Нравственная философия - Эмерсон Ральф Уолдо - Страница 11

«… Окончательной добродетели нет, все они — начинательные. Закон безграничного усовершенствования распределяет по их местам то, что мы называем этим именем: хорошее гаснет при свете лучшего. Добродетели светские — пороки во святом. Нас очень пугает всякое преобразование из-за затаенного страха, что придется бросить множество так называемых добродетелей в бездну, уже поглотившую самые грубые наши пороки. Великий человек не будет благоразумен в простонародном смысле этого слова; его благоразумие истечет из самого его величия. Вспомните, сколько раз и вы унижали себя дрянными расчетами, прежде чем дошли до успокоения себя возвышенными чувствами. Сверх того, вы считаете большою доблестью то, что очень обыкновенная вещь в глазах низких земли. Бедные и смиренные знакомы по-своему с новейшими открытиями философии: «Счастливы маленькие люди» или: «Голенький — ох! За голеньким — Бог», — пословицы, выражающие, каков трансцендентализм их ежедневного быта».

«… Каждый человек не столько труженик этого мира, сколько намек на то, чем он может быть. Он может преобразовываться только посредством новой идеи, одержавшей верх над старой, которая, будучи произведением многих обстоятельств и постановлений, силится удержаться на вершине, ею избранной, чтобы окрепнуть и укорениться. Со своей стороны, душа, сильная и деятельная, ниспровергает границы, в которых хотят удержать ее обстоятельства. Она чертит все новые круги, стремясь к поприщам более обширным, к беспредельности. Ей невозможно оставаться заключенной в темнице первоначальных и слабейших впечатлений, она мощно порывается вперед — к пространствам необъятным и неисчислимым».

Познакомимся с нашей душой.

«Мы умеем пролепетать несколько слов о самых ничтожных ощущениях души; о действиях привычки или впечатлений; но мощь этого образцового произведения Господня, но совершенное единство души в самой себе, но соприкосновение ее со всей вселенной для нас скрыты и недомыслимы. Я могу знать, что истина божественна, что она благотворна, но каким образом она освятит, облагодетельствует меня самого, это мне неизвестно».

«… Подмечая то, что свершается с нами, когда мы замечтаемся или разговоримся; во время сильных угрызений в фантастических представлениях сновидений, в минуты, наконец, страсти и изумления, мы уловим многие проблески, которые расширят и осветят разумение тайн нашего естества. Все единогласно доказывает, что душа человеческая не есть орган, но сила, движущая органами; что она не функция, как память или алгебраическая сметливость, но что она употребляет эти функции, как подвластные ей члены; она не способность, не свет, не разум и не воля, но владычица разума и воли, краеугольный камень нашего существа, на котором зиждется и разум, и воля, одним словом, что она неизмерима и неподвластна здесь ничему».

«… Человек — это наружная сторона храма, в котором может водвориться все, что добро, все, что истинно. То, что мы обыкновенно подразумеваем под словом, — человек это существо пьющее, видящее, строящее, рассчитывающее, выражает себя не по нашим понятиям, и выражает себя дурно».

«… Душа все идет вперед, проникая в области новые, оставляя позади себя старые: ей чужды и числа, и обычаи, и частности, и личности; ее усовершенствования рассчитаны не по арифметике, но в силу ее собственных законов; они последуют не такой постепенности, которую можно представить продлением прямой линии, но, скорее, поочередным возвышением состояния, сходного с преобразованием яйца в червяка, червяка в мотылька. С каждым новым импульсом дух раздирает тонкие оболочки видимого и конечного, все более и далее заходит в вечность и живет ее воздухом. Он беседует с истинами, всегда возвещаемыми миру, и убеждается, что сочувствие гораздо более тесное соединяет его с Зеноном или с Пифагором, чем с людьми, которые живут под одною с ним кровлею».

