Граница нормальности - Цыбиков Ч. - Страница 6

• Предыдущая
• 6/44
• Следующая

Если коротко, то раны эти выглядели… Понятнее всех нам объяснил это наш друг и сокомандник по прозвищу Шах, фельдшер скорой и добродушный циник. Если бы у них из спины росла лишняя пара рук, сказал он, и её бы отрезали, это бы выглядело точно так же. Вот. Ушли мы от Тонхоноича в обед. Чувствовал я себя препаршиво. Но не из-за этих трупных подробностей.

Я с похмелья жрать хочу до дрожи, а не могу. Вдобавок я был невыспавшийся.

Поганое состояние.

— Слышь, — говорит Тоха. — Они, по ходу, милицию вызвали.

— Кто они? — спрашиваю я.

— Не знаю, — отвечает Тоха.

— Наш враг безлик, наш враг незнаем, могуч, велик, неосязаем, — бормочу я.

— А с другой стороны, — говорит Тоха. — Что в этом было плохого?

В самом деле, что в этом было плохого? Но тогда мы об этом не думали.

— Это Сван, — сказал Тоха. — Больше некому. Сван.

Разговор этот происходил уже в июле. Жара стояла такая, что асфальт под ногами плыл и продавливался. Люди изнемогали от жары. Выпитый квас тут же выступал потом. По вечерам и на выходные весь город срывался к воде.

Слишком много света, слишком много тепла.

Мы сидели в летнем кафе. Пили кока-колу. Это в подтверждение тезиса, что мы не только бухали.

— Давай попробуем по-другому, — сказал я. — Такой чисто маркетинговый подход. Зачем — ему — это — надо?

— Откуда я знаю, — сказал Тоха. — Не я же гений.

— Значит, штурмуем, — сказал я. — Принимаются все идеи. Даже самые бредовые.

Тоха замолчал минут на пять. А потом сказал: ангелы. И я как-то сразу его понял. Cван, сказал Тоха, это тот, кто строит рай на земле, и нечего корчить такую рожу. Да, сказал я, а тот, кто умеет летать — это ж ведь практически ангел, а что? Ну в общем да, отвечали мне, ведь способность летать — она, возможно, дает новое измерение не только твоим движениям, но и чувствам, и даже, возможно, мыслям. Ну а если, спросил я, предположить, что он тупо хочет нобелевку? А? Да ладно тебе, ответил Тоха, ангелы всяко круче нобелевки! И вообще, раз ангелов нет, (а их, по-видимому, таки нет, вставил я) то их надо создать! А как же бомжи, сказал я потише, они же тоже люди. Какие люди, окстись, сказал Тоха, что в них есть человеческого? Душа, сказал я. Слышал уже, ответил Тоха. Сами выбрали, сами умерли, добавил он.

— Это не штурм, — сказал я.

— А что?

— Это узконаправленный бред двух фашиствующих недоинтеллигентов.

— С левитальной фиксацией, — добавил Тоха. — С левитальной и суицидальной.

— Но выяснить надо, — сказал я.

— Выясним, — заверил Тоха.

И мы начали разрабатывать План.

Вот к чему приводит избыток света и тепла. Люди начинают строить Планы.

Тьфу.

Наладить слежку и систематический сбор информации. Завязать знакомства в БНЦ. Мониторить сплетни. Четкое взаимодействие, четко разделенные обязанности, четко определенные этапы. В общем, план был блестящий, и, подобно множеству других блестящих планов, реализовываться не спешил.

— Это и правда был хороший план, — говорит Тоха.

— Кто ж спорит, — говорю я.

А потом наступил сентябрь. Студенты, студентки, желтые листья, прохладный прозрачный воздух и добродушно-огромный Шах, сообщающий нам самую удивительную новость в нашей жизни.

— … крылья, как у бабочки, только обломанные, торчат из спины. Самое интересное, что вид у него вполне такой… довольный. Человек-мотылек, — Шах засмеялся. — И, кроме крыльев, еще непонятная железа вживлена.

— А отчего он умер? — спросил Тоха.

— Непонятно. Похоже, что от истощения. Но ухоженный.

— Что значит ухоженный? — спросил я.

— Ну чистый он, — сказал Шах. — Кожа без угрей, шрамов, болячек. Волосы аккуратно подстрижены. Нормальный такой, в общем, человек. Если не считать этой железы.

— И крыльев, — сказал Тоха.

— Ну да, — сказал Шах. — И крыльев.

