Театр под сакурой(СИ) - Сапожников Борис Владимирович - Страница 28

— Но девушки же актрисы, — зачем-то напомнила мне режиссёр. — Они должны уметь показывать то, что надо мне и публике. Никто не пойдёт второй раз смотреть спектакль в нашем театре, если увидит на сцене настолько японскую схватку. Так что придётся Сатоми-кун и Готон-сан ломать все свои рефлексы, и сражаться по-европейски. И ваша задача сейчас, Руднев-сан, помочь им это сделать. К вам, Марина-сан, это относится не в меньшей степени.

Марина в ответ только церемонно поклонилась.

— Так что возвращайтесь на сцену, Руднев-сан, — велела мне Акамицу, — и помогайте Сатоми-кун и Готон-сан.

— Характер, — буркнул я себе под нос по-русски, — полком командовать.

— Я неплохо понимаю по-русски, — заметила Акамицу, как будто бы ни к кому конкретно не обращаясь. Мне оставалось только усмехнувшись вернуться к Сатоми и Готон.

Новая дуэль девушек снова мало походила на европейскую. Готон и Сатоми танцевали друг вокруг друга, наносили рубящие удары, почти не парируя их.

— Не отрывайте ног от пола! Парируйте удары! — кричали мы с Мариной. — Сатоми, саблю держи одной рукой! Готон, заложи левую руку за спину! Нет, вот так!

Мы срывали голос, пытаясь наставить сражающихся барышень в искусстве европейского фехтования. Однако существенных успехов достичь не удалось. Поединок Готон и Сатоми всё ещё больше походил на схватку двух самураев, правда, довольно странных, что по вооружению, что по манере драться. И так, почти до самого вечера, с коротким перерывом на обед. Асахико только раз заглянула в зал, что-то буркнула себе под нос и вышла.

— Ну, прямо как на тренировке, — усмехнулась Готон, опуская эспадрон, — давно у меня так руки не болели.

— Да, да, — поддержала её Сатоми. — Жаль только у нас так всё плохо выходит.

— Быть может, это от того, — предположила Готон, — что мы не видели настоящей европейской дуэли.

— Мы не будем её повторять, — резко ответила Марина. — Одного раза вполне достаточно.

Готон только пожала плечами, а Сатоми покраснела и отвернулась. Они обе почувствовали ненависть Марины, сквозившую в каждом её слове, хотя и не знали ничего из того, что нас с нею связывало.

— Руднев-сан, — окликнул меня вошедший в зал Миёси, — подойдите сюда. У меня к вам некое дело.

Кивнув остальным, я прошёл через весь зал и пожал протянутую Накадзо руку.

— Мне совершенно не нравится тот факт, — сказал антрепренёр, — что вы вынуждены регулярно отлучаться в контрразведку. Это вполне может помешать вам в работе, а вы достаточно ценный сотрудник. Не знаю даже, как мы раньше без вас обходились.

— Ну, уж с контрразведкой я ничего поделать не могу, — развёл я руками. — Я без году неделя в Токио, хотя неблагонадёжным числиться буду, наверное, до конца своих дней.

— Я решил эту проблему, — ответил Накадзо. — Теперь вам не надо регулярно являться в контрразведку. Вас будут вызывать туда, так сказать, с неожиданными проверками. Но не думаю, что слишком часто.

— Как вам это удалось? — удивился я. — Никогда бы не подумал…

— Я, Руднев-сан, — усмехнулся Накадзо, — антрепренёр ведущего театра столицы. А у нас на спектаклях, как написали в «Асахи», можно видеть любого кадзоку[29], от дансяку[30] до косяку.

Мне стоило больших усилий не рассмеяться, так сильно эти слова Накадзо напоминали пространные речи о приверженцах «нашего дела». Я поблагодарил его и мы вместе направились в столовую.

Поев, я хотел было вернуться в зал, однако бригаду Тонга уже отпустили, а фехтовальных экзерсисов на сегодня режиссёр больше не планировала. Так что мне осталось только отправляться к себе в комнатку. В коридоре я встретил девочку, которую мы на днях с Мидзуру привезли в театр. Она подняла на меня глаза и неожиданно сказала:

— Ты ведь такой же, как я. — Алиса поглядела мне в глаза. — Ты можешь больше обычных людей. Тебя ненавидят за это?

