Общество «Будем послушными» - Несбит Эдит - Страница 41
- Предыдущая
- 41/50
- Следующая
«Надо будет сделать такие же на шляпы», — сказала Алиса. — «И мы можем уже сегодня обращаться друг к другу как в книжке, чтобы привыкнуть. Вы согласны, сэр Рыцарь?»
«Согласен, о Проповедник женского монастыря», — ответил ей Освальд, но тут вмешался Ноэль и сказал, что Алиса, в лучшем случае, только полпроповедника. В третий раз нашей мирной беседе угрожала жестокая ссора, но и в этот раз ее предотвратила Алиса.
«Не придирайся, Ноэль, будь умничкой», — попросила она, — «забирай себе всего проповедника, а я буду просто пилигримом или королем Генри, который убил Фому Беккета».
С тех пор мы называли ее Просто Пилигрим — и она не возражала.
Хотели было сперва надеть настоящие шляпы, но в них было жарко, поэтому мы выбрали большие соломенные шляпы, как у негров на плантации, и к ним и прикрепили свои раковины. Мы пытались сделать сандалии, вырезав подметку из грубой ткани и подвязав ее веревочкой, но ноги сразу становятся такими грязными, что лучше уж идти в башмаках. Самые благонамеренные из паломников решили перевязать свои ботинки белой тесьмой, чтобы было видно, что это сандалии. К числу этих паломников принадлежал и Денни. Что касается одежды, то на нее у нас не было времени. Мы подумали было о ночных рубашках, они ничуть не хуже рубах, в которых ходили кающиеся, но решили, что жители Кентербери уже отвыкли от таких штучек и могут переполошиться, поэтому решили идти в обычной своей одежде.
Сами понимаете, как нам хотелось, чтобы на следующий день с погодой все было в порядке. И день выдался на славу.
Ясным утром поднялись пилигримы и отведали завтрак. Дядя Альберта уже поел и заперся в своем кабинете, только ручка скрипела. Мы немного постояли прислушиваясь под его дверью — в этом нет ничего дурного, ведь когда за закрытой дверью один человек, вы не можете, прислушиваясь, выведать какие-то его секреты.
Экономка охотно накормила нас, обрадовалась, что мы уходим и собрала нам кучу еды. Элайза тоже всегда радовалась, когда мы уходили — глупые женщины, ведь без нас им должно быть скучно и одиноко. Мы взяли с собой двоих собак — после истории с Таинственной башней нам запретили выходить иначе как в сопровождении этих преданных друзей человека. Марту мы оставили: бульдоги не любят далеко ходить. Советую вам это запомнить.
Мы собрались, надели большие шляпы с ракушками, надели ботиночные сандалии, взяли в руки посохи. Особенно шикарно выглядел Дантист: он надел ботинки на босу ногу перевязал их тесемочкой, так что издали их, наверное, можно было принять за сандалии. Но он все не унимался и твердил, что в башмаки надо было насыпать горох. Мы его слушать не стали: всем известно, что даже маленький камушек может стереть ногу до крови, а уж горох…
Мы хорошо знали, по какой дороге должны идти пилигримы: она проходила как раз мимо нашего дома, немного заброшенная, узенькая, тенистая и уютная дорожка. Идти ней приятно, но повозки здесь ездят редко, потому что много ям и рытвин, так что она спокойно поросла травой.
Когда я говорил, что день был ясный, я имел в виду, что не было дождя, но солнца особого тоже не было.
«Как удачно, о Рыцарь, что светило дня не явилось ныне во всей полноте своего сияния», — обратилась ко мне Алиса.
«Истину речешь, Просто Пилигрим, — отвечал Освальд, — и так жутко жарко.»
«Лучше бы я не был сразу двумя людьми, — пожаловался Ноэль, — от этого мне еще жарче. Я буду Старостой или еще кем-нибудь, ладно?»
Но мы напомнили ему, что он сам виноват, потому что Алиса готова была быть его половинкой, а он плохо обращался с ней, и теперь вполне заслужил, чтобы ему было жарко за двоих.
Но хотя нам было жарко, и мы отвыкли от таких далеких переходов, мы исполнили свой паломнический долг: заткнули глотку Г. О., как только он вздумал жаловаться. Алиса объяснила ему, что ныть и пищать недостойно помеси гнома с эклером.
Было так жарко, что Аббатиса и Батская Ткачиха расцепили руки (обычно они ходят в обнимку, дядя Альберта прозвал их Лаура-Матильда), а Доктор и Дикки (он хотел быть Батским Ткачом, но мы так и не нашли его в книге) сняли с себя жилетки.
