Сказки народов Сибири - Коллектив авторов - Страница 3

• Предыдущая
• 3/43
• Следующая

Быстро-быстро вырыл бурундучок на дне норы ямку, залез и даже дышать не смеет.

А медведь просунул свою огромную лапу в бурундукову кладовую, захватил горсть орехов:

— Э, ма-аш! Говорил я: бурундук хозяин добрый. — Медведь даже прослезился. — Видно, не пришло моё время умирать. Поживу ещё на белом свете…

Опять сунул лапу в кладовую — орехов там полным-полно!

Поел, погладил себя по животу:

«Отощавший мой желудок наполнился, шерсть моя, как золотая, блестит, в лапах сила играет. Ещё немного пожую, совсем окрепну».

И медведь так наелся, что уж и стоять не может.

— Уф, уф… — на землю сел, задумался:

«Надо бы этого запасливого бурундука поблагодарить, да где же он?»

— Эй, хозяин, отзовитесь! — рявкнул медведь.

А бурундук ещё крепче рот свой зажимает.

«Стыдно будет мне в лесу жить, — думает медведь, — если, чужие запасы съев, я даже доброго здоровья хозяину не пожелаю».

Заглянул в норку и увидел бурундуков хвост. Обрадовался старик.

— Хозяин-то, оказывается, дома! Благодарю вас, почтенный, спасибо, уважаемый. Пусть закрома ваши никогда пустыми не стоят, пусть желудок ваш никогда от голода не урчит… Позвольте обнять вас, к сердцу прижать.

Бурундук по-медвежьи разговаривать не учился, медвежьих слов не понимает. Как увидел над собой когтистую большую лапу, закричал по-своему, по-бурундучьи: «Брык-брык, сык-сык!» — и выскочил было из норки.

Но медведь подхватил его, к сердцу прижал и речь свою медвежью дальше ведёт:

— Спасибо, дядя-бурундук: голодного меня вы накормили, усталому мне отдых дали. Неслабеющим, сильным будьте, под урожайным богатым кедром живите, пусть дети ваши и внуки беды-горя не знают…

«О-о, какой страшный голос, — дрожит бурундук, — о-о, какое грозное рычание…»

Освободиться, бежать хочет, медвежью жесткую лапу своими коготками изо всех сил скребёт, а у медведя лапа даже не чешется. Ни на минуту не умолкая, он бурундуку хвалу поёт:

— Я громко, до небес благодарю, тысячу раз спасибо говорю! Взгляните на меня хотя бы одним глазком…

А бурундук ни звука.

— Э, м-маш! Где, в каком лесу росли вы? На каком пне воспитывались? Спасибо говорят, а он ничего не отвечает, глаз своих на благодарящего не поднимает. Улыбнитесь хоть немножко.

Замолчал медведь, голову склонил, ответа ждёт.

А бурундук думает:

«Кончил рычать, теперь он меня съест».

Рванулся из последних силёнок и выскочил!

От пяти чёрных медвежьих когтей осталось на спине бурундука пять чёрных полос. С той поры и носит бурундук нарядную шубку. Это медвежий подарок.

Как стало тепло, прилетел журавль на Алтай, опустился на родное болото и пошёл плясать! Ногами перебирает, крыльями хлопает.

Бежала мимо голодная лиса, позавидовала она журавлиной радости, заверещала:

— Смотрю и глазам своим не верю — журавль пляшет! А ведь у него, у бедняги, всего только две ноги.

Глянул журавль на лису — даже клюв разинул: одна, две, три, четыре лапы!

— Ой, — крикнула лиса, — ох, в таком длинном клюве ни одного-то зуба нет…

Стоит улыбается, а зубов у неё не сосчитать!

Журавль и голову повесил.

Тут лиса ещё громче засмеялась:

— Куда ты свои уши спрятал? Нет у тебя ушей! Вот так голова! Ну, а в голове у тебя что?

— Я сюда из-за моря дорогу нашёл, — чуть не плачет журавль, — есть, значит, у меня в голове хоть какой-то ум.

— Ох и несчастный ты, журавль, — две ноги да один ум. Ты на меня погляди — четыре ноги, два уха, полон рот зубов, сто умов и замечательный хвост.

С горя журавль вытянул свою длинную шею и увидел вдали человека с луком и охотничьей сумой.

— Лиса, почтенная лиса, у вас четыре ноги, два уха и замечательный хвост; у вас полон рот зубов, сто умов, — охотник идёт!!! Как нам спастись?!

