Жертва - Антоновская Анна Арнольдовна - Страница 1

• 1/120
• Следующая

По шаткой лесенке, кряхтя, взбирался сутулый Гассан. Под истоптанными чувяками скрипели ступеньки, сыпалась желтая пыль. Но Гассан, затянув потуже на высохшей руке веревочную петлю, упорно тянул за собой тусклый медный чан, наполненный нечистотами и мусором.

Вскарабкавшись на глинобитную стену, Гассан оправил длинную выцветшую кофту, подтянул отрепья пояса и привычно оглядел крутой ров. Все было, как неделю назад – в глубине мутнели нечистоты и отбросы, вызывающе тянулся к солнцу ярко-синий тюльпан. И только прибавилась облезлая метла, на ней повисло верблюжье копыто, и под бугром торчал сломанный светильник; на осколке фаянса нелепо розовела рука с приподнятым бубном.

Гассан одобрительно махнул головой, потер ладони и резким толчком выплеснул из чана нечистоты и мусор. Качнулась розовая рука и исчезла в зеленой жиже.

По обыкновению, Гассан не замечал зловония рва. Он удобно устроился, подставил под горячее солнце дрожащие руки, посмотрел на голубое небо, скользнул взглядом по мозаичным куполам мечети, позолоченным конусам минаретов, мраморным чашам бань и равнодушно отвернулся.

Эти ханские причуды лежали по ту сторону его жизни. Другое занимало Гассана: сколько времени пройдет, пока наполненный нечистотами ров, затвердев, превратится в улицу. Тогда ему, Гассану, не придется кружить, добираясь к Исмаилу, чей высокий глинобитный забор обрывается как раз у рва напротив. А кружить с каждым годом становится все труднее.

А не ходить часто к старому Исмаилу старый Гассан, конечно, не может.

Кроме долголетней дружбы, Исмаил его притягивал необычайностью судьбы.

Влачивший жалкое существование одряхлевшего каменщика, Исмаил сейчас вместо темной лачуги владеет отдельным домиком, утопающим в душистом садике, мягкой тахтой с ковром и прохладным подвалом, где хранится еда.

А какое угощение подает добрый Исмаил! Жирный люля-кебаб, в изобилии холодную воду и мазандеранскую дыню.

Гассан с наслаждением втянул в себя воздух.

Это Керим, внук Исмаила, предоставил деду сладкую старость. Конечно, только при помощи колдовства зеленого дервиша Керим мог превратиться из нищего каменщика в богатого оруженосца Али-Баиндур-хана, из серого придорожного камня – в ласкающую взор бирюзу.

Мечтательно вздохнув, Гассан подставил длинную бороду под обжигающие лучи исфаханского солнца.

Он было предался воспоминаниям о последней встрече с добрым Керимом, радушно угощавшим его шербетом и рассказами о майданах, куда заводил богатый караван с товаром жадного Али-Баиндура.

Гассан улыбнулся, вспомнив снисходительные расспросы Керима о его хозяине ага Хосро, о посещениях таинственного монаха, после ухода которого у Хосро появлялся кисет с монетами и веселое настроение… Но эти замечательные воспоминания оборвал раздражительный окрик:

– Гассан, ты сегодня соизволишь сойти с благоухающего трона или ждешь дружеского толчка для полета к шайтану на ужин?

Старик испуганно оглянулся, подпрыгивая, соскользнул вниз и юркнул в ветхую дверь; волочившийся за ним на веревке чан звонко стукался о камни.

Посредине дворика, поросшего сорной травой, стоял коренастый молодой грузин с надменным ртом и узкими, прищуренными глазами. Брезгливо плюнув, он резко повернулся и поспешил под единственное в дворике дерево – дикий каштан.

Ага Хосро, как звал его Гассан, сбросил со скамьи потертое сафьяновое седло и сердито опустился на грубое сиденье, покрытое потрепанным ковриком. Его скучающий взор остановился на распахнутых дверях. Еще недавно черный скакун оживлял веселым ржанием сарайчик.

И вот единственная радость Хосро продана по вине монаха. Проклятый, опять запоздал с кисетом!

