Бедовый мальчишка - Баныкин Виктор Иванович - Страница 4

• Предыдущая
• 4/82
• Следующая

— А еще пионер, — назидательно заметила Пузикова и опять вздохнула. — Посмотри на отряд пятого «В». Ну такие, такие сознательные там ребята! Все рука об руку с девочками делают. Не то что у нас… Если хочешь знать, хуже нашего отряда во всей школе нет… До чего дожили — третья вожатая от нас сбежала!

— Ну и пусть! — усмехнулся Ромка. — Кому она такая была нужна? Ей бы только с детсадовскими младенцами нянчиться! Да речи произносить. Одними разговорами на сборах кормила, а дела — никакого!

Пузикова с минуту смотрела поверх Ромкиного плеча. Потом спросила:

— Ты не знаешь, зачем этот… этот гражданин с Садовой навещает нашу улицу? А?

— Какой гражданин? — переспросил, запинаясь, Ромка.

— А ты оглянись.

Ромка бережно положил Пузиковой в подол подобранных с земли цыплят. А потом уж медленно поверился назад.

Забор у Пузиковых был из тонких, узких планок. Между этими планками видно решительно все, что делается и на улице, и во дворе. Поэтому Ромке не стоило большого труда разглядеть появившегося на их улице бородатого старика в коричневой шляпе и парусиновом засаленном пиджаке. Старик шагал не спеша, улыбался, поглядывал на глазастый уютный домик под шиферной крышей. В этот самый домик и переехали Ромка с матерью из старого города.

— Не знаешь коричневую шляпу? — снова спросила Пузикова.

В ее голосе Ромке померещилось скрытое ехидство. Неужели она что-то уже пронюхала про Серафима Кириллыча?

— Мало ли ходит по улице всяких стариков, — ответил Ромка не сразу, сбитый с толку. — Откуда мне знать!

— Ты что, думаешь, я с Луны на ракете сюда прилетела? Или за дурочку меня принимаешь? — возмутилась Пузикова.

Вдруг из дома, из раскрытого окна, занятутого марлей, послышался протяжный голос — по-детски капризный, плаксивый:

— Вера, ну где ты там пропала?

Пузикову звала хворая бабка. Схватив беленького цыпленка, Пузикова убежала. Убежала, даже не взглянула на Ромку.

Ромка опустил на землю пустую корзину. Вытер рукавом ситцевой обветшалой рубашонки лицо — мокрое, горячее, с розовеющими яблоками на щеках.

«И быстренько же я нынче управился!» — похвалил он себя и застучал кулаком в тяжелые высокие ворота с железной табличкой. По белому фону таблички четко значились слова: «Во дворе злая собака». В правом углу таблички была нарисована свирепая морда волкодава с устрашающе разинутой пастью.

«Прямо художественная картина!» — глядя на табличку, подумал с восхищением Ромка и забарабанил кулаком еще сильнее.

? Кто так бoтает? — сердито спросили по ту сторону ворот.

? Да открывайте же, Серафим Кириллыч, это я! — сказал Ромка.

Но его впустили во двор не сразу. Сначала в воротах слегка приотворилась, гремя цепью, узенькая калитка, и на Ромку уставились из-под коричневой шляпы сторожкие свинцовые глаза, глаза старика с клочковатой бородой.

— Ты, Роман?

— Ну я, я, кто же еще! — раздраженно сказал Ромка. ? День, солнышко, а вы вечно на запоре!

— Потому и на запоре, что у меня много разных досаждений, — вразумляюще проговорил старик, наконец-то пропуская Ромку в калитку. Дом и сад у Серафима Кириллыча были обнесены глухим двухметровым забором. А по верху забора тянулась колючая проволока. Через такой заборище ни один шкет-ловкач не перелезет. Ромка же не раз и не два вертелся возле этого неприступного забора, выискивая удобную лазейку.

Шагая позади старика к обшитому тесом особняку, Ромка завистливо косился по сторонам. Прямо над его головой висели тугие яблоки, зреющие в щедрых розовато-золотистых лучах благодатного июльского солнца.

Когда они вошли на застекленную веранду, Серафим Кириллыч коротко приказал:

? Выкладывай!

И Ромка торопливо сунул в карман руку. На стол посыпались скомканные, засаленные трешницы, рублевки, десятки… Старик суетливо подбирал и разглаживал их плоскими, точно доски, ладонями. Губы его беспрестанно шевелились.

— Все до одной! — вздохнул Ромка, кидая на стол последнюю пятерку с надорванным уголком.