— Мои сто умов всегда сто советов дадут.

Сказала и скрылась в барсучьей норе.

Журавль подумал: «У неё сто умов», — и туда же, за ней!

Никогда охотник такого не видывал, чтобы журавль за лисой гнался.

Сунул руку в нору, схватил журавля за длинные ноги и вытащил на свет.

Крылья у журавля распустились, повисли, глаза как стеклянные, даже сердце не бьётся.

«Задохся, верно, в норе», — подумал охотник и швырнул журавля на кочку.

Снова сунул руку в нору, лису вытащил.

Лиса ушами трясла, зубами кусалась, всеми четырьмя лапами царапалась, а всё же попала в охотничью суму.

«Пожалуй, и журавля прихвачу», — решил охотник.

Обернулся, глянул на кочку, а журавля-то и нет! Высоко в небе летит он, и стрелой не достанешь.

Так погибла лиса, у которой было сто умов, полон рот зубов, четыре ноги, два уха и замечательный хвост.

А журавль одним своим умишком пораскинул и то смекнул, как спастись.

В стародавние времена жила на Алтае чудо-зверь Мааны. Была она, как кедр вековой, большая. По горам ходила, в долины спускалась — нигде похожего на себя зверя не нашла. И уже начала понемногу стареть:

«Я умру, — думала Мааны, — и никто на Алтае меня не вспомянет, забудут все, что жила на земле большая Мааны. Хоть бы родился у меня кто-нибудь…»

Мало ли, много ли времени прошло, и родился у Мааны сын — котёнок.

— Расти, расти, малыш! — запела Мааны. — Расти, расти.

А котёнок в ответ:

— Мрр-мрр, ррасту, ррасту…

И хоть петь-мурлыкать научился, но вырос он мало, так и остался мелким.

Вторым родился барсук. Этот вырос крупнее кота, но далеко ему было до большой Мааны, и характером был он не в мать. Всегда угрюмый, он днём из дома не выходил, ночью по лесу тяжело ступал, головы не поднимал, звёзд, луны не видя.

Третья — росомаха — любила висеть на ветках деревьев. Однажды сорвалась с ветки, упала на лапы, и лапы у неё скривились.

Четвёртая — рысь — была хороша собой, но так пуглива, что даже на мать поднимала чуткие уши. А на кончиках ушей у неё торчали нарядные кисточки.

Пятым родился ирбис-барс. Этот был светлоглаз и отважен. Охотился он высоко в горах, с камня на камень легко, будто птица, перелетал.

Шестой — тигр — плавал не хуже Мааны, бегал быстрее барса и рыси. Подстерегая добычу, был нетороплив — мог от восхода солнца до заката лежать притаясь.

Седьмой — лев — смотрел гордо, ходил, высоко подняв свою большую голову. От его голоса содрогались деревья и рушились скалы.

Был он самый могучий из семерых, но и этого сына Мааны-мать играючи на траву валила, забавляясь, к облакам подкидывала.

— Ни один на меня не похож, — дивилась большая Мааны, — а все же это мои дети. Когда умру, будет кому обо мне поплакать, пока жива — есть кому меня пожалеть.

Ласково на всех семерых поглядев, Мааны сказала:

— Я хочу есть.

Старший сын — кот, мурлыча песенку, головой о ноги матери потёрся и мелкими шагами побежал на добычу. Три дня пропадал. На четвёртый принёс в зубах малую пташку.

— Этого мне и на один глоток не хватит, — улыбнулась Мааны, — ты сам, дитя, подкрепись немного.

Кот ещё три дня птахой забавлялся, лишь на четвёртый о еде вспомнил.

— Слушай, сынок, — сказала Мааны, — с твоими повадками трудно будет тебе жить в диком лесу. Ступай к человеку.

Только замолчала Мааны, а кота уже и не видно. Навсегда убежал он из дикого леса.

— Я голодна, — сказала Мааны барсуку.

Тот много не говорил, далеко не бегал. Вытащил из-под камня змею и принёс матери.

Разгневалась Мааны:

— Ты от меня уйди! За то, что принёс змею, сам кормись червями и змеями.

Похрюкивая, роя землю носом, барсук, утра не дожидаясь, в глубь чёрного леса побежал. Там, на склоне холма, он вырыл просторную нору с восемью входами-выходами, высокую постель из сухих листьев взбил и стал жить в своём большом доме, никого к себе не приглашая, сам ни к кому в гости не наведываясь.

• Предыдущая
• 3/43
• Следующая