Весна - Лутс Оскар - Страница 13
- Предыдущая
- 13/74
- Следующая
– Отчего ты такой печальный, Арно?
– А я не печальный, – ответил Арно, с трудом удерживаясь от слез.
– Как же не печальный? С ребятами не играешь, вечно сидишь один или ходишь к реке. Скажи мне, что с тобой. Тебя кто-нибудь обидел?
– Нет.
– Так в чем же дело? Скажи мне, и мы вместе обсудим, как помочь твоему горю. Расскажи все, что у тебя на душе, ничего не скрывая; не бойся, я не стану сердиться.
– Да ничего такого нет.
– Видишь, какой ты скрытный. С тобой что-то происходит, а ты не хочешь сказать.
– Да нет, ничего, – промолвил мальчуган. Слезы, с которыми он так мужественно боролся, теперь вдруг неудержимо хлынули из глаз. Прошло еще несколько мгновений, и он, громко рыдая, вскочил с камня и бросился бежать домой.
– Арно, куда ты, дурачок, бежишь, постой! – закричал ему вдогонку учитель, тоже поднимаясь, – Вернись, расскажи. Не бойся!
Но Арно не слышал его – он бежал со всех ног. Учитель еще долго стоял и смотрел ему вслед.
ХII
По дороге домой Арно узнал удивительные вещи. У ограды кладбища он догнал Либле; тот, к его изумлению, сегодня был совсем трезв. Он тотчас же заговорил с Арно.
– Да, да, саареский хозяин, недолго осталось мне в колокол бить. Придется вам тут без меня обходиться. Выживают меня с места.
– Да что же это такое? – спросил Арно, отворачиваясь, чтобы Либле не видел его заплаканного лица.
– Да, да, что такое Сатана средь бела дня луну смолой вымазал – так и я будто в реке плот утопил, который эти пасторские индюки – остолопы себе завели. Ну есть ли у людей хоть на грош разума в голове! Я потопил их плот! Да я бы скорее старую кухарку Лийзу на дно пустил, чем их плот.
– Как? Неужели они на тебя сваливают? Ведь пастор был у нас в школе, и тогда они с кистером думали, что это сделал Тыниссон.
– Н у да, в школу-то они ходили, но Тыниссон будто бы им сказал, что это не он. Опять же Лийза видела, говорит, меня в субботу вечером у реки, вот всю кашу теперь на меня и валят.
– Не верят, что ты здесь ни при чем?
– Пастор, может, и поверил бы, да этот Юри-Коротышка скачет с ноги на ногу и заливается, как жаворонок: это Либле, это Либле, кто ж еще, как не Либле…
– Почему ж он так говорит?
– А ты спроси его, почему он так говорит. Хочет от меня избавиться.
– А почему он хочет от тебя избавиться?
– Эх, брат, молод ты слишком, чтоб тебе все это выкладывать. Подрасти еще: жив буду – расскажу. Видишь ли, когда Визаку говорят: парень, разыщи-ка своего отца, – так ему далеко искать не надо, пусть ищет к кистеру поближе. Понял? Вот как-то я и говорю про кистера: с Визаком этим дело обстоит так-то и так-то; ну, а потом пошел слух, будто я на кистера наговариваю… то-то оно и есть. Кистер меня теперь видеть не может. Так уж повелось на белом свете – ни один прохвост не терпит, когда ему правду говорят. Вот ежели врать станешь, тогда ты молодчина! А теперь смотри, как с этим плотом получается. Что я мальчишка какой, чтоб на плоты лазить? Да по мне, пусть они свой плоть хоть позолотят, я к нему и близко не подойду… А надо бы взять да сказать им: да, я его потопил! Они ведь не поверят тому, что я скажу, вот я еще и выйду честным человеком!
– А почему ты говоришь, что не будешь больше в колокол звонить?
– Почему не буду звонить? Ну опять-таки из-за этого самого плота. Ведь все они думают – что бы я им ни говорил, – будто это сделал я, да теперь еще и отпираюсь. Так разве меня здесь будут держать! Пробст – тот уж, будь уверен, приклеит мне беленькие крылышки, как у голубка, чтобы полетел я с колокольни вниз и – бац! – прямо в трактир или там куда попало. Уж я ему говорил – давайте подымем плот со дна, не все ли равно, как он туда попал, один черт, – и пусть себе ребята катаются. А потом, говорю, можно приставить к нему сторожа с дубинкой, пусть дубасит каждого, кто ни подойдет. А пробст все свое: «Сие злодеяние надо вывести на чистую воду, сие злодеяние надо вывести на чистую воду». Я ему опять: «Давайте, говорю, подымем плот со дна реки – вот и выйдет это злодеяние на чистую воду». Да где там! «Нужно дознаться, кто это сделал!» Словно бог знает что такое стряслось. Шла бы еще речь о куче денег, тогда стоило бы разговаривать, а то эка важность – десяток трухлявых бревен в реке затонул! А он вопит так, будто уже всемирный потоп начался, а у него еще ковчег не готов.
