Сокровище троллей - Голотвина Ольга - Страница 15

– Плесни, хозяин! – охотно протянул ему чашу нищий.

Литисаю захотелось по-мальчишески разреветься. В кои-то веки наемники глядели на него с уважением, а бывалая, грозная Румра предложила выпить за его боевое прошлое… И надо же было из этого самого прошлого появиться насмешнику Ланату! Несколько слов – и Литисай из боевого командира снова превратился в знатного молокососа, которого дядюшки заботливо продвигают по службе.

И опять, как в том ночном лесу, его выручил Кринаш…

После одинокого скитания по зимнему лесу – веселая пирушка у костра, под дружеские шутки и пьяные песни новых приятелей по шайке… нет, жизнь у Подранка определенно налаживалась.

Хоть и зима, а в избу разбойники не пошли: чего в духоте томиться? Устроились у длинных козел, накрытых досками. Горячая оленина истекала жиром и мясным соком, а уж парок над ней курился до того аппетитный, что у голодного Подранка даже голова закружилась.

Отхватывая от доставшегося ему ломтя оленины кусок за куском белыми, крепкими зубами, Подранок слушал, как разбойники на все лады обсуждают схватку новичка с троими бойцами. Громче всех восхищались Гипаш и Гвоздь, сидевшие рядом с недавним противником. А вот Хмурого за столом не было – он взял кусок мяса и ушел в избу. Скверно, конечно, в первый же день в ватаге нажить себе недруга… а впрочем, демоны с ним! Хочет дуться – пусть дуется.

Гвоздь подметил взгляд Подранка, брошенный вслед Хмурому.

– Злится! – понимающе кивнул разбойник. – Много о себе понимает. Раньше, поговаривают, у него самого небольшая шайка была… да сплыла. Да еще он до твоего прихода тут лучшим бойцом считался.

– Лучший боец? Он? – удивился Подранок. Ему Хмурый не показался таким уж мастером. Тот же Гвоздь и двигается проворнее, и соображает в бою быстрее.

– Лучший, если не считать Уанаи, – сказал Гвоздь просто, как о чем-то само собой разумеющемся.

– Она еще и драться умеет? – покосился Подранок на колдунью-ксуури, сидевшую на дальнем конце скамьи.

Уанаи ела неторопливо и очень аккуратно, насадив кусок оленьего сердца на нож и откусывая понемножку.

– Да как же ей не уметь драться? – удивился Гвоздь. – Мы ж ее атаманшей признали не за голубенькие глазки!

– Тогда две шайки объединялись, – подхватил Гипаш. – У речных пиратов капитан погиб, корабль сгорел – вот мы и порешили вместе в лесу хозяйничать.

– Правильно, – одобрил Подранок. – Чем друг у друга добычу перехватывать…

– Вот-вот. Загвоздка была в одном: кому верховодить? Шло к тому, что атаманом будет Комель… был у нас такой, зверюга зверюгой. Но тут невесть откуда появилась эта кроха и с ходу по всем правилам бросила Комлю вызов. И тут же, на месте, его убила. А был мужик куда покрепче меня… пожалуй, даже сильнее Тумбы.

– Ну, это ты брось, – поправил приятеля Гвоздь. – Сильнее Тумбы – это вряд ли. Зато был злобный и бесстрашный, как бешеный кабан.

– И такого дядю одолела эта птаха? – усомнился Подранок.

– Вот весь отряд не даст соврать! Она ему глаза пальцами выбила. А потом ребром ладони перебила горло.

Ошеломленный Подранок невольно бросил взгляд на дальний конец стола.

– А потом один из пиратов бросил ей вызов, – подхватил рассказ Гипаш. – Гвоздище, подскажи, как второго покойника звали, а то я запамятовал.

– Сом.

– Во-во, Сом. Эта пигалица ему сказала, что у него рукоять меча раскалилась добела. Да так сказала, что он поверил – взвыл, уронил меч. Ну, она его и зарубила.

– Мало того что поверил, – уточнил Гвоздь, – у него и ладони были в волдырях, словно и впрямь каленое железо цапнул.

– Она такая, – уважительно сообщил Гипаш. – Ежели скажет, что у тебя хвост вырос, ты враз поверишь и задницей вилять начнешь.

Чуть помедлив, Подранок кивнул. Еще свежо было воспоминание о том, как взгляд спокойных, приветливых глаз вызвал у него порыв бешеного восторга и готовность умереть за маленькую хрупкую ксуури.

– А почему она величает себя изгнанницей?

