Кадын - владычица гор - Никольская-Эксели Анна Олеговна - Страница 12

• Предыдущая
• 12/23
• Следующая

Тоска напала на девочку. Горько ей стало за народ алтайский, обидно сделалось. Поглядела на людей, что гостеприимно её встречали, кров-еду дали, и думает: «Не для того их детки рождаются, чтобы Алмыс из них кровушку высосал. Покончить надобно с кровопийцей мерзостным, матерей от горя избавить!»

А как это сделаешь? На бой Алмыса не вызовешь: не одну Кадын — весь аил он погубит. Да и не пойдут сражаться мужчины с ним: запугал всех оборотень, отнял храбрость, лишил смелости. И перехитрить Алмыса нет возможности. Всегда он настороже, всегда обо всём догадается!

Всю ночь думала Кадын, как от Алмыса людей избавить, покоя себе не находила, с боку на бок ворочалась. Долго думала, много думала. Наконец придумала. А что придумала — никому не сказала, однако.

Взяла она шестидесятигранный лук, выбрала самые острые стрелы с железными наконечниками и спрашивает Ворчуна-рысёнка:

— Есть ли смелость в твоём сердце?

— А что? — насторожился зверь ручной.

— Отвечай, коли спрашиваю!

— Ну есть…

— Есть ли жалость к людям в твоём сердце?

— Есть!

— Тогда пойдём со мною. Путь у нас будет далёкий, дело будет страшное. Не идти нам нельзя. Спросишь о чем-нибудь?

— Дозволишь ли на дорожку хоть подкрепиться?

— Дозволяю, только по-быстрому.

И отправилась принцесса с рысёнком в горы, откуда кровожадный Алмыс спускался. И нашла там среди кустов маральника розового пень высокий, с человеческий рост. Никого кругом не было видно: ни зверей горных, ни птиц лесных.

Остановилась тут Кадын, сняла с себя кафтан соболий, доху медвежью и на пень надела. А сверху остроконечный колпак войлочный, мехом беличьим отороченный, нахлобучила.

Смотрит Ворчун на хозяйку, ни о чём не спрашивает, только диву даётся. А девочка тем временем из леса хворосту натаскала, огниво с опоясья сняла, искру высекла и возле пня костёр развела. Говорит Ворчуну она:

— Садись подле огня и, что бы ни случилось, не убегай никуда.

— Не убегу! — рявкнул рысёнок, а у самого поджилки от боязни трясутся.

— Страшно тебе будет, очень страшно!

— Не испугаюсь!

— Ну тогда садись и жди.

Взяла Кадын лук и стрелы и в кустах маральника спряталась. Кругом никого, тихо.

Долго сидели, однако. Уж и ночь на землю спустилась.

Вдруг шум раздался, треск, словно столетний кедр в тайге рухнул. Вышел из-за деревьев сам Алмыс. Чёрные усищи за плечи перекинуты, глаза человеческой кровью налиты. Острыми клыками щёлкает, когтями по камням скребёт, искры во все стороны пускает. Увидел толстого Ворчуна у костра, заревел от радости:

— Шёл я за мясом в аил, а мясо тут само мне в лапы идёт!

Потом на пень взглянул, за охотника его впотьмах принял, засмеялся громко, как эхо в горах:

— Ну, человек, смотри, как я буду есть добычу, тебе предназначенную! Стерёг ты зверя в кустах, караулил, а я пришёл и сожру его в один присест!

С этими словами кинулся Алмыс на Ворчуна.

Бежит — борода по ветру развевается, полы длинной шубы медвежьей назад отвернулись. Подскочил, а рысёнок за пень как отпрыгнет! Алмыс — за ним, а Ворчун всё кругом пня бегает. Не может Алмыс его схватить. Тут Кадын изловчилась, прицелилась, выстрелила, и попала острая стрела прямо в грудь Алмыса. Заревел, зарычал оборотень. От криков его деревья гнулись, камни трескались и с гор скатывались.

А Кадын в чудовище стрелу за стрелой пускала, пока не опустел колчан. Рассвирепел Алмыс. Кинулся на пень, в наряд принцессы одетый, стал его грызть-терзать да вдруг рухнул на землю замертво. Подошла девочка ближе, видит — убит кровопийца.

Не стала Кадын рысёнка спрашивать, страшно ли было ему. Крепко обняла зверя верного и лишь одно слово молвила:

— Пойдём!

