Таверна «Ямайка» - дю Морье Дафна - Страница 44

• Предыдущая
• 44/60
• Следующая

— Они были пьяны, я думаю, не соображали, что делали. Я ничего не могла сделать, их было больше дюжины, да еще дядюшка. Это его затея, Харри помогал. Если ты знаешь, зачем спрашиваешь? Я не хочу об этом вспоминать, не хочу!

— Что они с тобой сделали?

— Ты видишь, я вся избита и исцарапана. Я пыталась убежать, но меня поймали, конечно, связали и сунули тряпку в рот. Я даже кричать не могла. Я видела, что сделали с кораблем, но не могла ничем помочь. Пришлось наблюдать, как люди погибали.

Голос сорвался, она повернулась на бок и закрыла лицо руками, пытаясь отогнать кошмарные видения. Он сидел, не двигаясь. Снова далекий и непонятный. Мэри остро чувствовала свое одиночество.

— Это братец усердствовал больше других, наверное? — сказал он.

Мэри тяжело вздохнула. Теперь это уже не имело значения.

— Я же сказала, что он был пьян. Ты лучше меня знаешь, на что он способен, когда напьется.

— Да, знаю, — он замолчал и взял ее руку. — За это он заплатит жизнью.

— Его смерть не вернет тех, кого он убил.

— Я не о них сейчас думаю.

— Если ты думаешь обо мне, то не нужно стараться, я могу сама за себя отомстить. По крайней мере, хоть чему-то меня это научило — надеяться на свои силы.

— Женщины — хрупкие создания, Мэри, несмотря на всю их храбрость. Тебе лучше быть подальше от всего этого сейчас. Остальное предоставь мне.

Она не ответила, у нее были свои планы, где Джему не было места.

— Что же ты намереваешься предпринять? — продолжал допытываться он.

— Еще не решила, — солгала Мэри.

— Если он завтра уезжает, у тебя мало времени на размышления.

— Он думает, что я поеду с ним, и тетя Пейшенс тоже.

— А ты что думаешь?

— Это зависит от завтрашнего дня.

Ей не хотелось, чтобы он вмешивался в ее планы. Кто бы он ни был, но с законом он не ладил. Она подумала, что, может быть, выдав Джоза, она выдаст и его брата.

— Если я попрошу тебя сделать одну вещь, ты сделаешь это для меня? — спросила девушка.

Он впервые за этот вечер улыбнулся своей насмешливой обаятельной улыбкой, которую Мэри успела так полюбить; она сразу приободрилась.

— Откуда мне знать, что ты попросишь?

— Чтобы ты ушел сейчас же.

— Хорошо, ухожу.

— Нет, я имею в виду, чтобы ты никогда больше не приходил ни на болота, ни в таверну «Ямайка». Я хочу, чтобы ты обещал. С твоим братом я справлюсь сама, он мне теперь не опасен. Я прошу не приходить сюда завтра. Пожалуйста, обещай мне, ты должен скрыться подальше от этих мест.

— Что ты задумала?

— Это не связано с тобой, но может навлечь неприятности. Сейчас не могу ничего больше сказать. Мне бы хотелось, чтобы ты мне верил.

— Верил? Господи, помилуй! Конечно же, я тебе верю. Это ты мне не веришь, дурочка, вот ты кто.

Он тихо засмеялся, обняв ее, и стал целовать, как тогда в Лонсестоне, но делая при этом вид, что страшно сердится. Потом вдруг отстранился, посерьезнел.

— Ну, что ж, если тебе угодно вести свою игру — пожалуйста, но предоставь мне право делать то, что я считаю нужным. Если ты решила играть мужскую роль, я не могу тебе запретить, но прошу тебя, ради твоего симпатичного личика, которое я целовал и буду целовать снова, не подвергай себя опасности. Надеюсь, ты не собираешься отправиться на тот свет? Сейчас я должен уходить, через час начнет светать. А что, если мы оба не сможем выполнить наших планов? Тебе все равно, увидишь ты меня когда-нибудь еще или нет? Да, конечно, тебе все равно.

— Я этого не говорила, ты не понял.

— Женщины и мужчины думают по-разному, они идут разными путями. Поэтому я не люблю женщин: они все ставят с ног на голову и приносят только неприятности. Прокатиться с тобой в Лонсестон, Мэри, было приятно, не стану лгать, но когда идет речь о жизни и смерти, как у меня сейчас, я не хотел бы, чтобы ты была рядом. Предпочел бы, чтобы ты сидела в безопасном месте с шитьем на коленях где-нибудь в уютной гостиной и ждала бы меня.

