Разбитое сердце Матильды Кшесинской - Арсеньева Елена - Страница 34
- Предыдущая
- 34/43
- Следующая
– Это ваша комната? – спросил Ники. – Ваша гостиная?
Она только и могла, что кивнула.
– А где вы спите? – проговорил он.
Маля качнула головой в сторону двери.
– Я хочу посмотреть, – сказал цесаревич. – Можно?
И улыбнулся, причем в этой улыбке ей почудилась мольба…
Она поспешно вбежала в спальню, всем существом своим чувствуя, что он идет следом, и не просто идет, но ласкает ее глазами. Остановилась около своей кровати. Она ждала поцелуя… однако он просто смотрел то на нее, то обводил глазами комнату.
Что теперь будет? Они сейчас вернутся в гостиную, поговорят о ее здоровье и всякой ерунде – и он уйдет и опять исчезнет из ее жизни?
Волнение встречи, страх новой потери, вспышка радостного тщеславия от того, что он все же захотел увидеть ее, опьяняли, туманили разум. И в то же время обостряли догадливость. А что, если он ждет первого шага?…
В горле пересохло. Стараясь вспомнить все, чему научилась от Сергея, Маля села на кровать и, глядя на Ники сверху вниз, провела пальцами по его бедрам. Он тихо ахнул, и тотчас под ее руками взбугрилась нетерпеливая плоть.
Со счастливым смешком она оперлась на локти, раскидала полы капота, полулежа раздвинула ноги… Он смотрел, покраснев, задыхаясь, не веря глазам… Тогда она пальцем указала на прорезь в панталонах и прошептала:
– Ты видишь? Иди туда, ну иди же…
Был миг, когда показалось, что он сейчас просто упадет на нее – и повторится то, что случилось в уборной Красносельского театра. Но теперь Маля знала, что это была лишь обманка, детская игра. С тех пор она стала взрослой, а он остался все тем же невинным и в то же время распутным мальчиком, каким был и тогда. И этого мальчика ей нужно было научить всему, что она узнала по его приказу!
Сомнения исчезли. Она снова села, придвинулась к Ники и стала расстегивать галифе. А потом, помогая дрожащими, похолодевшими от страсти и нетерпения пальцами, провела его в глубины таинственных пещер любовных наслаждений и открыла ему все свои сокровенные тайны.
Хорошо, что никого не оказалось дома! Ведь спальня находилась рядом с комнатой отца и была отделена от нее большим туалетным столом, который закрывал дверь в отцовский кабинет. Конечно, Феликс Иванович не смог бы войти, но услышать он мог бы очень многое.
Ники не мог оставаться надолго и скоро ушел – нет, приказал себе уйти. В прихожей торопливо, почти украдкой, словно простой офицер и его любовница, поцеловались на прощанье…
Но теперь Маля точно знала, что прощаются они ненадолго.
Верный привычке фиксировать все события своей жизни в дневнике, Ники записал:
«Вечером полетел к моей МК и провел самый лучший с ней вечер до сих пор. Нахожусь под впечатлением ее – перо трясется в руке!»
Написал он и два письма. Одно – записка на визитной карточке для «МК»: «Надеюсь, что глазок и ножка поправляются… до сих пор хожу как в чаду. Постараюсь возможно скорее приехать. Ники».
Это была первая записка от него! Маля не находила себе места от счастья. Она тоже была как в чаду.
Ах, как хорошо, что она не знала о другом письме, которое написал Ники в том же «чаду»!
Оно было адресовано великому князю Сергею Михайловичу и содержало в себе следующие строки: «Не знаю, как благодарить тебя и чем вознаградить. Н.».
Сергей немедленно понял смысл этого послания. После расставания с Малей он думал, что обожженное ревностью сердце не сможет болеть сильнее, но сейчас мучения стали непереносимыми: ведь в нем, оказывается, еще жила надежда на то, что Ники не станет возобновлять отношения с ней. Напрасно!
Чтобы избавиться от раздирающих душу воображаемых сцен их любовных игр, великий князь сел за письменный стол и начертал гордый, небрежный, великодушный ответ: «Я всего лишь исполнял твою просьбу».
