Общество «Будем послушными» - Несбит Эдит - Страница 47

• Предыдущая
• 47/50
• Следующая

Когда все выпили столько чаю, сколько может вместить в себя человек, полковник пожал руку каждому из нас, а Освальду он сказал:

«До свиданья, отважный разведчик. Я непременно назову твое имя в рапорте, который я должен послать в Главный Штаб».

«Его зовут Освальд Сесиль Бэстейбл, а меня Гораций Октавий», — хоть бы раз в жизни наш Гораций Октавий придержал свой язык! Если б не он, никто, в том числе и вы, любезный читатель, не узнали бы, что меня зовут еще и Сесилем. Разве это имя для мужчины?

«Мистер Освальд Бэстейбл», — продолжал наш полковник (он-то догадался не упоминать лишний раз то, другое имя), — «вы могли бы стать украшением любого полка. Без сомнения, Главный Штаб наградит вас за службу отечеству. Но пока я хотел бы, чтобы вы согласились принять крону от товарища по оружию».

Освальду жаль было так разочаровать доброго полковника, но пришлось ответить, что он всего-навсего исполнил свой долг и что ни один английский разведчик не согласился бы взять за это плату. «К тому же», — добавил он с присущим (да-да, присущим, мне нравится это слово) ему чувством справедливости, — «остальные сделали ничуть не меньше, чем я».

«Ваши чувства делают вам честь», — сказал полковник (он был самым вежливым и разумным из всех известных мне полковников). — «Однако, господа Бэстейблы и — и прочие (он не запомнил Фулкса, конечно, ведь эта фамилия звучит не так благородно, как Бэстейблы) — вы не откажетесь получить солдатское жалование?»

«Отличная плата, шиллинг за день!» — хором сказали Алиса, Денни и Ноэль, а человек в треуголке пробормотал что-то насчет старины Киплинга.

«Отличная плата, — подтвердил Полковник, — но мы вычитаем за питание. По два пенса за чай с каждого, как раз и остается пять шиллингов».

Всего два пенса за три чашки чая на каждого, и пару яиц, не говоря уж о банке клубничного варенья, бутербродах, и всех кусочках, доставшихся на долю Леди и Пинчера. Должно быть, с солдат берут за провиант дешевле, чем с гражданских, и на мой взгляд это только справедливо.

После всего сказанного Освальд охотно принял пять шиллингов.

Едва мы распрощались с отважным полковником, к нам подъехал велосипед, а на велосипеде дядя Альберт. Он спрыгнул с велосипеда и сказал:

«Что за безобразие? Опять пропали на весь день! Вы что, воинских учений никогда не видели?»

Мы рассказали ему обо всех происшествиях этого дня и он извинился за свои слова, но семя сомнения уже зрело в душе Освальда. Он был уже почти уверен, что весь этот знаменательный день мы вели себя просто как дураки. Он не стал ничего объяснять другим, но после ужина попросился на приватную беседу с дядей Альберта.

Дядя Альберта сказал, что он не может поручиться — быть может, зубы дракона по-прежнему дают обильные всходы, но все-таки и скорее всего, и наши и враги были обычными английскими солдатами на учении, а генерал был вовсе не генералом, а чем-то вроде арбитра в этой игре.

Освальд предпочел никому не рассказывать об этом. Пусть ликуют юные сердца Бэстейблов и Фулкса, пусть они верят, что спасли свое отечество и не ведают, какого дурака они сваляли. Освальд уже чересчур взрослый, ему не следовало так глупо попадаться. Но все же — кто знает. Дядя Альберта сказал ведь, что насчет драконьих зубов никто не может быть до конца уверен.

Близкий конец мрачной тенью навис над нашими невинными развлечения. Как выразился дядя Альберта: «Жерло (кажется, так) школы уже растворено». Совсем немного оставалось до нашего возвращения в Блэкхит и и все многообразные наслаждения сельской жизнью обречены были поблекнуть и превратиться в увядшие цветы памяти. Все, хватит! Надоело за каждым словом в словарь лазить!).

Попросту говоря, конец пришел нашим каникулам. Здоровское было времечко — но оно кончилось. Жалко, а с другой стороны, приятно будет снова увидеть папу и всем в школе рассказать про наш плот и плотину и Таинственную башню.

И тут Освальд и Дикки, случайно повстречав друг друга на яблоневой ветке, завели такой разговор:

«Четыре дня всего осталось», — сказал Дикки. И Освальд ответил «Ага!»

«Надо уладить одно дело», — продолжал Дикки. — «Это чертово общество послушных. Я не хотел бы, чтобы оно и в городе продолжалось. Надо распустить общество, пока мы еще тут».

