Бедовый мальчишка - Баныкин Виктор Иванович - Страница 10

• Предыдущая
• 10/82
• Следующая

Но куда все же спрятались Аркашка с Пузиковой? И что они сейчас делают? Об этом надо непременно пронюхать!

И Ромка, чуть оживляясь, оторвался от борта и вразвалку, с ленцой побрел по катеру.

На верхней палубе сидело всего несколько пассажиров: полная женщина с крохотной девчуркой на коленях, неопределенных лет сумрачный гражданин в соломенной шляпе и дымчатых очках на длинном-предлинном носу и еще молодой розовощекий поп в черной рясе и черной камилавке, поп на удивление легкомысленного вида, несмотря на свою строгую одежду. (Вот дуралей — неужели не мог выбрать себе профессию поинтересней?)

Заглянув в узкий коридорчик, где по-прежнему пахло горелым маслом, Ромка спустился в салон номер один, расположенный на самом носу катера. Здесь все сияло строгой чистотой: и дерматиновые шоколадного цвета диваны, и узкие зеркала в простенках, и блестящий вощеный пол. И не было ни единой живой души. Лишь крупные, откормленные мухи нудно жужжали, с разлету ударяясь о толстые стекла окон.

Ромка зевнул и полез по трапу вверх на палубу. Теперь ему оставалось заглянуть во второй салон. Этот салон находился на корме и тоже внизу.

На одном из диванов уютно устроились две говорливые тетки. На той и на другой — белые ситцевые платки.

Кумушки сидели рядком и, ничего не замечая вокруг, перемывали косточки снохам, зятьям, племянникам и племянницам и всем другим родственникам до десятого колена.

Кроме них — в салоне ни души… И куда только могли деться Аркашка и Пузикова? Не утонули же в конце-то концов в море?

Уныло вздыхая, Ромка уже собрался лезть по трапу вверх, как вдруг в задней стенке салона заметил дверь. Куда она вела? На корму?

Подойдя к двери, Ромка слегка коснулся пальцами никелированной ручки. Она была точь-в-точь такой же, как у двери, ведущей в штурвальную рубку. Перевел дух и с невероятными предосторожностями, на какие способен был один лишь Шерлок Холмс, чуть-чуть нажал на ручку. Дверь без скрипа подалась вперед. С теми же предосторожностями Ромка еле-еле приоткрыл ее и одним глазом посмотрел на корму.

«А-а, вот вы где, голубчики!» — едва не заорал во все горло Ромка, на миг — всего лишь на миг — забыв о своих прирожденных способностях, которым позавидовал бы Шерлок Холмс, если бы он был сейчас жив.

Аркашка и Пузикова сидели на самой корме у невысокой мачты с обвисшим флагом и о чем-то, как показалось Ромке, шептались.

Оба они сидели к нему спиной, и Ромка, уже менее остерегаясь, пошире отворил дверь. Но даже когда он высунул голову, даже тогда ничего не услышал. За кормой пенными бурунами клокотала вода и нельзя было разобрать ни единого слова. А ведь они и на самом деле о чем-то шептались.

То Пузикова, чуть наклонясь к Аркашке, что-то быстро-быстро говорила, то молчун Аркашка, подняв голову, бурчал словцо-другое.

Всего лишь раз до Ромкиных ушей долетел обрывок фразы: «Сашу будем просить… я знаю, он согласится.» Это сказала Пузикова, прихлопывая ладошкой по колену. Ее крючковатая косичка в этот миг дернулась вверх.

Но о чем они хотели просить Сашу, Ромка так и не узнал. По салону, направляясь к Ромке, кто-то шел, громыхая тяжелыми ботинками. Ромка прикрыл дверь и отбежал в сторону.

Подошел матрос. Ему зачем-то надо было на корму. Сейчас он спугнет шептунов. И Ромка, боясь, как бы Аркашка и Пузикова не догадались о его подслушивании, бегом помчался к трапу.

Оказывается, вот и конец путешествию по Жигулевскому морю: катер подваливал к пристани Красноборска… Но о чем же они все-таки шептались?

Раным-ранехонько. Красноборск еще не очнулся от ночной дремы. Сонная тишь, робеющая предутренняя прохлада. В эти минуты трепетного рассвета спится на удивление сладко. Но вы все-таки переборите сон и встаньте. Это же чертовски интересно — посмотреть, как просыпается город!