Такой вот штрих: сам Шах ничего такого особенного в этом не видел. Фершал скорой помощи, видали мы всякое. И покровавее, и подраматичнее. Крылья да крылья.

Хотя фантастику читает, натурально, килограммами.

— Вот потому они и не жалуются, и не сбегают от него, — сказал Тоха, наблюдая, как Шах лезет в карету скорой помощи, весь такой большой, в белом халате, с засученными рукавами, похожий на врача-садиста.

— Потому что он большой и страшный? — сказал я, глядя на отъезжающую неотложку.

— Нет. Это алкогольная железа. Она вырабатывает алкоголь, а они бомжи. Что им еще надо? — сказал Тоха. Без особой горячности сказал.

— То есть…

— Конечно. Сван. Кто же ещё.

— Доктор Зло, — сказал я.

Тоха повернулся на каблуках и уставился на меня. Так смотрел он на меня с минуту, а потом сказал:

— Не знаю. Не уверен.

Мы начали собирать информацию.

— А вот интересно, — говорит Тоха. — Они там в Европе думают, что мы тут зимой загибаемся. Скажешь «минус тридцать», так они сразу глаза выкатывают на лоб. А вот то, что влажность у нас низкая и мороз легко переносится…

— Ты это вообще к чему мне рассказываешь? — спрашиваю я.

— Да замёрз я чего-то, — говорит Тоха.

— Ох, — сказал Салават. — Неужели минус сорок? И как вы там живёте?

— Нормально живём, — ответил за нас всех Колька. — Ты лучше у якутов спроси, как они в минус пятьдесят в своем Якутске собак выгуливают.

— Нормально мы их выгуливаем, — сказал Малыга. — Собака скулить начинает еще в подъезде, потом скачками делает свои дела и обратно… Вся прогулка — секунд двадцать.

Мы стояли на вокзале славного города Казань. Это уже был ноябрь, первые числа. Мы с якутами уезжали с полуфинала, а татары нас соответственно провожали. Все слегка под газом, якуты на радостях, мы с горя, татары на правах провожающих хозяев.

В поезде не спалось. И мы с Тохой всю ночь разговаривали.

— Ладно, — говорил Тоха. — Мы вылетели в полуфинале. Хреново. Зато теперь мы с тобой можем взяться за Свана.

Разговор с самого начала принял некий трагический оттенок. Пролёт в полуфинале все же давил на нас. Помнится, мне все мнилось, что всё рухнуло. Мысли в голове бродили такие, вот, мол, шесть лет уже по лигам долбимся, и все насмарку. Так что мне было пофиг. Сван так Сван. Поспать все равно не удастся. На верхней полке храпел Шах. Я пишу просто — «храпел», но это слово здесь не совсем подходит, ибо для настолько чудовищных звуков человечество название еще не придумало. На другой верхней полке спал Колька, но его храп, по сравнению с шаховским, был нежен и даже казался мелодичным.

И мы начали разговаривать о Сване. Про него мы уже и впрямь знали очень много.

— Да только это было всё не то, — говорит Тоха. Из-за какого-то сооружения на крыше выглядывает кошка. Недовольно смотрит на нас и уходит.

— Ну да, — соглашаюсь я. Должность, семья, сколько получает, на что тратит, дети. Детей, впрочем, не было. Банк, номер счета, зарплатный проект. Футбол по субботам, сауна после футбола, участие в кассе взаимопомощи. Семнадцать статей, кандидатская.

До хрена всякой информации.

Единственное, на что не было ответа — откуда трупы?

— Коробан подъехал, — говорит Тоха.

Дальше события понеслись вприпрыжку. В первый же вечер по приезду мы пошли посмотреть на Свана. С противоположной крыши в выцыганенный у знакомых бинокль, хороший бинокль, шестнадцатикратный. Сван ходил по квартире в халате, спокойный, уверенный.

— Всего-то десять дней его не видели, — сказал Тоха. — А как поправился.

На следующий день мы узнали, что Сван взял отпуск. Об этом нам поведал за кружкой пива коллега Свана, с которым мы специально знакомились на турбазе «Щучье озеро». Сван сказал на работе, что едет в Сочи. Через три дня мы поняли, что ни в какие Сочи Сван не поехал. Он вообще, судя по всему, не выходил из квартиры. Даже в магазин. Разносчики таскали ему два раза в день из «Пепино» пиццу, а он все так и ходил по квартире в халате, спокойный и уверенный.

• Предыдущая
• 6/44
• Следующая