«… Люди ведут прения о бессмертии души, о царстве небесном и о прочем. Они вообразили себе даже, что Иисус Христос дал ответы на такие именно вопросы. Но никогда, даже на мгновение, Иисус Христос не снисходил до их наречия. Идея о вечности и о непременяемости до того слита с истиною, с правосудием, с любовью, что Иисус, заботясь только о размножении этих благ, никогда не отделял идею вековечности от сути этих добродетелей. Последователи Его отделили идею нравственных начал от идеи вечности; стали проповедовать о бессмертии души, доказывать это, защищать Но, когда учение о бессмертии души начали преподавать отдельно, человек уже понизился на целую ступень. В оны дни, когда любили, благоговели и смирялись, мысль о кратковременности не могла не заботить, и никто из вдохновенных святынею не делал на этот счет вопросов, не унижался до требований доказательств. Душа всегда верна самой себе: человек, преисполненный ее блаженством в настоящем, отбросит ли бесконечность этого настоящего, чтобы устремляться к будущему и представлять его себе имеющим конец?!»

Теперь, когда некоторые воззрения творца «Опытов» предстали не только, может быть, на ваш суд, но и на возбуждение сочувствия к такому здравому, благонамеренному и всегда возвышенному образу его мыслей, можно решиться обратить ваше просвещенное внимание на краеугольный и на закланный камень, завершающий свод учения Эмерсона. Среди непроницаемой мглы, со всех сторон сгустившейся над человеком, ничто благородному мыслителю не кажется за него так горько и обидно, как нежелание распознать самого себя и легкомысленное вероломство к своему лучшему Я. Когда все в природе минералы, растения, животные, вещества стихийные — при приближении к ним человека являют немедленно свой отличительный характер и свойства, только им принадлежащие, как же целые поколения людей толкутся на земле и исчезают с ее лица, ничем не отметив своего существования, тогда как не должно быть такого человека, кому не был бы вверен оттенок, отголосок, крупица той или другой духовной силы, для которой он призван служить и символом, и проявлением? Кое-когда случай, удача или всепреодолевшее превосходство выдвинет из толпы несколько отборных лиц, но и в них — какой разлад и что за неполнота! Бессмертные существа, одаренные свободным произволом, здравым смыслом и духовным стремлением, превосходящим, без всякого сравнения, очевидные пользы инстинкта, будто приняли на себя чересчур разнообразные повадки стада, и, раз попав в такую-то колею, идут по ней шаг за шагом, в каком-то полусне. Разбудить живую душу в каждом человеке, восстановить ее преобладание, деятельность, и, разбив подавляющие толпы на единицы, на резко или мягкооттененные личности, каждой из них внушить Доверие к себе, — вот исходная точка, составляющая первую главу его законоположения. Эту опору предлагает он, разумеется, не для усиления кичливости и ненасытности эгоизма, а для водворения во всяком члене человеческого рода личного, собственно ему свойственного и сподручного, хотя чрезвычайно смиренного довольства, откуда может, наконец, сложиться та общая гармония, отзвуки которой уже слышатся гражданину Нового Света. При этом, почти поименном воззвании к человеку, руководится он драгоценною чуткостью внутренних ощущений, способствующей ясному распознанию мыслей, действий, чувств сознательных, направляемых волею и выбором, от тех мыслей и чувств, которые неотразимо овладевают всем бытием человека. Они мгновенно и ярко прорезывают неизгладимый след в душе, дают течению внутренней жизни нежданный поворот; беззвучно и безгласно, но неопровержимо, вносят новый свет в наши воззрения, наставляют на новые пути и всевластно, хотя невидимою рукою, отдергивают многие завесы и покровы. С помощью этой силы опасности отвращаются, и предстоящие события, отклоненные или ослабленные, распределяются совершенно иначе. Уследив в своем и в постороннем организме, во множестве случаев, подлежащих жизни внешней, еще же чаще доступных самым сокровенным нашим убеждениям, Эмерсон пришел к великолепному и утешительнейшему удостоверению, что никто из нас не оставлен без нужных пособий как внешних, так и внутренних; что провидение или наитие посещает нас для таинственного вразумления вечных истин, неуклонного долга и для возбуждения то той, то другой врожденной способности, призываемой к жизни и к деятельности для собственного нашего наслаждения, умудрения или облегчения и исправления, и на служение общей пользе Сверх того, он так ясно распознал непреоборимые и непреложные законы, правящие землею и ее обитателями, что для него здесь и там — не разрыв, а неперемежающееся продолжение, в условиях лучших и высших, но с неуклонною справедливостью и с последовательностью, истекающей из предварительных причин.