Пустынны улицы. Лишь кое-где на заборах да на воротах притаились коты-полуночники с горящими зелеными глазами. Но вот где-то в соседнем переулке раздались шаркающие шаги. Шаги первого прохожего. А на той стороне распахнулось окно в домике с голубыми наличниками, и на простор улицы вырвалась бодрая музыка.

Вдруг за углом затарахтела машина. И вот уже на улице — фургон-трехтонка. Она вся в росных слезинках. Уж не ночевала ли машина в соседнем с городом сосновом бору, в чащобе молодых елок? Нет, она только что приняла холодный душ. Приняла освежающий душ, побывала на хлебозаводе и неслась теперь в продовольственные магазины, булочные, оставляя за собой щекочущий ноздри аппетитный запах еще не остывших поджаристых калачей.

И уж все больше и больше появлялось на улицах города пешеходов, грузовиков, автобусов, легковых машин. Спешили на рынок хозяйки с тощими сумками.

А рынок уже гудел, гудел как улей. В томительно жаркий полдень он опустеет, скованный спячкой, зато сейчас тут шум, гам, толчея, самая бойкая, самая азартная торговля. И чего только не встретишь на этом пестром, многоликом приволжском рынке!

Позади светлых, чистых павильонов — барахолка. Тут высились мрачные, гробоподобные бабушкины гардеробы, пузатые купеческие горки. Здесь же — прямо на земле — глиняные крынки, горшочки, плошки.

Но как ни бойко шла торговля на барахолке, в овощных рядах — ни пройти, ни проехать. На деревянных прилавках — горки светло-зеленых пупырчатых огурчиков, охапки сизого лука, лотки с ноздреватой алой клубникой, вишней, черной и красной смородиной.

А машины все подкатывали и подкатывали, пронзительно сигналя. Это из далеких деревень колхозы подвозили овощи и фрукты. Уже не было на прилавках свободных мест, и колхозники открыли бойкую торговлю прямо на грузовиках. Не прошло и часа, как порожние грузовики отправились в обратный путь.

Расходились постепенно и покупатели — пожилые и непожилые хозяйки, полные, раздобревшие и еще не успевшие раздобреть, расходились по домам готовить обед. Разбегались и молоденькие, прыткие девчата, пряча в сумочки огурцы вперемешку с палочками губной помады и пудреницами. Разбегались кто куда: на заводы, на строительные площадки, в конторы (у нас в Красноборске, как и в каждом городе, много разных контор).

Теперь у овощных лотков народу поубавилось. И все чаще и чаще слышны зазывные голоса:

— Атбо-орная… атбо-орная!

— Клу-убнички, ка-аму клубнички? Сахарная! Утрошная.

Около бойкой, голосистой девицы, на все лады расхваливающей свои отборные огурцы, устроились и молодые «барышники» — так здесь в шутку окрестили появляющихся на рынке каждое утро ребят. Появляются «барышники» не с пустыми руками: кто с узелком, кто с лукошком, а кто и с берестяным туесочком.

Все ребятишки еще мелкота мелкотой. Иного мальца еле видно из-за прилавка: торчит над плетушкой одна лишь круглая, точно тыква-костянка, голова с пунцовой пуговкой. Но покупателей зазывать все уж научились.

— Тетенька, земляничка! Духовитая, лесная! — тоненько выкрикивала чернобровая, прехорошенькая девочка с чистыми, точно лесное озерцо, глазами.

Перед ней блюдце с ягодками-огоньками и в самом деле душистыми: закрой глаза, и тебе покажется, ты не на базаре, а в сосновном бору на ягодной полянке.

— Сама собирала?

— Сама, тетенька. Рубль стакан.

— А не дорого?

— А вы поплутайтесь по лесу… поди, ноженьки-то гудят!

Рядом с девицей, торговавшей перекупными огурцами, расположился Ромка. На нем ситцевая дырявая рубашонка и старые штаны. На голове клетчатая кепка с большим надорванным козырьком. Кепка надвинута на черные очки. Очки Ромка раскопал у матери в комоде — она привезла их в прошлом году с курорта.

Не кто-нибудь другой, а соседка по прилавку — пронырливая девица — присоветовала Ромке «надевать на рынок соответствующую одежду». Она же пыталась приучить Ромку «наживать личный доходец», но он наотрез отказался.

Перед Ромкой пучочки укропа, петрушки, морковки, кучка огурцов и решето с черной смородиной.

— Зе-елень! Зелень! — выкрикивал нараспев Ромка. — Для супа и щей нет вкуснее вещей!

• Предыдущая
• 10/82
• Следующая