«Нет коня – нет человека», – терзался Хосро. Уже четыре недели он не покидает мышиной норы, ибо появление пешим унизит его достоинство, и, пожалуй, обитатели пыльной улицы приравняют благородного грузина к своему жалкому сословию. И потом, что за обед подает этот высохший Гассан? Обглоданные кости старого барана, черный лаваш и тепловатую воду! Где мазандеранская дыня, или жирный люля-кебаб, или ледяная вода в изобилии, которую Гассан каждый день ему обещает?

Хосро с ненавистью сдернул потрепанный коврик. Он вспомнил пышный ковровый зал в замке его отца, где он нежился на бархатных мутаках.

Сначала в его жизни все шло обычно. Он охотился за фазанами, целовал смуглых прислужниц, облизывал пальцы после пятнистой форели, в душистой долине Алазани слушал песни, любовался закатом и из турьего рога пил молодое и старое вино.

Но однажды, в день святого Евстафия, к воротам подошла гадалка. Конечно, она могла подойти к другому замку, но проклятый ветер принес ведьму именно к замку его отца. Надув огромный рыбий пузырь и плюнув на запад, восток, север и юг, гадалка предсказала двум старшим братьям счастливую дорогу, золото в кувшине, красавиц жен, по двадцати детей и по сто лет жизни. И, неожиданно хлопнув рыбьим пузырем, зловеще каркнула:

– Только опасайтесь незаконнорожденного!

Как раз на другой день после смерти отца братья вдруг вспомнили, что именно он, Хосро, незаконнорожденный…

Конечно, он мог бы родиться у князя имеретинского или у атабага Джакели, – наверно, тоже имеют незаконнорожденных, – но его угораздило родиться именно у неосторожного Дауд-хана.

Спасаясь от братьев, преследующих его с обнаженными шашками, он все же успел захватить у свирепых братьев кувшин с золотом. О коне нечего было и думать. Купцы, у которых он покупал бархат на куладжу и благовония для княгинь, замотали его в тюк с шелком и, взвалив на верблюда, потащили в Исфахан.

Конечно, купцы могли замотать его в другой тюк, хотя бы с перцем, и тогда он, наверное, не воспламенился бы желанием торговать.

Заманчивые рассказы купцов вдохновили бы и царя. Тщетно купцы убеждали Хосро: не княжеское дело заниматься торговлей. Хосро усмехнулся: «боятся соперничества», и вскоре, нагрузив караван застежками, изображающими иранский герб – льва с мечом и восходящим на спине солнцем, – поспешил в Ширин. Конечно, можно было бы свернуть в Хамадан, но проклятый ветер повернул его верблюдов именно в Ширин.

Как раз в день прибытия каравана турки после длительной осады взяли наконец у персов Ширин. Застежки с персидским гербом привели в ярость победителей, и только тщательный осмотр убедил турков, что Хосро действительно не перс. Растоптав в пыли злополучный товар и отобрав верблюдов, турки вытолкнули купца за городские ворота.

С трудом добрался Хосро до Исфахана, в свой благоухающий розами дом, и ночью выкопал кувшин с золотом. Конечно, он мог бы больше не торговать, но проклятый ветер поставил на пути в Исфахан кишлак, где одноглазый сарбаз предложил почти даром табун рыжих коней, отобранных у побежденных кочевников.

Терзаемый желанием вернуть потерянное, Хосро нанял в Гассанрабате двух старых грузин и закупил табун. На прощание сарбаз дал странный совет: до продажи не мыть коней и избегать дождя.

Словно одержимый, носился Хосро с табуном. Деревни, города, пустыни, опасности за горными выступами, зной, дождь, ветер и даже дикие звери не удерживали Хосро. Властвовала одна мысль – разбогатеть. Золото распахнет перед ним двери мира, красоты и наслаждений.

Так мчался Хосро все дальше, и табун расстилал за собой густую пыль.

Уже у Хорремабада заметил Хосро странную перемену: кони, точно сговорясь, принимали зловещий сероватый оттенок. Перед прибытием в Керинд он приказал погонщикам вымыть коней едкой глиной и, пораженный, опустился на траву; из Кешгана, желто-бурой реки, выходили белые, как молоко, повеселевшие кони.

Отмытые от хны, скакуны ему больше понравились, и Хосро поспешно погнал табун в Керинд, мысленно подсчитывая прибыль.

• 1/120
• Следующая