Тигр, олень, женьшень - Янковский Валерий Юрьевич - Страница 58
- Предыдущая
- 58/63
- Следующая
«Трах, тах, тарарах! Tax, тах!» — успевали насчитать четырнадцать-пятнадцать выстрелов, остальные сливались… Казалось, сейчас с неба обрушится целая масса! Но падал один, редко два, часто ни одного…
Володя не выдерживает. Небольшого роста, жилистый, шустрый и остроумный, скалит прокуренные зубы на темно-бронзовом от зимних ветров лице:
— Эй, вы! Пустите к себе с половины! И патроны сохраните, и с гусями домой поедете, мазилы…
Мы злорадно смеемся в свое удовольствие. В ответ — хмурое молчание.
И вдруг из разбившегося веером табуна несколько гусей поворачивают к нам. Делаем первые выстрелы. Один крупный гуменник тяжело падает совсем рядом: мы тоже открыли счет!
Начало темнеть, гуси стали отклоняться от центра то вправо, то влево. Вот упал у Нестора, потом снова у нас. И, надо сказать, Володина старая курковая тулка мало отставала от моего браунинга: он сделал отличный дуплет.
В глубоких сумерках — в мае на Колыме нет настоящей ночи — мы притащили в свой домик солидную связку увесистых, пахнущих далекими неведомыми болотами красавцев гуменников.
С утра лёта не было, но басням про «два-три табушка за день» мы уже знали цену. Конечно, мифические «товарищи», для которых якобы приготовлены занятые нами скрадки, не пришли, но охотничье пополнение прибыло. Примерно к обеду явились два «старика». Один действительно был пожилой, другой, цыганского вида, средних лет. Но поскольку впереди шел высокий, обросший седой щетиной, за ними укоренилась кличка «старики». Теперь были «бибики», «несторы», мы — «лесники» и «старики». «Старики» стали левее Нестора, по-хозяйски поставили в леске палатку, скоро у них из трубы повалил дым: бывалый охотник ранней весной без печурки не ходит.
К вечеру замаячили еще три сгорбленные темные фигуры. Они установили палатку правее, под той горкой, на которую нас направлял Бибик. Познакомились. Компания из Магадана, все из одного учреждения. Они целый день поднимались от трассы. Днем снег тает, садится, лыжи зарываются, а палатка, продукты, патроны — все на себе. Добрались едва живые и без печки. Более опытные «старики» большую часть пути проделали ночью, по заморозку, — им было легче.
С утра погода опять стояла скверная, солнца не видно: тучи, туман, снежная морось. Пошли проведать новых соседей и застали их в плачевном состоянии: печки нет, все вещи мокрые. За ночь они окончательно промерзли, почти не спали, посинели. Мы пригласили их в свой теплый домик, они приняли приглашение с радостью, перебрались и сразу заснули как убитые.
После перерыва снова пошел гусь, и снова преимущественно на «бибиков». Мы подбирали то, что отбивалось в стороны, без трофеев не остались.
Я сделал несколько удачных выстрелов, как вдруг увидел приближавшуюся на лыжах фигуру высокого старика:
— А ну, покажи, из какого это ружья ты их валишь? Больно здорово получается: ну как плеткой! Да, вещь…
Он любовно погладил мой автомат. Поговорили, и я предложил занять свободный скрадок между мной и старшим из ночевавших у нас магаданцев. Он отошел, снял лыжи и влез в выкопанную в снегу ямку, замаскированную ветками. Метрах в семидесяти от него, в другом скрадке, из-под шапки выглядывали темные очки на багровом от снежного загара носу соседа. Изредка мы вполголоса обменивались репликами. Внезапно я увидел четырех гусей, тянущих в промежуток между моими соседями. Свистнул, они заметили и, повозившись, затихли.
«Га-а-а-агак…» — Четверка наплывала на их траверс, и я видел, как по ходу за ней плыли, медленно перемещаясь над кучками снега и веток, два вороненых ствола целившихся с обеих сторон охотников.
«Бах-бах! Бах-бах!» — оба сделали по дуплету. Кто стрелял последним — не знаю, но со стороны было отчетливо видно, что с четвертого выстрела самый задний гусь вдруг встал на крыло и совершенно отвесно упал между скрадками, чуть миновав линию стрелков. Упал и от своей тяжести, пробив тонкую дневную корку наста, совсем ушел под снег. На поверхности едва заметно торчало только одно маховое перо.
— Я! Мой!
