Господа офицеры - Ильин Андрей - Страница 49

— Ежели меня человек спрашивать станет, скажешь, что там я, — указывает в угол купец.

— Не извольте беспокоиться! — сладко улыбается половой.

Знает, шельма, что через час ни шубы у купца, ни спеси не останется. Что сам же он вышвырнет его голого и босого на улицу. Уже без всяких улыбочек. Знает, а не предупредит, не остережет.

Все здесь сыграно, всяк свою роль назубок знает.

— Разрешите представиться — Предрайкоммунхоза, — кивает головой один из игроков, пузатенький верткий господин с бегающими глазками. — Нахожусь в Москве по делам службы.

— Начальник милиции города Забубнова...

А раньше все больше представлялись баронами, тайными советниками и офицерами лейбгвардейских полков, следующими из Петербурга в свои поместья на Тамбовщине. А то и особами духовного звания, отчего в рясы рядились и кресты на шею вешали.

— По рублику изволите-с?

— Валяй! — кивает купчина.

Метнули банчок. Повезло купчине — с ходу треху выиграл.

И тут же еще пятерку.

— Ах, какой вам фарт идет!... Может, поднимем ставочку на рублик?

— А чего на рублик, давай уж сразу на сто!...

Пошла игра — лица раскрасневшиеся, азартные...

Из коридорчика, что в отхожее место ведет, тенью выскользнул незаметный, невзрачный пацаненок на вид годков тринадцати. Огляделся по сторонам, подошел к половому, спросил что-то. Тот кивнул в угол на купчика.

Пацаненок постоял, присматриваясь к посетителям. Кого-то он знал, кого-то нет. В уголке примостились незнакомые ребятки, на вид деловые, но ведут себя до странности тихо, дале — пьяная девка калека в шинели, подле него три пацаненка о чем-то оживленно болтают, еще дале — строительная артель, сплошь неотесанная деревенщина.

Постоял пацаненок да пошел себе.

А через минутку к игрокам половой подбежал. Склонился к самому уху купчика, чего-то прошептал.

— Вас там спрашивают-с.

— Кто? — басит купчик.

— Не могу знать-с, — сладко улыбается половой. — Пожалуйте-с в отдельный кабинет — там вас ждут-с!

Настороженно подняли головы ребятки в углу.

Зашевелился проснувшийся инвалид.

— Опосля доиграем! — гудит, вставая, купец.

Игроки разочарованы — такой жирнючий налим с крючка срывается! Но половой что-то быстро им шепчет, и картежники, разом встав, тянутся к двери.

Жирен налим, да не их!... Там, где дело душегубы ладят, шулерам делать нечего! У них своя игра — у тех своя!

Половой, вьясь вьюном, бежит впереди купца, указывая ему дорогу. Проскочил вперед, услужливо распахнул дверцу:

— Проходите-с!...

А как зашел купец внутрь, тут же шагнул за ним, плотно за собой дверь затворил да сверх того на защелку закрыл.

Вот и все, захлопнулась крышка мышеловки.

Скрылся за ней купчина.

И пропал!...

Вернее сказать — сгинул!...

Двадцать четвертого все и случилось.

Хлопнула дверь, застучали по паркету шаги.

Кто таков?...

Позади, почтительно склонив голову, стоит Лесток. В руках два каких-то листка.

— Что вам угодно?

— Чтобы вы изволили взглянуть...

На листах два сделанных карандашом наброска. На одном корона нарисована, на другом — ряса монашеская, а вокруг нее топор, плаха да виселица.

У Елизаветы Петровны пудра из рук выпала.

— Как вас понимать?

— Желаете ли быть на престоле самодержавною императрицею али сидеть в монашеской келье, а головы друзей и приверженцев ваших видеть на колья насаженные? — спросил Лесток.

Пала Елизавета Петровна на колени перед образом богоматери да час, а то и поболе, усердно молилась.

— Помоги, заступница, не оставь милостью своею...

А в соседних комнатах суета, заговорщики топчутся, прибывают: камер-юнкеры Шуваловы все трое, Разумовский, камергер Михайло Илларионович Воронцов, Салтыков Василий Федорович и другие без счета.

— Все ли готово?

— Как не готово — готово... Но ежели теперь не поспешить, так поздно будет!

— А цесаревна как?

