? Только друг с другом. Все соседи отгородились от Степи каменными стенами, которые не возможно сокрушить без множества машин. А их-то у нас как раз и нет.

– Кроме этого раза.

– Вот именно. Что может быть лучше, чем с помощью одного врага напасть на другого. Большая удача.

– Ты ж сам говоришь – добычи не предвидится.

– Кто его знает? Если бы мы без боя прошли через перевал… Одно дело слушать россказни стариков, другое – проскакать по этим землям на лихом скакуне с острой саблей в руке. Ну и что, что мало добычи, главное сам поход. Честь и слава. Чтобы было о чём певцам слагать песни. Мы бы быстро дошли до реки, что у леворцев до сих пор называется Пограничной, и вернулись назад.

– Отчего так быстро?

– Ну, главное дело сделано: договор соблюдён, набег прошёл успешно, есть какая-никакая добыча, потери минимальны. А орду, её ведь нужно чем-то кормить. И людей, и тачпанов.

– А если край окажется богат?

– Тем лучше! Твои верные воины порезвятся вволю! Они будут счастливы.

– Хм-м.

– Другое дело, если добычу придётся брать большой кровью.

– Душа табира на острие его меча.

– Это пока он верит в победу. А представляешь, если, понеся огромные потери, воины останутся ни с чем? Будут ли они довольны победой, что горше поражения?… Молчишь? Вот и я не знаю. Посмотри, скольких мы уже потеряли. В первый же день в засаду попали Хальмаркар сын Адшурпалая, предводителя рода Ойлон, твой племянник Ильмиркай – сын покойного Бальчурата и Фальхрым, сын…

– Не называй при мне имя этой суки! – рявкнул хан.

– Вообще-то я хотел назвать достойного Чорхорона-джеха. Всё-таки он был великий воин, не чета нынешним… За исключением если только тебя, Тарх, но это если поход кончится удачей. Ведь сам знаешь: все машины сожжены, обслуга почти полностью перебита. А тут ещё это ночное нападение. Убит твой сын и наследник Цурматош, амалаты Юздашхат и Кайраманлай, а вместе с ним ещё и этот имперец Руткавлис. Гнусный был тип, всюду совал свой нос, лез с советами, воображал из себя незнамо кого, но иногда и дело говорил. Как мы с машинами теперь без него?