Дети железной дороги - Несбит Эдит - Страница 7

• Предыдущая
• 7/42
• Следующая

Хозяин станции отошел от кучи и затаился в тени отцепленного вагона, у которого была маленькая медная труба и на котором было написано:

«Г. Н. и С. Р., возвращайтесь немедленно к запасным путям, туда, где белый вереск…»

И в этом укрытии он выжидал, пока маленькое существо не перестало копаться и шуршать. Тогда он подошел к подножию горы, дал негоднику чуть-чуть спуститься, а потом сам стал подниматься навстречу. В конце концов, он схватил свою добычу за воротник. Добычей этой оказался Питер, у которого на боку болталась плотницкая сумка, полная угля.

– Наконец-то я тебя изловил, негодный воришка! – воскликнул хозяин станции.

– Я не воришка, – проговорил в ответ Питер настолько твердо, насколько это было возможно в его положении. – Я шахтер.

– Вот я тебя сдам морским пехотинцам, и ты им расскажешь, кто ты есть!

– Но я говорю правду, и я кому угодно это готов повторить.

– Правду! Заткнись, молокосос. Пошли на станцию, – скомандовал хозяин, продолжая держать своего пленника за воротник.

– Ах, нет! – раздался в темноте пронзительный детский голос, но это не был голос Питера.

– Только не в полицию! – послышался еще один голос.

– Пока идемте все на станцию, а там поглядим. Получается, у вас уже целая шайка сколотилась. Так. И много вас?

– Нет, только мы! – ответили в один голос Бобби и Филлис, выходя из укрытия в тени еще одного вагона, помеченного табличкой «Угольная шахта Стейвли», под которой еще приписано было мелком: «Требуется на путь № 1».

– Рады, что выследили, да? – сердито огрызнулся Питер.

– Не я, так кто-нибудь другой тебя бы сцапал, – ответил хозяин станции. – Пойдемте.

– Нет, прошу вас! – выступила вперед Бобби. – Не могли бы вы решить прямо сейчас, что вы будете с нами делать? Мы с сестрой точно так же виноваты, как и брат. Мы отвозили уголь – и мы знали, откуда он его берет.

– Ничего вы не знали! – пробурчал Питер.

– Мы все знали, – настаивала Бобби, – знали с самого начала. Мы только прикидывались, что не знаем, хотели над тобой посмеяться.

Чаша терпения Питера была переполнена. Он лазил по кручам, он рубил уголь, его поймали, и вот оказывается, что сестры над ним смеялись!

– Пустите, не держите меня, – обратился он к хозяину, – я никуда не уйду.

Хозяин отнял руку от воротника, потом чиркнул спичкой и при слабом свете попытался рассмотреть лица своих пленников.

– Вот оно что, – проговорил он наконец, – значит, вы сверху, из дома с тремя трубами. Одеты-то вы не как наши! Объясните же мне теперь, что вас заставило это сделать? Разве вы не ходите в церковь, не слушаете заповедей, или как это там называется, про то, что воровать – большой грех? – он говорил теперь гораздо мягче, и Питер стал отвечать ему.

– Я не думал, что это кража. Я почти убежден был, что нет. Я думал, что если бы я брал уголь с поверхности, то тогда это в самом деле была бы кража. А если я беру его из глубины, то я не краду, я добываю. Вам за тысячу лет не сжечь весь этот уголь, и вы бы никогда не добрались до глубины этой кучи!

– Положим, что так. Но зачем все-таки вы это делали, позабавиться, что ли, захотели?

– Хороша забава! Переть в гору такую тяжесть, – возмутился Петер.

– Тогда зачем же? – у хозяина был теперь такой приятный и ласковый голос, что Питер решил все сказать, как было на самом деле.

– Вы помните, недавно была плохая погода, холодно, дожди… И мама сказала, что нельзя нам затопить печку, потому что мы бедные. Там, в нашем другом доме, мы, чуть похолодает, сразу топили…

– Простите, не надо… – проговорила Бобби.

– Хорошо, – сказал хозяин станции, глубокомысленно почесывая щеку. – Я сейчас вам скажу, как я поступлю. Сейчас я ничего вам не сделаю. Но запомните, молодые люди, что кража все равно есть кража, и шахта эта вам не принадлежит, независимо от того, добываете вы уголь или собираете с поверхности. Чешите теперь домой – живо!

