Тигр, олень, женьшень - Янковский Валерий Юрьевич - Страница 17
- Предыдущая
- 17/63
- Следующая
Одна за другой, тускло мерцая в полумраке прокопченной кухни, выстроились бутылки бренди, коробка красных с золотом плиток шведского шоколада, булки свежего хлеба и ящик с сотней слегка подмерзших в пути мандаринов…
На Новый год в тайге остались трое охотников: брат Арсений, Валентин Вальков и я. В канун праздника Валентин на охоту не выходил, ему были поручены хозяйственные дела. Отличный кулинар нажарил из филе годовалого кабана груду сочных отбивных, отварил языки, сердце. Сходил в лес за елочкой. Теперь несколько сдвинутых вместе низких столиков были накрыты белой бумагой, а на них расставлены блюда со всеми сортами мясного и хозяйскими национальными салатами. В больших чашках парящий, прямо из котла, рис. Между блюдами красовались доставленные Серафимом бутылки.
В углу стояла трогательная, без единого украшения, елочка.
Без пяти двенадцать все взрослое мужское население сидело на теплом полу за импровизированным банкетным столом. Женщины и дети устроились рядом на кухне. Подобной встречи Нового года никто из участников не знал, вероятно, ни до, ни после…
А главный виновник торжества в это время уже катил экспрессом к южной оконечности страны, пересекал пароходом Корейский пролив и мчался в Токио. Ради того, чтобы доставить другую радость: поздравить по телефону Токио — Стокгольм свою семью. Услышать за многие тысячи километров по проложенному на дне океанов кабелю голоса жены и трех маленьких дочек.
Член Шведского королевского географического общества, путешественник и писатель Стен Бергман совершал уже третью экспедицию на Дальний Восток. В двадцатые годы совсем юными молодоженами они с женой около трех лет провели на Камчатке. На оленях, собаках и пешком исследовали вдоль и поперек огромный полуостров. Потом дети привязали жену к дому, и следующей явилась его двухгодичная экспедиция на Курильские острова.
А теперь — в Корею. Приехав, он арендовал в нашем курортном местечке Новина уютную дачу «Зорьку», создал там базу, с помощником шведом и маленьким веселым японцем Ямамото исколесил почти весь север страны. Собирал коллекции птиц, шкуры и черепа зверей, предметы старины и первобытные орудия труда, национальную одежду корейцев и домашнюю утварь. Много фотографировал, писал.
Однако в программу его зоологических изысканий входило добыть выдающийся экземпляр дальневосточного секача-кабана для Стокгольмского музея и понаблюдать жизнь вепрей в их родной стихии. Как страстный охотник, он мечтал побродить за ними сам и договорился приехать в Симподон, куда мы отправились раньше.
Бергман прибыл в назначенный срок, мы познакомились ближе и быстро подружились. Среднего роста, темный шатен с ласковым прищуром карих глаз — что-то лапландское, от героев Кнута Гамсуна, было в его внешности; подвижный и энергичный, отзывчивый и мягкий, он как-то сразу располагал к себе ненаигранным благородством и культурой. Помочь добыть нужный экспонат и поучить охоте на кабанов попросил меня.
Утро первого выхода было на редкость холодным и ветреным. Прикрывая рукавицей лицо от жестких порывов ветра, я шагал впереди. За мной по узкой тропе в белом маскхалате с маузером за плечами шел Бергман; сзади — несший фотоаппарат и рюкзак кореец.
Я заметил подозрительную полосу: совсем сглаженный поземкой след табуна кабанов пересек наш путь. Пройдя по нему взад и вперед, приглядевшись к едва уловимым приметам, установил направление и то, что чуть заметный след вовсе не давний, а ночной. По тому, как спутники глядели на мое «колдовство», сомнение их было очевидным, однако спорить они не стали и послушно свернули с набитой тропы в глубокий снег.
Преследовать идущий ходом табун диких свиней нелегко. У них по четыре крепких тренированных ноги с цепкими копытами, и они не выбирают дороги. Бегут километры и километры, то вверх, то вниз, а еще хуже — крутыми косогорами, где человек, не имея этих спасительных копыт, беспрерывно скользит, срывается, падает и больно сбивает ноги. А кабаны идут и идут сквозь чащу кустарников и колючей аралии, под поваленные деревья, через них — прут напролом туда, куда ведет инстинкт старой чушки-вожака.