Как часто случается у незадачливых охотников, они начали спор. Оба вскочили на ноги и, забыв о лыжах, кинулись к одиноко торчавшему из снега метрах в сорока от каждого серому перу. Сразу оказавшись выше пояса в мокром снегу, они отчаянно забарахтались, но старик, вспомнив о лыжах, быстро повернул назад. Его соперник, увидев, что может опоздать, сделал то же. Однако первый, второпях не попадая в крепления и боясь промешкать, вдруг ринулся в снег с одной лыжной палкой в руке, рассчитывая, вероятно, на свои длинные ноги. Встревоженный неожиданным маневром коварного противника, второй сделал то же самое. Бурно, с размаху прыгнув подальше, оба засели еще основательнее.
Сквозь душивший смех я кричал:
— Бросьте купаться, наденьте лыжи, не будьте детьми! Разберемся, чей гусь!
Бесполезно. Они ничего не слышали и не видели, кроме друг друга и уже не пера, а целого крыла: птица медленно, но верно выбиралась из глубокого колодца. Вот гусь показался весь и уселся на кромке снега. Покрутил шеей и отчетливо произнес: «Гак!»
Я понял, что дело принимает рискованный оборот, и, решив выручить товарищей, сам стал напяливать лыжи. Однако соперники наконец опомнились и, в очередной раз вырвавшись из снежного плена, поспешно налаживали свои скороходы. Я крикнул:
— Торопитесь, он может улететь!
Стало ясно, что гуменник просто контужен и теперь пришел в себя, однако противники уже на лыжах уверенно с двух сторон бежали к неподеленному трофею.
Увы, еще раз резко крутнув шеей и издав победоносное «га-гак!», матерый гусак поднялся на крыло!
Охотники были от него в пятнадцати шагах, я считал, что шансов уйти у гуся нет. Во всяком случае лыжники одновременно затормозили, вскинулись, но… ни одного выстрела не последовало: оба в пылу забыли перезарядить свои ружья! Гуменник, набирая высоту, еще раз крикнул на прощанье и скрылся среди заснеженных лиственниц! Я откровенно хохотал, совершенно не в силах сдержаться. А взрослые мальчишки, которым вместе давно перевалило за сто лет, сконфуженно расходились по своим скрадкам…
Охота подошла к концу. Возвращение в город стало триумфальным. И все было, как всегда: жены бранили за долгое отсутствие и неприлично облупившиеся, неузнаваемые физиономии; репортеры — не охотники — в очередной раз пытались высмеивать недоступную их пониманию благородную первобытную страсть; добрые знакомые, опрокидывая под жареного гуся рюмку, хвалили самоотверженных энтузиастов.
Лето и осень пролетают на Колыме незаметно. А бесконечная для многих зима охотникам не кажется длинной — уже с Нового года идет глубоко законспирированный разговор: «Куда нынче? На тракторе или вертолете? В Тауйск? На Лайковую? На Армань Старую или. Новую?.. Надувные матрасы? А спальные мешки?..»
Еще трещат морозы, змеей шипит поземка, крутит пурга, но от этих разговоров в ушах рождается клекот пестрой казарки и низкая, солидная перекличка серого гуся. Становится жарко, как от стакана коньяка.
Пожалуй, каждый третий мужчина на Колыме — охотник. И если учесть, скольких она, охота, поддерживает морально и физически, скольких заставляет полюбить Север, то, ей-богу, нужно воспевать эту мужественную страсть, а не иронизировать над одержимыми.
Охоту все больше ограничивают во времени, но люди ждут этих десяти дней в течение трехсот пятидесяти безропотно и смиренно. И как же бывает горько, когда начальство хладнокровно заявляет: «Ты, братец, не обижайся, но придется тебе задержаться. Поедешь на следующей недельке». Через неделю! А бывает, что день-другой решает все! Да тут дорог каждый час! «Через недельку!» Значит, год пропал… Это понимать надо!
А сборы идут, сроки придвигаются. Паника: разрешат — не разрешат нынче охоту вообще? Заболела жена… Не пускает директор… Свет не мил! Не готовы патроны, а дроби «два нуля» нигде нет… С транспортом не налажено. И вдруг: «Ребята, договорились на вертолет! Собирай на билеты!»
Тем временем полыньи в бухте Гертнера ширятся, ветер с Мелководной выносит льды к острову Завьялова. Между светло-голубым весенним небом и такого же цвета морем ярко вырисовывается цепочка гор полуострова Кони. За вершину Марчеканской сопки зацепилось серое облако.
- Предыдущая
- 58/63
- Следующая
