Большая игра - Гулев Димитр - Страница 27

• Предыдущая
• 27/36
• Следующая

— Бабушка, слышишь? — крикнул Крум.

— Иду, иду, — быстро ответила она из своей комнаты, но Крум уже схватил трубку и вдруг услышал голос отца.

Голос звучал совсем рядом, казалось, отец в двух шагах отсюда.

— Доброе утро, дорогие мои! — пробасил по-русски отец.

— Доброе утро, папа! — радостно закричал Крум, и вся усталость бессонной ночи, все тревожные мысли мгновенно испарились.

Удивительно, что и бабушка, и дедушка были низкорослые, худенькие, а отец вырос крупным, высоким, от него так и веяло уверенностью и силой. Едва Крум услышал голос отца, ему передалась отцовская бодрость.

— Как вы там?

— Хорошо, — задыхаясь, ответил Крум. — Все чувствуем себя хорошо. Все в порядке. Здравка еще спит, бабушка тут, рядом со мной. А как ты? У вас уже рассвело?

— Рассвело! — засмеялся отец, и Крум опять подумал: повезло же им с таким отцом: почти не спал ночь, а услышал голос отца, и все тревоги показались ерундой, на душе стало ясно и легко.

— У Здравки завтра родительское собрание! — крикнул Крум. — И если бабушка не сможет, пойду я вместо тебя! Слышишь, отец?

— Конечно, иди! — ответил отец. — Скажи Здравке, я послал ей черный школьный передник.

— Хорошо.

— И блокноты вам посылаю, олимпийские. Мой товарищ по работе к вам заедет.

— Хорошо, — опять повторил Крум.

Он не слышал своего голоса, но чувствовал, что кричит. Было так весело, радостно, легко, хотелось, чтобы его слышали все люди на земле.

— Дай мне трубку, — протянула руку бабушка.

— До свидания, папа! — крикнул Крум.

— Доброе утро, сынок! — тихо, но отчетливо начала бабушка Здравка, обхватив обеими руками трубку, как лицо дорогого человека, с которым расстаешься или встречаешься после долгой разлуки.

В трубке звучал отцовский голос, бабушка что-то отвечала, но Крум уже ничего не слышал.

Побежал в комнату, разбудил Здравку. Встряхнул ее за плечи.

— Вставай, вставай! Отец тебе посылает черный школьный фартук, такой же, как белый, с широкими воланами.

Здравка заморгала. Вскочила как ошпаренная. Закричала не своим голосом:

— Папа! Папа, папочка!.. — Закружила бабушку. Выхватила трубку у бабушки из рук. И все кричала: — Папа! Папочка!

А в трубке гудел мощный бас отца.

Для полной ясности Крум составил программу действий. Первое. Самому покупать все необходимое в магазинах, чтобы бабушке не приходилось часто выходить из дому: вдруг позвонит сослуживец отца, а дома никого! Здравка совсем голову потеряла с этим передником! Теперь только у нее во всей школе такие фартуки — и белый, и черный.

Второе. Завтра надо пойти на родительское собрание.

У классного руководителя Геринской характер суровый, поэтому для храбрости надо взять с собой Яни.

Третье. Может быть, вместе с Яни… Или нет, лучше самому срочно выяснить историю с «членскими взносами» Паскала.

Четвертое. Четвертое связано с третьим и вытекает из выяснения вопроса о таинственных членских взносах. В первый раз случилось, чтобы кто-то додумался собирать членские взносы чавдарцев. Похоже на злоупотребление деньгами и служебным положением. Но какой суммой злоупотребил Паскал? И каким служебным положением? Выяснить это, и тогда можно назначить день и час бомбового удара. Хотя состояние боевой готовности, выражаясь военным языком, отнюдь не удовлетворительное.

Итак, вперед!

Сколько раз мать сердито выговаривала Чавдару за бритье в кухне, когда ванная свободна, но он делал по-своему. И сейчас, надувая то одну, то другую щеку, Чавдар легко водил бритвой по намыленному подбородку. Густая пышная пена стекала с лезвия, и под ней проступала гладкая, блестящая, с легким загаром кожа.

— Ну, как? — Чавдар сдул пену.

— Порядок, — ответил Паскал, сидя за кухонным столом, покрытым белой клеенкой.