— Не гляди в мои глаза, — ответил я. — Ты можешь увидеть там слишком страшные вещи, какие не предназначены для твоих юных глаз.

Она догадалась о моём скромном таланте, только глянув на меня, отчего мне стало весьма не по себе. Я проявил его, когда вдохновенно пел «Варяг» в кабинете антрепренёра. Мне каким-то образом удавалось передавать свои впечатления от песен или рассказов тем, кто слушал меня, как будто вкладывая их в чужие головы. Когда же вдохновение моё было особенно сильным, то «под удар» попадали и те, кто не слышал меня. Когда ещё в молодости я беседовал с несколькими театральными деятелями, один из них сказал, что из меня вышел бы великолепный актёр, благодаря моему таланту, а вот другой — постарше и, наверное, поумнее — возразил, что я стал бы самым дурным актёром, каких видел свет. И объяснил, что именно из-за того же таланта, ведь я вкладывал в чужие головы свои эмоции и чувства, а не заставлял зрителей переживать мою игру, пропуская её через себя.

— Я много видела, — грустно сказала Алиса. — Хотя в твоих глазах много крови, больше чем на руках. Но ты не такой страшный, как другие люди с кровавыми руками и глазами.

— Просто мне от тебя ничего не надо, — ответил я, хотел было потрепать её по голове, как всякого ребёнка, однако вспомнил о словах Алисы насчёт окровавленных рук и не стал этого делать.

— Но ты многих убил, Руднев-сан, — решительно заявила Алиса.

— Зачем тебе это, Алиса-тян? — сказал я ей. — Зачем ты смотришь на меня, если видишь только кровь и смерть?

— Я не могу иначе, — ответила девочка. — Только если выколю себе глаза.

Я присел перед ней на корточки, чтобы не смотреть сверху вниз, и поглядел прямо в большие глаза этого странного, слишком взрослого ребёнка.

— Наверное, страшно быть тобой, — сказал я.

— Не страшней, чем тебе быть тобой, — совсем не детским тоном ответила она.

Я кивнул, поднялся и направился в свою комнату. А странная девочка поглядела мне вслед, я чувствовал её взгляд спиной. Не хотел бы я себе подобного таланта, как у этой маленькой дзюкуся, колдуньи, ведьмы, чародейки.

Утром следующего дня меня разбудил настойчивый стук в дверь. Было ещё очень рано, рассветные лучи только заглядывали в моё окно, просыпаться не хотелось категорически, но если так настойчиво и громко барабанят, значит, дело не терпит отлагательств. Пришлось подниматься, быстро одеваться и открывать содрогающуюся дверь. На пороге стоял Ютаро с занесённой рукой.

— Доброе утро, Ютаро-кун, — сказал я. — Что стряслось?

— Звонили из контрразведки, — ответил он, — требовали вас, Руднев-сан. Сказалаи, что пришлют за вами автомобиль через четверть часа.

— Ясно, — глубокомысленно произнёс я. — Времени у меня в обрез. Спасибо, что разбудил, Ютаро-кун.

Вот, значит, каковы они неожиданные проверки, о которых говорил Накадзо. Я едва успел закончить утренний туалет, как под дверями раздался гудок. Пришлось позабыть о завтраке, даже самом коротком, и выходить пред светлы очи местной контрразведки. Автомобиль был большой и чёрный, либо тот же, что забирал меня несколько дней назад с улицы, либо точно такой же. И снова внутри сидели двое — Хатияма и безмолвный шофёр в форме без погон.

— Деятельность этого антрепренёра оказала весьма негативное влияние, — заявил Хатияма, как только я захлопнул за собой дверцу, да ещё таким тоном, будто именно я был виноват в том, что Накадзо развёл столь бурную деятельность, о которой я совершенно не представлял. — Она привлекла к вам, Руднев-сан, совершенно ненужное внимание. Нам стоило больших усилий замять это дело.

— Премного благодарен, Хатияма-сан, — кивнул я. — Думаю, мне бы совершенно не понравились результаты более близкого знакомства с теми персонами, кто заинтересовался мной.

— Вами, Руднев-сан, — отчего-то усмехнулся Хатияма, — особенно заинтересовался Садао-тайсё. Он хоть и не контрразведчик, но личность довольно влиятельная, кажется, он считает вас, Руднев-сан, каким-то русским борцом с советским режимом. Садао-тайсё весьма настаивал на личной встрече с вами.