— Сумневается... Как бы вовсе духом не пала. Тогда всем нам конец!

Вышла Елизавета Петровна.

К ней Лесток подскочил да, не давая ей опомниться и рта раскрыть, подал орден святой Екатерины и серебряный крест. Поглядел со значением.

Та орден да крест на себя возложила.

— С богом!...

У подъезда уж стояли приготовленные для нее сани. С нею рядом поместился Лесток, на запятках, хоть и не по чину, да выбирать не приходится, стали Воронцов и Шуваловы. В других санях поместились Разумовский и Салтыков.

Тронулись.

Санки легко скользили по пустым улицам Петербурга. Было тревожно.

Как подкатили к съезжей Преображенского полка, стоявший на карауле солдат вдарил в барабан тревогу, чуть было все не испортив. Но Лесток, первым соскочив с саней, бросился на него с кинжалом в руке да распорол кожу на барабане.

К саням, шагнув из темноты, как черт из табакерки, приблизился рослый унтер, сунулся в приоткрытую дверцу.

— Все ли готово? — спросил Лесток.

— Так точно, — прошептал унтер. — Только-то матушку и ждем!

А сам на цесаревну косится.

— Кто таков? — спрашивает Елизавета Петровна.

— Унтер-офицер Преображенского полка Фирлефанц! — вытянувшись во фрунт, отрапортовал тот.

— А звать-то тебя как?

— Карл... — чуть растерялся гренадер.

— Он здесь верховодит, — прошептал Лесток.

— Ступай, Карл, да помни: коли удастся все — я тебя милостью своей не обойду! — махнула ему Елизавета Петровна.

— Сзывай всех, — приказал Лесток.

Унтер побежал в сторонку, где его приятели, с ноги на ногу переминаясь, дожидались.

— Ну?...

— Приехала матушка! Велела всех кликать! — выпалил он. — Надобно теперь всех с коек подымать!

— А ты?

— Я-то?... Я к дежурному офицеру. Кто ныне службу несет?

— Кажись, Гревс.

Гревс — офицер известный, из иноземных, злой, как черт, такой за матушкой не пойдет и, ежели его без надзору оставить, много бед наделать может!

— Надобно его, пока тревогу не поднял, заарестовать. Кто со мной?

Молчат гренадеры — боязно. За такое, ежели что, — не помилуют — враз голову срубят. Да токма поздно отступать-то — теперича нужно до самого конца идти.

Вызвались двое.

Гренадеры, числом тридцать, разбежались по казармам играть побудку. Карл с помощниками бросился в караульню, где дежурный офицер был.

Ворвались. Тот подле печки, в кресле сидя, дремал. Как вошли — вскинулся:

— Чего вам? Почему без рапорта?!

Глазищи грозные, сверкают!

Сробели гренадеры. И Карл стушевался. Виданое ли дело — супротив офицера идти?! Сколько их товарищей, когда только словами грозили офицерам своим, — жизней лишились! А тут шутка сказать — бунт.

— Ну, чего встали истуканами? Отвечать! — рявкнул Гревс.

И хоть не хотели, а во фрунт вытянулись гренадеры...

Но только ежели счас сробеть да минуту упустить — он, барабанщика вызвав, тревогу сыграет, и тогда уж неизвестно, как дело пойдет!

— Матушка наша Елизавета Петровна, в полк прибывши, велит на верность ей присягать, — тихо, через силу, молвил Карл.

— Что?! — вскочил на ноги Гревс. — Бунт чинить?! — И за шпагой потянулся.

Тут уж словами ничего не поделать! И ничего боле не говоря, как в воду ледяную, бросился Карл вперед, шпагу у Гревса из рук вышибая да валя его на пол. А на помощь ему приятели его... Кое-как скрутили да на улицу бросились...

На плацу, что перед съезжей избой, суета — солдаты, из постелей поднятые, толкутся, с ноги на ногу переминаясь.

— Чего случилось-то? Али война?...

А кто скажет?... Офицеров-то нет — они по обывательским квартирам отдыхают. Был один — Гревс, да тот теперь связанный по рукам-ногам лежит. Да и не знают офицеры ничего: бунт одни только нижние чины составили — и то не все.

Некому командовать...

— Стройсь! — кричит унтер Фирлефанц.

Его все знают да уважают. Послушались...

Кое-как разобрались, выровнялись.