Братья были одни в кухне, мать бесшумно двигалась в соседней комнате, и вся их квартира была какая-то тихая, с плотно закрытыми окнами, спущенными шторами. Везде было чисто прибрано, уже не пахло краской, скипидаром и олифой, и даже крошечная прихожая стала казаться просторнее.

— Значит, и ботинки?

— Ботинки.

— На каучуке?

— На каучуке!

— И ужин? Фаршированный перец, виноград и на десерт дыня с брынзой?

Паскал показал глазами на дверь и предостерегающе прошептал:

— Чаво!

Вчера вечером Паскал рассказал брату про случай с Иванчо на реке, про то, как они с Яни бросились его спасать, а потом он отмывался у Крума и бабушка Здравка выгладила его одежду, как они ужинали и как в награду за смелость Паскал получил ботинки.

Чавдар слушал рассеянно, чуть не засыпая, и Паскал подумал: «Надо бы рассказать брату и про деньги, Чавдар понял бы». Но оказывается, Чавдар помнил каждое слово братишки и сейчас как будто проверял: скажет то же самое или нет?

— И брынза, говоришь… — Чавдар продолжал тщательно бриться, замолкая время от времени, когда бритва была около рта. — Расскажи это всему нашему семейству, пусть порадуются. Вот и нас, значит, стали принимать в обществе. Ребенок вернулся домой опрятный и с галстуком…

— Чаво! — снова беспокойно заерзал Паскал.

Его всегда охватывала тревога, когда брат вдруг ожесточался и начинал говорить зло, раздраженно.

Он стал таким с тех пор, как пришел из армии…

Как мать отбыла срок…

После плотного ужина у Крума Паскал, хоть и не был голоден, поужинал дома еще раз, чтобы избежать лишних расспросов матери. Подаренные ботинки он тихонько спрятал, благо было темно. Но ночью Паскал разволновался: как бы не рассердить родителей и Чавдара!

По правде говоря, с некоторых пор отец не слишком интересуется сыновьями. Свалил все заботы на мать, а она после долгого отсутствия, когда Паскал даже забывал порой о ее существовании, вернулась какая-то другая: молчаливая, покорная и в то же время резкая, взвинченная, готовая взорваться по любому поводу. Как Чавдар. Мать нигде пока не работала. И не искала работу. Она предпочитала оставаться дома, выходила на улицу очень редко, только за покупками. Замкнутая. Настороженная. Подозрительная. Может быть, поэтому, а может, не только поэтому мать часто ссорилась с отцом — Паскал не раз это слышал. Ссорились они тихо, обменивались свистящими от гнева и ненависти словами, уж лучше бы кричали! Казалось, неугасимая и лютая ненависть эта тлела под вежливым обхождением.

Обычно они ссорились, когда Чавдара не было дома. Ссоры вспыхивали внезапно, отношения были так накалены, что перед Паскалом родители не давали себе труда сдерживаться: видно, считали его совсем ребенком. А он все понимал. Был наблюдателен, все схватывал на лету и не мог не чувствовать напряженной, тягостной атмосферы в доме.

Чавдар тоже понимал, что происходит в доме, но, вместо того чтобы разрядить накаленную обстановку, только подливал масла в огонь, держался вызывающе и дерзко. А если видел, что Паскал старается все сгладить, всех примирить, то и вовсе выходил из себя. В то же время Чавдар в душе упрекал родителей: «Вы хотите, чтобы и Паскал был такой, как вы? Вы хотите, чтобы я был учтивый? Любезный? Воспитанный? Любящий и бесконечно благодарный вам за заботы? Или униженный? Сломленный? Мне что же, притворяться, будто не вижу и не знаю, что творится дома? Нет уж, увольте!»

И Чавдар вел себя как вздумается, не вдаваясь в объяснения мотивов своего поведения.

Но именно Чавдар — Паскал это чувствовал — был ему в доме ближе всех, и только с ним мальчик оставался самим собой.

Паскал видел: мать живет в вечном страхе и впадает в панику и глубокое уныние при каждой встрече со знакомыми, которые прослышали о ее прошлом. Вот поэтому-то Паскал и боялся сказать маме про ботинки. Он не забыл: бабушка Здравка, оказывается, помнит его мать с давних пор. Конечно, мать выросла в этом квартале и даже в этом доме, где они сейчас поселились.

А как нравились Паскалу его новые ботинки! Ступаешь как на резиновую подушку, ботинки мягко пружинят при ходьбе, и каждый шаг кажется легким, быстрым…

• Предыдущая
• 27/36
• Следующая