Серафим Кириллыч так долго и пристально смотрел Ромке в глаза, что у того по спине побежали мушки.

— А сколько себе, отрок, отчислил?

Ромка отчаянно затряс головой.

— Не ворочай бельмами-то! Перекрестись!

— Тоже скажете! Я же пионер, Серафим Кириллыч!

Сжимая в узловатых, землистых пальцах стопку денег, старик скрылся в глубине полутемной столовой, прокричав из дверей:

— Разожги самовар. Чайком позабавимся!

Схватив со стола оставленную ему пятерку, Ромка побежал на кухню.

«А я-то, дуралей, размечтался! Считал — самое меньшее — десятку даст. А он… — Ромка обиженно вздохнул. — Эх, скорее бы сотню накопить! Тогда уж… Тогда калачом меня сюда не заманишь. Ни-ни! А как только куплю в комиссионке старый морской бинокль, как только принесу его домой, сразу же без всякого промедления сажусь за работу! Посмотрим потом, как все заахают: и Пузикова со своими цыплятами, и Анна Абрамовна. Пусть потом говорят: «А ведь наш Ромашка исключительный талант! Такое придумал!»

За чаем, прислушиваясь к ласковому мурлыканью полуведерного самовара с мутными, позеленевшими боками, подобревший Серафим Кириллыч пустился в «приятные для ума рассуждения».

— Жизнь человеческая, брат мой Роман, куда какая мудреная. Возьмем для примерного сравнения мою особь, — мечтательно заворковал старик, откидываясь на спинку скрипучего стула. — Чего, спроси, достиг я в нашей социалистической жизни? Не хвалясь скажу: полного материального и продовольственного обеспечения. И не каким-нибудь тунеядством, а собственным горбом. Тридцать годков трудился на поприще охраны лесонасаждений. И в настоящее время получаю от государства пенсионное содержание.

Серафим Кириллыч отпил из стакана крутого кипятку, погладил ладонью серебристый ежик на большой лобастой голове.

— Сам видишь, брат Роман, хозяйство мое — полная чаша, — продолжал он изливать душу сидевшему перед ним «брату», в награду за смертельную скуку усердно уплетавшему вишневое варенье — густое, засахарившееся и провонявшее нафталином. — Если бы не померла в одночасье в прошлом году моя супруга, что бы, спрашивается, мне еще требовалось? Прямо скажу — ничего особенного. А теперь я одинок, как перст. Управься-ка и с огородом, и с садом, попробуй! Сам видишь — претяжело. И встает на повестке дня вопрос: неминуемо мне обзаводиться сподручной спутницей жизни.

Тут жадный до сластей Ромка чуть не поперхнулся. О настойчивых и пока еще безрезультатных поисках Серафима Кириллыча «сподручной спутницы жизни» знал весь Красноборск. Но престарелый жених оказался на диво разборчивым и привередливым. Одни невесты не устраивали его «по причине преклонных лет», другие оказывались строптивыми или нерасторопными, третьи «не рачительны к хозяйству и легкодумны».

— Признаюсь, брат Роман, от всей души: я даже собираюсь ремонтишком кое-каким заняться. — Серафим Кириллыч искоса, с опаской поглядел на Ромку, выскребавшего из вазочки чайной ложкой остатки варенья. — Надумал печь перекладывать. Пироги чтобы можно было печь, когда хозяйка появится.

Свинцовые глаза старика налились живительной теплотой, скрипучий голос слегка поотмяк.

— Печь надумал перекладывать. Да вот вопрос: где кирпичей достать? И надо-то всего сотню.

— А вы… вы с Татьяной поговорите. Она же на кирпичном! — нашелся Ромка. Про себя усмехнулся, представляя, что бы из этого вышло.

— Тоже мне… насоветовал! — махнул рукой Серафим Кириллыч. — У твоей двоюродной сестрицы, поди, на уме ха-ха да хи-хи! И молодые шалопаи… прости господи!

— Что вы, Серафим Кириллыч! Видели б, как Татьянка нынче поутру одного молодца отшила! — выпалил Ромка, еле удержавшись от хохота. — Честное пионерское! — прибавил он, шаря глазами по столу: нет ли тут еще какого-нибудь лакомства?

— И справедливо, справедливо! — воодушевляясь, закивал старик. — В наше атомное время не часто встречаются серьезные девушки. Таких теперь днем с огнем самой милиции не сыскать! Не подложить ли вареньица, Роман? У меня его предостаточно, не сумлевайся.

• Предыдущая
• 4/82
• Следующая