Прошло несколько часов утомительной ходьбы, пока мы обнаружили лежки. Звери встали уже утром, начали пастись. Швед и кореец заулыбались; теперь, я видел, они поверили моему опыту.
Чувствовалось, что стадо где-то близко. Во избежание лишнего шума носильщику предложили держаться шагах в пятидесяти позади, а мы, постепенно распутывая и обрезая петли пасущегося стада, осторожно взобрались на освещенную солнцем, покрытую дубами возвышенность. Сразу за ней начинался хаос сильно заросшего оврага. Камни, коряги, кустарник среди старого чернолесья — фон, сильно мешающий разглядеть осторожного зверя. После яркого света все здесь казалось погруженным в серую мглу.
Едва высунувшись и прячась за ствол дерева, я глянул вниз и, показалось, заметил какое-то движение. Сделал предостерегающий жест; компаньон замер в двух шагах слева. Я видел любопытную картину. Короткий толстый обломок упавшего дерева удивительно напоминал стоящего боком, застывшего в настороженной позе кабана. Но эта чурка была густо усыпана снегом, а поэтому сомнений не вызывала. Однако странное совпадение: на правом ее конце виднелись три темные точки: одна побольше, две поменьше, как нос-пятак и два глаза… И тем не менее я понимал, что живой зверь не может быть покрыт слоем снега.
Это чучело находилось всего в сорока шагах от нас, а вокруг него тоже камни, стоячие и поваленные, присыпанные снегом стволы деревьев. Замерев, я смотрел не отрываясь, инстинкт подсказывал не шевелиться. С минуту мы простояли как вкопанные. Но вот — одно едва заметное движение, а может быть, пар от дыхания, и все стало ясно: да, это кабан! И лишь тогда я понял: белый он потому, что, копаясь в глубоком снегу, резкими взмахами головы снизу вверх набросал на себя целое покрывало. Последним броском засыпал и голову и, услышав шорох, полуобернувшись, застыл. Он стоял по брюхо в снегу, и черными в самом деле оставались лишь глаза да кончик носа. Точно слепленная детьми лежащая на боку «снежная баба». Однако поза была крайне напряженной.
Мне хотелось, чтобы гость стрелял первым, это был неслыханно удачный шанс. Указывая одними глазами, я едва слышно произнес:
— Бейте, это кабан!
Но его непривычный глаз не мог нащупать зверя среди хаоса неясных теней. Он, естественно, искал черную тушу и не находил ее. А секунды бежали… Миг — зверюга скроется!
Я медленно поднял винтовку: на этом расстоянии можно было попасть в глаз. Однако Стен чувствовал, что вепрь рядом, и бурно переживал первую встречу. До меня донеслось едва слышное:
— Ради бога… — И я опустил ружье.
В этот момент по направлению моей мушки он разглядел зверя и — о ужас! — двинулся вперед…
— Стреляйте! — выдохнул я, совсем обалдев от такого несуразного поведения. Но он так разволновался, что не рисковал бить с руки. Подбежав к одному из дубков, опер на толстую ветку свой маузер и начал целиться. Неплохой стрелок не верил себе…
Я считал, что все безвозвратно потеряно: сейчас кабан прыгнет и растает в зарослях! Но если бывают чудеса, то случилось одно из них: обычно на редкость чуткая свинья даже не шагнула. Только едва заметно повела головой и осталась в той же позе. Очевидно, солнце слепило ее, а ветер относил шум и запахи. И лишь мелькнувшая тень заставила насторожиться.
Мне казалось — швед целится целую вечность, я даже успел подумать: не случилось ли что с ружьем. Но — траххх! — и зверь кинулся вправо, куда стоял головой. В первом же удобном «окне» я поймал его на мушку и «подправил»: он с ходу закопался носом и повалился на бок. Среди деревьев в разных направлениях замелькали темные силуэты. Выбрав на прогалине покрупнее, я свалил другого. Треск, шум, выстрелы, хрюканье — все разом оборвалось. Наступила тишина.
Гость был в восторге: в первой чушке была и его пуля. Я сунул палец в рану и мазнул его по лбу, объяснив, что это — посвящение в кабанятники. Он счастливо улыбнулся и не стирал кровь до вечера.
- Предыдущая
- 17/63
- Следующая