– Вы хотите сказать, что вы никак нас не накажете? Какой вы хороший! – порывисто воскликнул Питер.

– Вы самый лучший! – подхватила Бобби.

– Вы душка! – воскликнула Филлис.

– Ну, полно, все в порядке! – махнул рукой хозяин станции.

И с этим они расстались.

– Я с вами не разговариваю, – объявил Питер, когда они стали взбираться на холм, – вы обе вредины и предательницы.

Но девочки так были рады, что Питер с ними, невредимый и свободный, и что они держат путь к «Трем Трубам», а не в полицейский участок, что особенного значения его недобрым словам не придали.

– Мы же сказали, что мы так же виноваты, как и ты, – осторожно заметила Бобби.

– Сказали – и соврали.

– Мы и в суде, перед судьями, повторили бы то же самое! – проговорила Филлис. – Не надо так злиться. Мы же не виноваты, что твои секреты так легко раскрываются.

Она протянула брату руку, и тот ее пожал.

– Может быть, я и простофиля, и смешной, а зато подвал битком набит углем.

– Знаю, – пролепетала Филлис, – но только я не думаю, что мы должны этому радоваться.

– А я думаю, – ответил Питер, собравшись с духом, – что нам есть чему радоваться. И я все еще не уверен, что добывать уголь – это преступление.

Но Бобби и Филлис думали иначе. И при этом они еще полагали, что Питер и сам в душе совсем не чувствует себя правым.

После этой истории с добычей угля Питер и его сестры решили, что от станции им пока следует держаться подальше. От станции, но не от железной дороги. Вся жизнь этих детей прошла на городских улицах под громыхание кэбов и омнибусов*[8], а также грозивших наехать на прохожих тележек. Это были тележки мясников, бакалейщиков и ремесленников, делающих подсвечники (вы видели, как ремесленник возит на тележке подсвечники? – я нет). А тут, среди сонного деревенского затишья, где ничто не двигалось и не шумело, – единственно поезда, приходившие и уходившие, вносили некоторое разнообразие. Детям казалось, что поезда как-то связывают их с той прежней жизнью, которую они когда-то вели. От ежедневных прогулок на склоне холма напротив «Трех Труб» наметилась тропинка, выбитая в сухом, хрустящем дерне. Дети уже знали время прибытия всех поездов и давали поездам имена. Поезд, шедший на юг и делавший остановку в четверть десятого утра, назывался у них «Зеленый Дракон». А чуть более ранний северный поезд (десять ноль семь) получил прозвище «Червяк Уонтли». Полуночный экспресс, своим надсадным свистом будивший их иногда от приятного сна, носил прозвище «Страшный Филин». Однажды Питер проснулся от этого свиста при холодном свете звезд, увидел сквозь прозрачные шторы мчащийся экспресс и сразу придумал ему такое название.

Поезд, на котором приезжал старый джентльмен, был Зеленый Дракон. У этого старого джентльмена было очень хорошее лицо, то есть одно из тех лиц, глядя на которые, можно подумать, что оно принадлежит хорошему человеку. Но не всегда хорошие лица принадлежат хорошим людям. У него был прекрасный цвет лица, гладко выбритые щеки, кипенная*[9] седина, он носил необычной формы воротнички, и цилиндр у него был такой, каких другие мужчины не носили. Конечно, дети ничего этого поначалу не замечали. Первое, на что они обратили внимание, была рука старого джентльмена.

Это было как-то утром, когда они все втроем сидели на подоконнике в ожидании Зеленого Дракона, который, судя по всему, опаздывал.

– Зеленый Дракон едет туда, где теперь папа, – сказала Филлис. – Если бы он вправду был дракон, то есть живой, настоящий дракон, мы бы его остановили и попросили, чтобы он передал папе, как мы его любим.

– Драконы ничего никогда не передают, – ухмыльнулся Питер, – они выше этого.

– Нет, почему же – если их сперва укротить, они нас слушаются, – возразила Филлис, – они слушаются команд «взять» и «принести», как спаниели. Они едят с ладони… Меня вот что беспокоит – почему папа нам не пишет?

• Предыдущая
• 7/42
• Следующая