На этом поставил точку и уже начал запечатывать послание, как вдруг не выдержал и приписал постскриптум: «А если в самом деле хочешь вознаградить меня, отдай ее мне, когда решишь жениться или надумаешь с ней расстаться».
Ники так и передернуло, когда он это прочел. На миг ревность всколыхнула то же отвращение к Мале, которое он испытывал, вернувшись в Россию и думая о тех «уроках в тишине», которые давал Серж, о той «науке страсти нежной», которую она осваивала под его утонченным руководством. Но теперь он уже стал другим… за одно любовное свидание она получила над ним полную власть! Не над сердцем, так над телом, над похотью его…
Но даже в этом всепоглощающем опьянении от того, что он ощущал себя полноценным мужчиной, Ники продолжал помнить о своем долге, о своей судьбе, о том, что путь долга и судьбы рано или поздно уведет его от Мали.
Поэтому он написал такой ответ: «Можешь в этом не сомневаться».
И Сергей Михайлович понял, что он прощен за то, что слишком хорошо исполнил просьбу своего родственника и господина.
А Маля потом часто получала записочки от Ники. Все их она берегла, хранила в особой шкатулке и часто перечитывала, давая себе слово, что будет хранить их вечно.
Если бы она могла заглянуть в будущее, то узнала бы, что утратит не только эти милые клочки бумаги, но и вообще все, что у нее было, даже подарки Ники, в том числе и золотой браслет с крупным сапфиром и двумя большими бриллиантами, его первый подарок, на котором она выгравировала две особенно дорогие ей памятные даты – их первой встречи в училище и его первого приезда к ней: 1890–1892.
В одном из писем Ники процитировал слова из арии Германна в «Пиковой даме»:
«Прости, небесное созданье, что я нарушил твой покой».
Он очень любил выступление Мали в этой опере: она танцевала в пасторали, в сцене бала первого акта. Танцовщицы в костюмах пастушек и в белых париках изображали фарфоровые статуэтки в стиле Людовика XV. Их выкатывали на сцену попарно на подставках, затем девушки спрыгивали и танцевали, в то время как хор пел: «Мой миленький дружок, любезный пастушок».
Исполнив пастораль, танцовщицы вскакивали обратно на подставку, и их увозили за кулисы. Ники очень любил эту сцену.
В другом письме он вспоминал любовь Андрия к польской панночке в гоголевском «Тарасе Бульбе» – ту любовь, ради которой он забыл всё: и отца, и семью, и боевых товарищей, даже родину. Маля не сразу поняла смысл его письма: «Вспомни Тараса Бульбу и что сделал Андрий, полюбивший польку».
А потом ее обожгло догадкой: «Да ведь он хочет на мне жениться! Ради меня – ради польки! – он готов отказаться от своих замыслов насчет гессенской принцессы!»
О боже мой! А ведь это только кажется, что она – всего лишь удачливая танцовщица и дочь зажиточного танцора. Родовитостью ее семья не уступит многим самым знатным семьям России!
Все Кшесинские отлично знали эту старинную историю и часто вспоминали ее в семейном кругу. Феликс Иванович пересказывал ее снова и снова – и никому не надоедало слушать:
– События эти произошли в первой половине XVIII века в Польше. Мой прадед, как старший в роду, унаследовал от своего отца, графа Красинского, крупное состояние, а его единственный младший брат получил лишь небольшую долю. Прадед вскоре после получения наследства овдовел и от тоски по любимой жене умер, оставив моего деда Войцеха на попечении преданного французского воспитателя. К осиротевшему двенадцатилетнему мальчику перешли обширные владения и крупное состояние графов Красинских. Но его дядя, считавший себя обездоленным и стремившийся захватить наследство Красинских, решил избавиться от Войцеха с помощью наемных убийц. Один из них, мучимый совестью, рассказал об этом воспитателю Войцеха, и тот решил, что единственным средством уберечь мальчика будет немедленное бегство из Польши, где ему грозила опасность, во Францию.
Собрав наспех кое-какие документы и то, что можно было захватить с собою, не привлекая внимания, француз бежал со своим воспитанником в 1748 году на родину и поселил мальчика в своей семье, имевшей дом под Парижем, в Нейи. Из предосторожности он записал Войцеха под именем Кшесинского.
- Предыдущая
- 34/43
- Следующая