Арно стало жаль Либле. Либле, правда, был горький пьяница и торгаш, мальчик это знал, но когда им случалось встретиться, они между собой отлично ладили. Либле, хоть и любил отпускать крепкие словечки, к Арно относился гораздо дружелюбнее, чем к другим ребятам. И вот теперь ему придется потерять службу, придется уйти бог знает куда, и Арно, может быть, никогда больше его не увидит. Ему придется уйти… А из-за чего? Из-за плота!
Странная история с этим плотом. Кто же мог его потопить? Тыниссон не мог это сделать. Либле тоже. Тыниссона Арно не мог заподозрить – ведь тот был его другом, и во всяком случае ему, Арно, он бы все сказал. А если бы это сделал Либле, то он не стал бы отрицать, а сразу признался бы:
– Ну, да, потопил – чего эти мальчишки на нем целыми днями толкутся, упадут еще в воду и утонут. – Он ведь всегда любил так отвечать – шумно и скоропалительно, выкладывая все, что у него на душе.
Арно однажды слышал, как отец говорил:
– Либле этот – какой он там ни есть, но врать он не врет.
Если Либле продавал какую-нибудь вещь, то никогда при этом не обманывал и не уверял, что сам заплатил за нее столько-то и столько-то. А когда покупатели спрашивали, дорого ли он сам за нее дал, и упрекали его в том, что он слишком много хочет заработать, Либле обычно отвечал:
– А вы что, хотите, чтоб я еще приплачивал? Какой же это купец будет себе в убыток торговать? Да ну вас!
И вот теперь его собираются уволить – не столько за самый проступок, сколько за то, что он не хочет в нем сознаться; за долгие годы службы на паунвереской церковной мызе Кристьян Либле натворил уже немало дел, но ему всегда удавалось выйти сухим из воды, так как он признавался: да, это сделал я, и сделал потому, что так считал нужным.
Арно был уверен, что Либле никак не мог потопить плот, что это сделал кто-то другой – наверное, какой-то страшный, злой человек. И если теперь Либле лишится места, виноват будет тот неизвестный недруг.
– А все-таки кистер очень плохой человек, – сказал наконец Арно. – Сразу так на тебя и напал. На меня он тоже каждый день тявкает.
– А на тебя за что? – спросил Либле.
– Дразнит меня, что я водку пил, вместе с тобой в лесу пьянствовал. Каждый день спрашивает, когда я опять пойду с Либле пить. И ребята надо мной смеются…
Либле вскипел. Он разразился злобным хохотом.
– Ну, разве ж я не говорил – дерьмо, оно дерьмо и есть. Вишь ты, ребят – и тех в покое не оставляет, что уж тут о взрослых говорить. Каков гусь! Ему какое дело ежели ты и перехватил каплю! Словно ты убил кого или дом поджег, или же этот самый плот на дно пустил! А сам погляди, что делает: на крестинах у Метсанурка так нализался, что когда начал дитя крестить и надо было водой ему лоб окропить, так он тарелку с водой – хлоп! – и опрокинул. Ну куда это годится! А он, вишь, еще и за другими подсматривает, тля этакая. Знаешь, саареский хозяин, как он опять к тебе начнет придираться, ты его прямо так и спроси: слушай-ка, Юри-Коротышка, когда мы с тобой к Метсанурку на крестины пойдем? Там втроем и выпьем: Либле тоже придет. Спросишь?
– Нет.
– Ну да, конечно, не надо, это я просто так, ради красного словца. Тебе-то не стоит ему такое говорить, но и себя не давай в бараний рог скрутить. Ежели знаешь, что прав, – давай сдачи. Чего тебе бояться, коли ты прав? Ведь вот как мужики из Вильяндимаа говорят: правда есть правда, правду никто не согнет. Ну конечно… Так вот и я с этим самым плотом: ты меня хоть на куски режь, а вот не топил я его и не топил – что ты мне сделаешь? На куски меня изрубишь – и то каждый ноготь на пальце будет кричать: не топил я плота! А будь он сейчас на реке, обязательно утопил бы. Да, таковы дела, саареский хозяин. Подрастешь, сам увидишь: не все то золото, что блестит. Иного мужика бог по макушке погладил так, что череп блестит, но ты не думай еще, будто это чистое золото.
- Предыдущая
- 13/74
- Следующая