Если б какой-нибудь художник или фотограф, любящий изображать торжественные процессии, повстречал нас на этой дороге, он остался бы доволен. Ракушки из бумаги вышли просто отлично, только они мешали как следует пользоваться посохом, потому что все время попадались под руку.
Мы все шли в ногу, бодро и весело, беседуя как полагается в книжке, но вскоре Освальд, «юный совершенный рыцарь», заметил, что с одним из нашей компании происходит что-то неладное. Наш Дантист совсем стал бледный, молчаливый, как будто скушал что-то неподходящее, но еще не вполне в этом уверен.
Он окликнул его: «Ну, что теперь не ладится, Дантист?» — снисходительно, но сурово, как и полагается рыцарю, потому что ничего нет противнее, чем когда кому-нибудь станет плохо прямо посреди игры, и придется все бросить и возвращаться домой, да еще жалеть того, кто все испортил, вместо того чтобы честно пожалеть об испорченной игре.
Денни сказал, что у него все в порядке, но Освальд видел: врет.
Тут Алиса сказала: «Давай отдохнем немного, Освальд, сегодня очень жарко».
«Обращайтесь ко мне сэр Освальд, Просто Пилигрим», — с достоинством возразил ей брат, — «Я как-никак Рыцарь».
Мы сели и съели свой ленч и даже Денни повеселел. Мы поиграли в пословицы, в Двадцать Вопросов и в «Отдаю сына в учение», а потом Дикки сказал, что пора ставить паруса, если мы рассчитываем нынче причалить в Кентербери. Конечно, у паломников парусов не бывает, но Дикки всегда так.
И мы пошли дальше. Пожалуй, мы вполне могли добраться до Кентербери, но Денни становился все бледнее, и вскоре Освальд уже безошибочно различал своим многоопытным взором, что Дантист хромает.
«Башмаки жмут, Дантист?» — сказал он ему ласково, но бодро, чтоб не раскисал.
«Ничего — все в порядке», — пропыхтел он.
Мы пошли дальше, немного притомившись, потому что солнце пекло вовсю и тучи уже не закрывали его. Мы пели «Британский гренадер» и «Тело Джона Брауна» — под него идти намного легче. Мы как раз запели «Топ, топ, топ, вот идут ребята», но тут Денни встал как вкопанный. Он поджал одну ногу, потом опустил ее и поджал другую, и вдруг прижал обе руки к глазам, весь сморщился и опустился на землю.
Он опустил руки и мы увидели, что он ревет. Сэр Освальд не станет приводить здесь свое мнение о людях, способных плакать по любому поводу.
«В ЧЕМ ДЕЛО?!» — заорали мы, а Дора и Дэйзи подскочили к нему и принялись гладить его и похлопывать, только бы бедняжка Денни рассказал им, что с ним случилось. Он сказал, все в порядке и пусть все идут дальше, а его заберут на обратной дороге.
Освальд подумал, что у Денни мог разболеться живот, и он не хочет признаваться в этом перед всеми, поэтому велел всем идти дальше, а сам остался с ним и сказал:
«Хватит валять дурака, Денни. Живот болит, что ли?»
Денни перестал плакать и сказал: «Нет!», — да так громко, как будто это я был в чем-нибудь виноват.
«Ладно», — сказал ему Освальд, — «ты сам знаешь, что портишь нам всю игру. Выкладывай, в чем дело?!»
«А ты никому не скажешь?»
«Конечно, если ты против», — мягко сказал ему Освальд.
«Это мои башмаки».
«Снимай их».
«Смеяться не будешь?»
«Нет!» — заорал Освальд еще громче, чем раньше орал Дантист, и все оглянулись посмотреть, что происходит, но Освальд подал им знак, чтобы они продолжали идти, а сам, нагнувшись, начал смиренно и бережно развязывать сандалии на ногах своего изнуренного спутника. Денни и не подумал мне помочь, а только ревел.
Освальд снял правый башмак — и страшная тайна открылась ему…
«Ну, знаешь ли!» — в справедливом негодовании воскликнул Освальд.
Денни зарыдал — потом он говорил, что не рыдал, а просто плакал, но если Освальд уже и в реве ничего не понимает, я лучше не буду писать эту книжку.
Когда Освальд снял с Денни ботинок, он бросил его на землю и слегка наподдал ногой. Из ботинка высыпались и покатились по земле горошины — целая куча.
- Предыдущая
- 41/50
- Следующая
