Исповедь старого дома - Райт Лариса - Страница 24

• Предыдущая
• 24/64
• Следующая

— Зачем же вы, такой известный и талантливый, по помойкам роетесь?

Он расхохотался громко и от души, а потом так же внезапно оборвал смех и стал исключительно серьезным и задумчивым. Поднялся, неторопливо подошел к матрасу, где все еще лежали собранные в мусоре деревяшки, бережно взял несколько, повертел в руках, потом сказал с горечью, не оборачиваясь к девушке:

— Люди не ведают, что творят.

Затем в два прыжка пересек комнату, сунул Ане в руки какой-то брусок, спросил резко:

— Что это?

Она пожала плечами:

— Кусок дерева.

— Кусок дерева, — передразнил он ее. — Вот и они так думают и спешат избавиться как от ненужного барахла. Долой прошлое! Вперед, к светлому будущему! Да здравствует минимализм: «Хельга» в гостиной, «Минск» на кухне и в гараже «Салют». А это, моя дорогая, не кусок дерева, а часть старинной мебели, из обломков которой еще можно сотворить что-то стоящее. Но разве кто-то думает об этом? Нет! Всё долой! Всё на свалку! Как будто у тех, кто избавляется от прошлого, может быть достойное будущее.

— Ну, это спорный вопрос.

— Ладно, поспорим в другой раз, а сейчас смотри-ка. — Он вернулся к матрасу, поднял с него еще несколько совершенно непривлекательных, с Аниной точки зрения, кусков дерева и перенес их к верстаку. — Посиди пока! — велел он гостье и принялся за дело.

Минут через двадцать перед Аней стояло нечто, вполне напоминавшее стул. Конечно, его нельзя было назвать образцом надежности, но и куском дерева он быть перестал.

— Это только двадцать минут. А если в дело пустить лак, краску, заняться декорированием и полировкой, то через несколько дней можно получить вполне достойный предмет века так восемнадцатого. Так-то.

— А разве нельзя найти настоящие вещи, не развалившиеся?

Он снова засмеялся, но теперь тихо, по-доброму:

— Экая ты смешная! Настоящие, они в музеях да во дворцах. Кто же их тебе даст? Вот и приходится в контейнеры заглядывать, вдруг хоть частичку того самого, древнего, удастся урвать? Можно, конечно, и новые доски состарить, но это уже не так интересно.

— Выходит, вам здорово повезло, что люди не ведают, что творят?

— Выходит, что так. Ладно, ты не умничай! Подай-ка мне лучше вон ту дощечку.

Аня подала. И подавала еще несколько месяцев, забегая к Горобцу то на час, то на два в день. Подавала тихо и молча до тех пор, пока, наконец, не решилась.

— Научите меня, — выдохнула чуть слышно в ту секунду, когда рубанок перестал строгать, а пила еще не завизжала. Выдохнула и затаилась, даже зажмурилась в ожидании недовольного молчания. Но ответом была секундная тишина, которую прервал спокойный ответ:

— Я думал, ты никогда не попросишь.

Мастер трижды пытался привить любовь к собственному делу своим детям, но всякий раз терпел неудачу. Не возникло у них желания идти по его стопам. Старший стал врачом, средняя дочь — научным сотрудником, не вылезающим из библиотек, а младшая, хоть и подавала надежды превратиться в талантливого художника, тяготела к холсту, а не к рубанку. У Горобца же, как у любого творческого человека, существовала потребность поделиться с кем-то своими знаниями. И вот когда он уже почти смирился с мыслью, что потребность эта так и останется неудовлетворенной, появилась Аня.

Андрей Александрович секретов не жалел, с удовольствием раскрывал ученице тайны резьбы по дереву, не уставал ее хвалить и с гордостью повторял, что когда-нибудь она обязательно превзойдет своего учителя.

— Станешь Моцартом, и я тебя отравлю.

Она отнекивалась, смеясь:

— Нет, я актрисой буду!

— Одно другому не мешает, — спокойно возражал он.

Она не спорила, но в душе не могла согласиться. Актриса, в свободное время придумывающая декорации, почему-то казалась ей нелепостью. Нет, у актрисы должны быть другие занятия, да и времени свободного не найдется. Одно другому мешает. Либо актриса, либо…

— Мешает, — сказала Анна, глядя куда-то сквозь восторженного Эдика.