Дальше последовал такой диалог:

Освальд сказал: «Верно. Я самого начала говорил, что дело пахнет керосином».

Дики добавил: «Я тоже!»

Освальд: «Надо созвать совет. Не так-то просто будет всех уломать».

«Ужо!» — сказал Дикки, и мы принялись грызть яблоки.

Все члены совета были мрачны и печальны, и это облегчало наше задачу. Пока люди предаются печальным размышлениям о чем-то одном, они уже не в состоянии сосредоточиться на чем-то еще(подобные рассуждения дядя Альберта называет философским обобщением). Освальд начал свою речь так:

«Мы попробовали общество послушных и, может быть, в нем была какая-то польза. Но сейчас пора предоставить каждому из нас вести себя хорошо или плохо, кто как сумеет, по собственному разумению, и не приставать друг к другу».

Все молчали и Освальд продолжал: «Я выдвигаю предложение: шарахнуть — то есть я хотел сказать, распустить — общество послушных, поскольку оно уже исполнило свою миссию, а если чего не вышло, мы в этом не виноваты».

Дикки сказал: «Слушайте, слушайте! Я за».

тут наш Денни-дантист внезапно сказал: «Я тоже за. Я думал сперва, от этого будет какая-нибудь пользу, но теперь я вижу, чем больше стараешься быть послушным, тем хуже выходит».

Освальд был приятно удивлен, и мы тут же поставили вопрос на голосование, пока Денни не передумал. Я, Г. О., Ноэль и Алиса нас поддержали, так что Дора и Дэйзи остались в меньшинстве. Чтобы их утешить, мы попросили их почитать нам вслух записи из золотой книги, А Ноэль уткнулся лицом в солому (он корчил такие рожи, что на него просто страшно было смотреть) и вместо того, чтобы слушать, опять сочинил стихи. Общество послушных было похоронено и отпето, и тогда Ноэль поднял голову и прочел стихи:

«„Н“ значит Ноэль, так у меня и рифма получается, и смысл — пояснил он. — „Воспита“ плюс „Н“ — вместе будет „воспитан“, ясно?»

Нам было вполне ясно, и мы так ему и сказали, чтобы нежное сердце поэта успокоилось. Освальд почувствовал, как огромная тяжесть свалилась с его (Освальда) груди, и ему даже на минутку захотелось стать вполне примерным мальчиком и образцом послушания.

Он спустился по лестнице с чердака и сказал:

«Одну вещь мы еще должны сделать напоследок. Мы должны найти пропавшую бабушку альбертова дяди».

В груди Алисы, как известно, бьется верное и искреннее сердце. Она тут же поддержала брата, сказав: «Мы еще утром говорили об этом с Ноэлем. А ну тебя, Освальд, ты опять стряхнул всю пыль прямо мне в глаза» (она спускалась по лестнице чуть ниже меня.

Этот обмен репликами потребовал от нас созыва нового совета. На этот раз не на чердаке. Нам хотелось напоследок собраться в каком-нибудь необычном месте, но не в молочной, как предлагал Г. О., и не в погребе, как почему-то советовал Ноэль. Мы забрались на верх дома по задней лестнице и там обговорили, что нам следует делать. Освальд был переполнен блаженством от мысли, что с обществом послушных покончено, поэтому, когда мы собрались пить чай, он весело и братски подтолкнул Ноэля и Денни, которые пристроились на ступеньке чуть пониже его и сказал: «Пошевеливайтесь, ребята, пора чай пить!»

Любезный и разумный читатель, отличающий справедливость от глупости, в состоянии, верно, понять, что Освальд совершено не виноват в том, что оба этих дурачка опрокинулись и покатились вниз по лестнице, стукаясь друг о дружку, и вышибли внизу дверь и упали прямо на миссис Петтигрю, которая как раз собиралась отворить эту дверь (я и миссис Петтигрю должен был предвидеть?) и сбили ее с ног вместе с подносом. Оба они до самых костей пропитались чаем с молоком и разбили пару чашей и молочник. Миссис Петтигрю с трудом поднялась, но кости у нее все были целы. Она хотела тут же отправить Ноэля и Денни в постель, но Освальд сказала, это его вина. Он хотел дать мальчикам шанс совершить поистине золотое деяние и признать, что он вовсе ни в чем не виноват, но они только потирали свои шишки, а за него и не подумали вступиться. В итоге, на долю Освальда выпала постель в пять часов вечера и острое сознание людской несправедливости.

• Предыдущая
• 47/50
• Следующая