Базалетский бой - Антоновская Анна Арнольдовна - Страница 7
- Предыдущая
- 7/134
- Следующая
– О человек, ты подобен сосуду, наполненному коварством! Слышал, Шадиман? Твои сородичи сами вывели персидских воинов!
– Да, мой царевич, когда к горлу приближают бритву, еще не на такую игру осмелится даже храбрейший из храбрых.
– Бисмиллах! Не забыл ли ты, что биртвисская крепость окружена высокими лесистыми горами, пересекается глубокими балками, башни ее неприступны. С большими усилиями туда взобрались мои юзбаши и онбаши, а по их пятам, как покорные козлы, – сарбазы. Начальствующий над ними молодой хан – сын Эреб-хана… слава святому Антонию… в Тбилиси повеселиться прибыл и, подымая рог, клялся мне чалмой седьмого имама, что сто пятьдесят высеченных в скалах ступенек, по которым взбирались гуськом сарбазы, скорее похожи на воском натертую доску, чем на лестницу. И этого, по-твоему, недостаточно, чтобы сдержать слово, данное Хосро-мирзе?
– Возвышенный царевич, воск здесь ни при чем. Меня один толумбаши убеждал, что чем теснее норка, тем приятнее мышам вылезать из нее…
Хосро промолчал. «На каком коне объехать судьбу? Горийскую крепость считали заслоном Тбилиси, но сейчас она опять в опасных руках Саакадзе. А Шадиман? Разве придумал средство, как отбить Гори? Нет, бисмиллах! Он метался три дня, словно молния просверлила ему затылок. И Мамед-хан, опытный в боях и хитростях, не успел розовой водой смыть с пожелтевшего лица клеймо позора и лишь вновь захватил укрепленные Ацхвери и крепость Паравани – впрочем, не вслух можно сказать, мало защищаемые азнаурами, – как к лапам „барса“ прилипла Биртвисская крепость. Не хватает…» Хосро вдруг обозлился:
– Не удостоишь ли, мсахури, сказать, почему торчишь перед моими глазами, подобно занозе?
– Жду, когда еще спросит меня светлый князь.
– Еще? Или, ты думаешь, у меня уши из красной меди?
– Как дерзнул бы, светлый мирза, про уши твои думать? Только ворота замка Тикнабери, наверно, из меди, иначе почему туда Саакадзе заключил князя Хосия, как залог дружбы со старшим Барата?
– А теперь что ждешь?
– Когда мой светлый князь меня отпустит. – Мсахури замялся, бросил взгляд на Шадимана и вздохнул. – Пусть твоя жизнь, мирза, цветет, как фиалка весной!.. И твоя, светлый князь, тоже!
– Иди!.. Когда нужен будешь, позову. – Шадиман повелительно махнул рукой.
Мсахури поклонился и бесшумно вышел.
– Не сочтешь ли, князь Шадиман, своевременным поделиться со мною догадкой: что заставило надменного Кайхосро Барата скрепить союз с бездомным Саакадзе?
– Не сомневаюсь – стремительность действий Непобедимого, так, кажется, звали «бездомника» в Исфахане? – съязвил Шадиман, неожиданно для самого себя задетый пренебрежением к Саакадзе.
Поморщившись, Хосро пропустил мимо колкость и с раздражением проговорил:
– Свидетель алла, факир Барата охотно вел со мной переговоры. Не от него ли я получал длинные послания? Я был неосторожен, отвечая ему. И для тебя, Шадиман, небесполезно знать, почему князья Картли вдруг стали склоняться на сторону Саакадзе. Неужели осмелились усомниться в силе Ирана?
– Не все, как ты мог убедиться недавно.
Довольный, что Шадиман помрачнел, мирза предался рассуждению: "Как выбраться из картлийской тины? Недаром Гассан снова видел предостерегающий сон. И кто может поручиться, что в чужом винограднике всегда сладок виноград? Мой отец, Дауд из Багратидов, всегда поучал: «Кто не думает о последствиях, к тому не благоволит судьба!»
О последствиях стали думать упорно, как о злых духах, легко поражающих невидимым мечом. Неприступная Биртвиси оказалась для Непобедимого крепостью, построенной на сыпучем песке. Не по этой ли причине то Иса-хан осаживал разгоряченного коня на каменных плитах Метехского замка, то, не разбирая дороги, Хосро-мирза мчался в цитадель, высящуюся над Тбилиси, а за ним хлестали коней князья Шадиман, Зураб и Андукапар?
Пробовали сзывать совет из обитающих в Метехи князей. Но сколько ни негодовали – словно глыбы ворочали, сколько ни выплескивали слов, подобных раскаленной лаве, – выходило одно: лишь пленение или уничтожение Саакадзе могло утвердить победу Хосро-мирзы и Иса-хана.
