Золотая паутина - Барабашов Валерий Михайлович - Страница 27

— Мама, я все это хорошо понимаю. И сожалею, что в чем-то компрометирую отца. Но и молчать не могу. Если мы, «афганцы», будем молчать, то где гарантия, что в новый Афган не пошлют других ребят? И они тоже вернутся домой такими, как Костя, или вообще в «черном тюльпане». А? Как быть?

Зоя села на скользкий кухонный табурет, запахнула на коленях разъехавшиеся полы халата, помолчала. Что ответишь сыну на это? Сергей по-своему прав, по и отца понимать надо. Что о нем на работе будут думать? Какой он жизнью живет? Как собственного сына воспитывает?

Она требовательно глянула на мужа, стоявшего в раскрытой кухонной двери со сложенными на груди руками: ну а ты-то что молчишь, Витя? Тут, мне кажется, мужской разговор, серьезный. Бери инициативу в свои руки, убеждай. Так же нельзя оставлять!

— Мама, авторитет отца я ни в коей мере не подрываю, — Сергей намеренно говорил казенными этими, заемными словами. — Мы, «афганцы», ставим свои вопросы. Проблем у нас хватает. Это я, сынок чекиста, живу в хорошей светлой квартире, а посмотри, как живет Костя — снимает угол у одной бабки, перебивался на одну стипендию. Ему только месяц назад от военкомата стали что-то приплачивать.

У Зои жалостливо дрогнули губы.

— Ты бы его к нам почаще приводил, сынок, — сказала она. — Хоть ел бы парень по-человечески.

— И у других «афганцев» проблем хватает,— продолжал Сергей. — А я с ними воевал, они мне теперь родные братья. Дружат же по сей день фронтовики-ветераны, и к дедушке Ивану старики приходили, я помню.

— Сын, все это правильно, и никто у вас вашего не отнимает, — вступил в разговор Виктор Иванович. — Речь о другом. Митинг организован… как бы это помягче сказать…

Сергей насмешливо смотрел на отца, подсказал:

— Враждебными силами, да? Это ты хочешь сказать?

— Не передергивай. Силами демократическими. Но не думай, что на площади были только ангелы с крыльями.

— Да какие ангелы, па?! Что ты говоришь? Людям есть нечего, а твой обком с потребительской кооперацией снова подняли цены. И так уже в государственной торговле ничего нет, только в кооперации, а они пользуются моментом, дерут с людей втридорога! Ха! «Враждебные силы»!

Сергей о досадой крутнул большой лобастой головой, отодвинул стакан с чаем. Смотрел на отца прямо, строго, по-взрослому. Строг был и Виктор Иванович.

— Во-первых, не говори то, чего не знаешь. Обком партии никакого отношения к повышению цен не имеет, это простая пропагандистская утка. Во-вторых, я хочу, чтобы ты получил образование, и мы с матерью…

— …и чтобы жил в аквариуме, за стеклом, — перебил Сергей отца,

— Помолчи, Сережа, это нехорошо, — подала голос мать.

— Виноват, товарищ подполковник! — Сергей не смог сдержать веселой улыбки.

— Хорошо, ладно, — Виктору Ивановичу стоило немалого усилия не сорваться, не перейти на повышенный тон. Ведь разговор в самом деле серьезный! — Будем говорить прямо, сынок. Речь идет о борьбе за власть. О стремлении определенных сил заменить политический строй в нашей стране. О свержении тех идеалов, за которые — ты это хорошо знаешь — погиб твой родной дед Николай Митрофанович. За что пролил кровь дед Иван. Я — почти двадцать лет в КГБ, коммунист…

— Па, социализм, который хотели вы, коммунисты, построить, не получился. Это признано теперь всеми. Не знаю, кто в этом виноват, но факт есть факт. Тебя лично я ни в чем не обвиняю, Ты — рядовой коммунист, живешь честно и прямо. Я тобой горжусь, ты не думай… Но на мир смотрю по-другому, не так, как вы с матерью. И прятаться за ваши спины не собираюсь. Ты сам меня воспитывал… вспомни! Нужно быть инициативным, жить по совести, Я так и живу. Мир изменился, изменились идеалы. Нужны другие принципы организации общественной жизни.

— Коммунистические идеалы были и будут притягательными для миллионов людей. В этом ты меня не переубедишь, сынок.

В глазах Сергея сверкнули озорные искры.