И спустились они в маленький, круглый, как сердце, аил, и сказала Кадын людям:

— Дети ваши расти будут. Матери без страха жить будут. Нет больше Алмыса, убит кровопийца-оборотень.

Обрадовались люди, обнимать-целовать девочку стали. На руках её качают, к небу подкидывают, смелость и хитроумность принцессы славят. И лишь один старик, как осенний лист, сухой спрашивает:

— Кто убил его?

Взглянула Кадын на белёсого, как сухое дерево, старца пристально и ему отвечает:

— Убил Алмыса маленький, но бесстрашный Ворчун-зверь.

Больше ничего принцесса людям не сказала. Поставила она ногу в железное литое стремя, правую через седло перекинула, за повод коня дёрнула и дальше в долгий путь поскакала.

С тех самых пор на Алтае легенды про алмысов-оборотней ходят. А болотную рысь — третьего сына Большой Мааны — в народе как священное животное почитают.

Быстро говорливая Катунь-река на запад бежит. Скоро чёрный дятел к седой Белухе-горе летит. Резво гнедой Очы-Дьерен с принцессой Кадын в седле по бескрайней тайге скачет. Сопки он высоко перепрыгивает, пропасти резво перемахивает.

Вот впереди закипела, зашумела река бурная. Как белое пламя она златые пески размывает. Серые камни лижет, огненными брызгами на крутых поворотах разбивается. Вода в ней, как бирюза, лазоревая, ледяная. Плёсы по берегам раздольные, валуны вдоль реки, как войска многотысячные, рядами стоят. Пороги высокие, как вихри, бурливые. От шума быстрой воды кедры в горах дрожат, берёзы в долинах содрогаются. Как на тот берег путникам перебраться — задача нелёгкая. Ни мостка, ни брода тихого кругом — покуда глаз видит.

Спешилась Кадын, коня напоила, стреножила, сама на левое колено опустилась — тоже водицы испить. И рысёнок тут как тут, рядом примостился, языком длинным водицу лакает, от брызг холодных увёртывается.

Напилась девочка, вверх-вниз по скалистому берегу искать переправу пошла. Долго шла, вдруг видит — лодка берестяная на берегу лежит. В две сажени шириной, в девяносто саженей длиной. Обрадовалась Кадын, подошла к лодке, перевернула. Глядь, а под лодкой белая, как кувшинка, старуха спит.

Кликнула её принцесса:

— Бабушка, переправь меня с конём моим добрым и рысёнком пятнистым на тот берег!

Заворочалась старуха, заворчала, глаза открыла, на девочку уставилась. Кадын мёртвого хана не боялась, кровопийцу Алмыса не испугалась, а тут сердце в пятки прыгнуло!

Безобразна была старуха. Зубы большие, как ячменные зёрна, жёлтые. Глаза мутные, как в луже осенней, навыкате. Лицо мятое, землистое, как гнилое яблоко. Нос внутрь головы, как овраг, ввалился. На голове космы седые, длинные, как камыши на болоте, в разные стороны топорщатся.

Оглядела старуха девочку с головы до пят и отвечает:

— А чего ж не переправить? С добром переправлю, и глазом моргнуть не успеешь. Но только и ты мне службу сослужи.

— Проси чего надобно, уважаемая, — Кадын старухе вежливо говорит. — Всё, что в моих силах, выполню;

— Скажи ты мне, девонька, красива ль я? — старуха белая спрашивает, а сама в бирюзовую воду глядится, зубастый рот скалит.

— Как берёза весной в серёжки одетая, красива ты, уважаемая! Как акация летом в цвету! Как рябина алая осенью! Как сосна зимой в снегу, прекрасна ты!

— Складно поёшь ты, девонька, — старуха обрадовалась. — А нравятся ли тебе мои волосы шёлковые? — спрашивает и космы седые пальцами скрюченными чешет.

— Волосы твои — что заморский шёлк переливчатый! Косы твои ярче солнца блестят!

— Сядь-ка ты рядом, девонька, да вшей мне повычёсывай, — старуха ей гребень деревянный протягивает. — А я тебе сказку-чорчок тем временем расскажу. — Сказала так старая, и по щеке её слеза прозрачная скатилась.

Жалко её девочке стало. Одинокая старуха, горемычная. Села она рядышком, старая голову ей на колени положила, и Кадын космы седые разбирать стала. А там вместо вшей пауки да сороконожки. Кадын осторожно добро это перебирает и в огонь выкидывает.

• Предыдущая
• 12/23
• Следующая