Но если бы даже персидские сардары решились на открытую войну, то где и каким способом уловить «Неуловимого»?! Так стали князья называть Саакадзе.
«При появлении минбаши с конными и пешими тысячами, – сетовал мирза, – Саакадзе со своей сворой растворяется в знойных долинах, превращается в ледяную глыбу среди горных ледников или тонет в озерах лесистых гор. Напасть на владения Сафар-паши? Но сколько раз можно говорить о невозможном? Сколько раз пытались разгадать, что опаснее – помощь Георгию Саакадзе со стороны пашей пашалыков, соседних с Самцхе-Саатабаго, или гнев шах-ин-шаха за самовольное вторжение в Самцхе-Саатабаго, подвластное Турции?.. А разве уже не испытывали верное средство? Не предлагали Сафар-паше целые угодья ценные подарки, табуны коней за выдачу Георгия Саакадзе? Кто из умных не догадывается, что не дружба удерживала Сафара? Выходит, Саакадзе под покровительством самого султана».
Придя к такому выводу, Иса-хан и Хосро-мирза осознали, как скверно блуждать в тупике. И вновь дни растворялись, как соль в кипятке. Кажется, прошло две пятницы. Кальян совсем одурманивал, бархатные ковры напоминали сыпучие пески, по которым нетвердо ступала нога.
Пряным вином встретили третье воскресенье. И тут разбушевался Зураб и свирепо потребовал идти большой княжеской войной даже в пределы владений ахалцихского паши, где блаженствует «барс». Ни Шадиман, ни Андукапар, ни он, князь Арагвский, не подчинены Турции и договор с султаном, как Иран, не подписывали. Так почему бездействуют? Почему выжидают новый обвал ледяных глыб? Разве он, Зураб, не знает, как вынудить Саакадзе сражаться? Как выманить его из турецкой берлоги? Но нужно войско, не меньше семнадцати тысяч! Князья попрятались? Но почему не переодеть сарбазов в одежду дружинников? Ведь Саакадзе обратил грузин в русийцев?
– О аллах, зачем иногда набрасываешь темную пелену на зрячего?! – воскликнул на очередном совещании Иса-хан. – Кого, князь, ты хочешь перехитрить? Саакадзе? Он двадцать раз обведет вокруг усов даже шайтана. И если устрашенные тобою, князь, сарбазы не станут в битвах выкрикивать: "Ваша! «Ваша!», то резвые «барсы» им шашками помогут завопить: «Аллах! Аллах!» И вот в один день среди других дней случится то, что умный захочет. Приарканив сто-двести сарбазов и переодев их в привычные персидские одежды, Саакадзе поспешит представить живое доказательство султану, как коварно нарушает клятву «лев Ирана». А султан, притворившись оскорбленным шах-ин-шахом до последней меры оскорбления, мысленно воскликнет: «Благословен приход под мою руку Непобедимого!» – и поспешит нахлынуть со своими звероподобными янычарами не столько ради освобождения Картли, сколько ради захвата Ганджи и Азербайджана. И в благодарность, уже не мысленно, султан с любовью и охотой сладостно пропоет: «Поистине, Моурав-бек, твое желание повторить Марткоби исполнимо, ибо святой Осман ниспослал мне приятную мысль». Поистине, все правоверные принадлежат аллаху, и если в гневе своем аллах поможет Хосро-мирзе и мне увернуться от меча Непобедимого, то все равно будем считать себя обезглавленными, ибо милосердный шах-ин-шах уготовит нам мгновенное переселение к женам подземного сатрапа.
Угрюмо молчал Шадиман, молчали и советники. Зураб, тяжело дыша, по-волчьи скалил зубы.
– Получается, мы должны покорно сносить оскорбления от плебея Саакадзе!
– А разве я сказал так? Ты, князь Андукапар, много терпел обид, почему ни разу не выступил против плебея? Аллах видит, что семнадцать тысяч вы, князья, сможете в своих замках набрать.
– Благородный Иса-хан прав! Особенно, – Андукапар фыркнул, – если Зурабу удастся выкупить своих арагвинцев у Гуриели и у Левана Мегрельского: сразу княжеское войско увеличится!..
– Тебя, Андукапар, смешат мои переговоры о выкупе арагвинцев, ибо, кроме презрения и угнетения, от тебя твои дружинники ничего не видят. А мои арагвинцы знают, что я за каждого готов азарпешей отмерить золото и ценности, а при нужде обнажить в защиту их шашку. Поэтому твои при первой возможности с удовольствием от тебя разбегутся, а мои не задумаются отдать за меня жизнь.
- Предыдущая
- 7/134
- Следующая