— У меня такой жизни никогда не было и, видимо, не будет.

— Почему же не будет? Ты когда-нибудь выйдешь замуж за фермера или за торговца и будешь почтенной дамой. И соседи будут уважать тебя. Только не говори им, что ты жила в таверне «Ямайка» и флиртовала с конокрадом: все двери закроются перед тобой. До свидания, желаю тебе удачи.

Он выбрался через окно с помощью одеяла и спрыгнул на землю. Мэри смотрела, как он удаляется, недобрые предчувствия сжимали сердце. Он не обернулся, не видел, что она машет ему рукой. Тенью проскользнул через двор и скрылся из виду. Девушка втащила одеяло, положила его на место. Ложиться не хотелось — сегодня она уже не сможет заснуть.

Сидя на кровати в ожидании, когда ее отопрут, она обдумывала, что предпримет вечером, когда придет время отъезда. Нельзя было навлечь ни малейшего подозрения. Лучше принять равнодушный вид, словно все происходящее ее не касается: вся эта суета в доме, сборы, что она готова повиноваться и поехать с дядей и тетей Пейшенс.

Если не проявлять большого рвения, можно будет сослаться на усталость и уйти в свою комнату, чтобы якобы отдохнуть перед дорогой. Тогда наступит самый трудный момент: нужно незаметно выскользнуть из таверны и бежать в Алтарнэн, что есть мочи. На этот раз Фрэнсис Дэйв поймет, что ждать больше нечего, наверняка он что-нибудь предпримет. Она вернется в таверну в надежде, что ее отсутствие не заметили. Риск предстоял огромный: если дядя обнаружит ее отсутствие, участь беглянки будет решена: в живых он ее не оставит. Но если он поверит, что она спит и не станет проверять, есть шанс на успех. Она может даже сесть с ним на телегу, но на дороге ее ответственность за ход событий кончается, их судьба перейдет в руки пастора. Дальше этого Мэри не могла и не хотела загадывать.

День, наконец, наступил и тянулся невыносимо долго: минуты превратились в часы, часы — в вечность. Обстановка в доме была напряженная: все напуганы, подавлены, с нетерпением ждали ночи. Днем нельзя было готовить телегу — власти могли нагрянуть в любой момент. Тетя Пейшенс суетилась между кухней и вторым этажом, безрезультатно пытаясь хоть что-то сделать: у нее все валилось из рук. Она то связывала в узел свои жалкие тряпки, то снова развязывала их, вспомнив, что забыла положить какую-то мелочь в мешок. В кухне она перебирала посуду, не в состоянии решить, что брать с собой, а что оставить. Мэри старалась ей помочь, но растерянность тети сводила на нет все ее усилия.

Временами, когда приходили мысли о будущем, девушку одолевал страх. Как поведет себя тетя Пейшенс, когда их остановит патруль на дороге? Или когда будут арестовывать ее мужа? От этого большого ребенка всего можно было ожидать. Больно смотреть, как она каждый подсвечник заботливо заворачивает в шаль и осторожно укладывает рядом с треснутым чайником и выгоревшим чепцом, потом все вытаскивает и заменяет еще более жалкими реликвиями.

Джоз Мерлин наблюдал за женой, раздраженно издавая ругательства, когда вещи падали на пол, а то нарочно подставлял ей подножку, и она, с полными руками вещей, падала, не смея сделать ему замечание. Это занятие не улучшило его настроения, а сам факт, что время шло, но в «Ямайке» никто не появлялся, приводили его в еще большее беспокойство. Он бродил по дому, как потерянный, бормоча под нос, и время от времени поглядывал в окно, пытаясь понять, не появились ли незваные гости.

Его нервозность передалась жене и племяннице. Тетя Пейшенс то и дело тоже подходила к окну, прислушиваясь — рот кривился в нервном тике, пальцы сжимались и разжимались, как всегда во время сильного волнения.

Из кладовки не доносилось никаких звуков, хозяин не подходил к комнате и не упоминал о жестянщике: в этом молчании было что-то странное и зловещее. Если бы жестянщик кричал, сыпал ругательствами или барабанил в дверь, это было бы для него более естественно; при всей ненависти к нему Мэри содрогалась, представляя, как он лежит там один в темноте, может быть, уже мертвый.

• Предыдущая
• 44/60
• Следующая