— Да я и не собираюсь этого делать, па. Я просто хочу, чтобы мы поняли друг друга и мирно разошлись спать. А насчет «определенных политических и враждебных сил»… Не знаю, может, какая шпана и трется сейчас на площади, но не она задает тон, в этом я убежден. Сила — в идеях, а уж если они овладевают массами…

— Путаница у тебя, сыночек, в голове, — засмеялась Зоя. — Цитируешь всех подряд, сам уже но помнишь, наверное, где это читал. Может, у Ленина, может, у Сталина… А что с тобой на пятом курсе будет? Ума не приложу. Слушался бы ты отца. И вообще, спать пора, мне завтра вставать рано. Пошли-ка! У тебя на завтра какие планы?

— Хотим с Костей на Дон съездить, покупаться, — Сергей поднялся, зевнул. — Дашь машину, па? А то у меня что-то сцепление барахлит, разбирать надо.

Сергей расположенно смотрел на отца, в серых его больших глазах светилось лукавство: споры, мол, спорами, а жизнь продолжается, сейчас каникулы, хочется и отдохнуть, и на твоих «Жигулях» прокатиться, на которых ты учил меня с детства, и я тебя по-прежнему люблю и уважаю. Сынок умел просить и подлизываться, когда это ему было нужно, умел!

Виктор Иванович сказал, что ключи от машины и гаража в серванте, на прежнем месте, но бензина в баке мало, придется постоять в очереди.

— Это мы постоим! — обрадованно сказал Сергей.

Тягостный и, наверное, не очень интересный для него разговор кончился, хотелось спать. Он обнял мать, пошел в свою комнату — высокий, широкоплечий, красивый молодой человек.

Зоя проводила его ласковым взглядом, прикрыла дверь кухни.

— Что же ты о Светлане его не спросил? — негромко напустилась она на мужа. — Все эти политические разговоры ерунда, а вот женится на ней… что будешь делать? Обманула, не стала ждать Сергея из армии, зачем она в нашей семье? Ты об этом подумал?

Виктор Иванович тяжко вздохнул, не ответил ничего, пошел из кухни. Он расстроенно думал о своем. Сын, его плоть и кровь, задал ему сегодня нелегкие вопросы. Но суть была не столько в вопросах, сколько в самом времени, уже надвинувшемся на всех, властно переменившем дух, атмосферу бытия. Нет, никакой растерянности Русанов не чувствовал, но тем не менее им с каждым днем, как, пожалуй, п всеми, овладевало беспокойство — а что же будет с ним самим? с его семьей? с сыном? Вообще, с государством, страной? На память пришло коллективное чекистской письмо президенту страны. В письме — все те же вопросы, озабоченность чекистов нездоровыми политическими событиями, дестабилизацией обстановки, нагнетанием межнациональной напряженности в Союзе, ростом преступности, особенно организованной. Как на духу, Виктор Иванович спросил себя: подумай, вспомни — кривил ли ты когда-нибудь душой перед самим собой, перед людьми и государством? Поступал ли вопреки своим убеждениям, а лишь только по долгу службы? Был ли ты не в ладах со своей совестью?

И ответил себе — вроде бы нет. Не кривил, не поступал, с совестью был в ладах.

Тогда почему так тревожно на душе? Почему родной сын настроен к нему… иронически, что ли? Странное дело, от нынешнего полуночного разговора с Сергеем у него, Русанова-старшего, родилось чувство неуверенности. Показалось вдруг, что сын знает что-то такое, чего не знает он, сорокалетний зрелый человек. Или просто показалось? Сергей живет по законам юношеского максимализма, судит обо всем с крайних позиций, живет со своими сверстниками в очень сложное, противоречивое время, разобраться в котором не под силу и очень образованным людям, не то что студенту-второкурснику. Даже гений не мог бы, наверное, сказать сейчас, что ждет их всех и каждого в отдельности завтра. Увы, так называемые законы вырабатываются в парламентах страны большей частью стихийно, под давлением обстоятельств или политических реалий дня. Тут, понятно, не до догм и ссылок на авторитеты, жизнь часто распоряжается по-своему, ибо необходимо выжить целому обществу, целой стране. И все же он, отец Сергея, обязан говорить сыну и о своем отце-фронтовике, и об отце Зои, активном строителе колхозной деревни, и о собственном долге офицера-чекиста, который он исполнял неукоснительно и творчески. И разве его жизнь, жизнь деда Василия и деда Ивана были сплошь ошибки?! Да, голоса такие раздаются, и Октябрь — детище Ленина— ставят под сомнение, но чьи это голоса — понять нетрудно.