— Кто мешает? Кому мешает? Я спросил: где ты этому научилась?

— Там уж не учат (больное сердце Андрея Александровича Горобца не настучало ему длинной жизни). Так что: берешь или нет?

— Спрашиваешь! Сколько ты хочешь за это чудо?

— Договоримся.

— Ладно. Тогда мне нужны еще кровать, стол и кресло.

— Стол и кресло я уже сделала. Они в сарае. А кровать пока не готова. Но к премьере я успею, ты ведь еще даже репетировать не начинал.

— Так я и не начну, пока ты не согласишься играть.

— Я не соглашусь, Эдик.

— Что за ерунда! Раньше ты никогда не ломалась. А теперь почему?

— Потому что одно другому мешает. Либо я, либо мебель.

— Тогда ты.

— Мебель, Эдик, мебель. Ты уже это сам понял, просто сказать боишься. Хороших актеров гораздо больше, чем хороших декораторов, так что не упусти свой шанс, иначе позвоню другому режиссеру.

— Ладно.

Он согласился слишком легко, и Анна не могла не порадоваться. Это значило только одно: мебель была гениальной, ничуть не менее гениальной, чем ее актерская игра.

— Кофе будешь?

Она сварила кофе, и они еще какое-то время посидели на террасе, болтая об общих знакомых, репетициях, спектаклях и новостях театральной жизни, которыми гость охотно делился с хозяйкой. Собака за дверью снова устроила громкую возню, почуяв запах бутербродов, которые Анна поставила на стол. А дом опять стал раздражаться, потому что надеялся уловить в разговоре какое-то объяснение происходящему, а подвывание и царапанье мешали слушать.

Впрочем, посиделки были недолгими. Эдику не терпелось проникнуть в сарай, чтобы оставить там новую порцию восторгов и отбыть в Москву, где без него, конечно, все застопорилось, а то и вовсе замерло. Анна отправилась его провожать. Дом озадаченно обдумывал услышанное: известная актриса, которая может вернуться на сцену, но вместо этого мастерит декорации для театральных постановок и скрывает свое местонахождение. Почему? Объяснения этому дом не находил, как не находил и ответа на вопрос, отчего всегда и всем недовольная, постоянно дергающая Анну больная молчала во время визита режиссера. «Жива ли?» — забеспокоился дом, заглядывая к старухе в комнату. Она лежала на кровати, вперив взгляд в портрет на стене, а по щекам ее медленно и скорбно катились слезы.

Анна вернулась на террасу, выпустила собаку и вошла в комнату к больной, даже не дождавшись обычного «Ну-ка!»

Женщина оторвала взгляд от портрета, посмотрела на Анну и прошептала тихо, но внятно, так, что услышал даже старый дом:

— Спасибо!

Аля Панкратова была права: актрисой она была первоклассной, а женщиной довольно средней, к тому же малоопытной. Никто не объяснил ей, что устроить брак гораздо легче, чем его сохранить, особенно тогда, когда представления об этом браке и интерес к нему у мужа и жены лежат в совершенно разных плоскостях.

Она наивно полагала, что великовозрастный (по ее меркам) муж, видевший в жене свое призрачное счастье, будет ценить подарок судьбы и исполнять любой каприз по первому требованию. Но он расценил Алино появление как шанс на возвращение в прошлое. Он никогда не забывал, что первая жена была обычной девочкой, милой, приятной и не слишком требовательной: жила интересами мужа, его успехами и, в конце концов, даже жизнью поплатилась, боясь встать на пути его дипломатической карьеры.

От Али муж ожидал той же кротости и участия: горячих обедов, чистой квартиры и задушевных разговоров. Поначалу она полностью отвечала его требованиям: подносила, подавала, убирала и, глядя в глаза, с придыханием интересовалась:

— Как на работе?

А он, очарованный покладистостью, молодостью, грудным голосом и поволокой в очах, рассказывал даже то, что требовалось оставить в стенах кабинета. Аля слушала, изображая подлинный интерес и тайно выжидая подходящий момент. И такой момент наступил. Муж вручил ей билеты в театр:

— Прекрасная пьеса, отличные актеры, тебе понравится.

• Предыдущая
• 24/64
• Следующая