– Ее выгнали из Ксуранга.

– За что?

– А мы не знаем. Говорит: за многочисленные преступления.

Подранок удивленно покачал головой.

– А уж до чего отчаянная! – продолжал Гвоздь нахваливать атаманшу. – Осенью один из наших… вон, видишь, лысый, что хворост в костер подкидывает, Курохватом его кличут… Так он осенью попался замковым шавкам. Есть тут Замок Трех Ручьев, властителем там Сын Клана Спрута.

– Слышал, – кивнул Подранок.

– Вот в замковую темницу Курохват и угодил. А наша хозяюшка с двумя парнями пробралась в замок и вытащила Курохвата. Уж такая лихая – ну, ничего не боится!

– А я знаю, кого она боится! – ухмыльнулся Гипаш.

– Кого? – заинтересовался Подранок.

– На постоялом дворе у Кринаша зимует певец, – хохотнул Гипаш. – Звать его Арби Золотое Жало, не помню из какого Семейства. Вот этого Арби атаманша обходит десятой дорогой.

– Так скверно поет? – предположил Подранок.

– Как поет – того не слыхал, а только втрескался он в нашу Уанаи до помрачения башки. Песни про любовь сочиняет, шляется по лесу – авось, мол, свидеться удастся…

– Хорош над парнем потешаться, – заступился Гвоздь за неведомого Подранку певца. – Забыл, как осенью нас шавки искали? Арби к ним в проводники нанялся, к замковым-то. Завел их в болото – еле выбрались. А сам сбежал и нас предупредил.

– Было такое, – признал Гипаш. – С тех пор наша чужеземная пичуга норовит с ним не встречаться. Мы как-то шли берегом – атаманша, я и Бурьян. Увидели издали: сидит на камешке Арби, щиплет струны лютни – не иначе как песню новую сочиняет. Уанаи встала, как в землю вбитая, да и говорит…

Тут рассказчик заметил предостерегающий взгляд Гвоздя, заткнулся и осторожно глянул на дальний конец стола.

Ксуури, склонив головку набок, спокойно и внимательно смотрела на него.

«Неужели услышала? – подумал Подранок. – В таком гаме? Или по губам читает?»

– Гипаш, – негромко сказала маленькая ксуури.

И почти сразу над столом воцарилась тишина. Разбойники, захмелевшие и развеселившиеся, пришли в себя от единственного словечка, произнесенного их повелительницей. Только один, окосевший больше других, продолжал монотонно распевать печальную балладу. Окосевшему дали по затылку, он очухался и заткнулся.

Грубые голоса смолкли, чтобы не мешать хрустальном переливчатому щебету.

– Гипаш, тебе не пора сменить часового?

– Иду, хозяюшка, уже иду! – откликнулся здоровяк Гипаш и, не допив даже вино в кружке, выбрался из-за стола.

Уанаи тоже поднялась со скамьи, подошла к костру, поднесла к огню кусок сердца на лезвии ножа.

«Ишь, как эта плотвичка поучила жизни здешних щук! – с уважением подумал Подранок. – Что ж, когда стая слушается вожака – это дело хорошее».

Уанаи дожаривала над костром полусырой кусок оленьего сердца. Но мысли ее были заняты вовсе не едой.

Вот, значит, какие слухи ходят про нее? Она боится этого парня с лютней?

Да. Боится.

Из всего, с чем пришлось столкнуться в чужих землях, самым непостижимым и, несомненно, самым опасным была любовь.

В языке ксуури нет даже слова для такого нелепого, немыслимого понятия. А здесь каждый если не пережил любовь, то хотя бы знает о ней. Но никто не может объяснить, что это такое. Люди теряют сон и покой, лишаются аппетита, страдают, зачастую гибнут. Послушать хотя бы жуткие баллады, которые Арби готов распевать без передышки! Они же все кончаются смертью героев – а певец сияет и говорит, что это прекрасно!

И эту душевную сумятицу, это чудовищное расстройство разума здешние люди ухитрились привязать к такому простому, насквозь понятному и не лишенному приятности делу, как продление рода человеческого!

И ладно бы только здешние! Вокруг лежит огромный континент, населенный разными народами. И за морем есть обитаемые земли. И везде люди духовно изуродованы этим загадочным недугом – любовью!

Только маленький Ксуранг, такой одинокий в своем совершенстве, отгородился от большого мира Запредельными горами. Как все-таки велика мудрость предков, закрывших для большинства чужеземцев дорогу через перевалы!