Граница нормальности - Цыбиков Ч. - Страница 4

• Предыдущая
• 4/44
• Следующая

Но нет. Не судьба.

Протрусив — ах чёрт, до чего же удачное слово — несколько шагов, волк замедлил движение, затем и вовсе встал. Повернулся и развязно пошкандыбал обратно.

Медведь его ждал.

— Вкусные дети, — сказал он. В груди шатуна медленно рождался ужасающий низкий рокот, от которого каждая шерстинка на теле волка вставала дыбом.

— Дети — мои, медведь, — официальным тоном сказал волк.

— Мои, — рыкнул медведь коротко. — Тебе они незачем.

— Я волк-убийца, — напомнил волк. — Я их выследил, я их убью, я их съем.

— Ты не убьешь, — сказал медведь. — Ты не сможешь.

Он уже спустился с холма и они ходили медленно обрисовывающимся кругом, глядя в глаза друг другу. В нормальной жизни волк, если это не волчица с волчатами, ни за что не станет связываться с медведем, по понятным причинам. Покусать ты его покусаешь, а до горла всё равно не добраться. Но сейчас — сейчас дело другое. Зимой шея не защищена толстым слоем жира, а преимущество в массе уравнивалось волчьей скоростью.

Шанс был.

Они долго, очень долго топтали этот круг. Медведь боялся напасть, потому что тогда придётся открыться, а волки — они резкие, рванёт артерию и лапой махнуть не успеешь. Вон как он увернулся давеча, буквально из-под когтя ушёл. Так что.

Волк не нападал, потому что был не дурак — нападать на медведя.

Наконец медведь сообразил, что время идёт; увидел, как волк издевательски ухмыляется.

— АМГР, — закричал он в злобе. Бросился на волка, но там, куда он кинулся, волка уже не было. Медведь врезался в сосну, завизжал от злобы и страха, начал беспорядочно полосовать воздух когтями вокруг себя, защищаясь от смертельного волчьего выпада. Катнулся в сторону, огляделся.

Волк стоял на холмике и смеялся одними губами.

— Медведь дурак, — сказал он сверху.

Тоже боится напасть, понял медведь.

Ну и к чёрту тогда его, зануду. Медведь тяжело потопал в обход холма, к детишкам.

Сожру обоих сразу, думал он. Может, удастся поспать.

Перед ним стоял волк — на расстоянии броска и даже ближе.

Медведь встал. Осторожно подвинулся вперед, боком, прикрывая шею левым плечом, держа правую лапу скрытой, наготове — цапнуть, подтащить и заломать. Волк не двигался, лишь оскалил клыки свои молча.

Медведь скакнул к нему боком, волк не отступил, прыгнул вверх и вцепился ему в загривок. Шатун мотнул башкой, волк не отцепился, а опасно перехватил глубже; медведь рухнул на спину, волк вывернулся и, бешено рыча, снова прыгнул. Медведь встречал его всеми четырьмя лапами. Волку конец.

И тут шатун увидел огромный камень, покрытый мхом, льдом и снегом — в последнее мгновение полёта. В глубине пещеры блеснули две пары глаз, переполненные ужасом.

Амгр, успел подумать он. Раздался страшный хруст и звук, будто лягушка шмякнулась в лужу. Плеснуло чем-то чёрным, медведь издал короткий крик и издох.

Волк рухнул на бок и, тяжело дыша, с трудом поглядел вверх, на вершину холма.

Оттуда, с быстро светлеющего неба, на него смотрел олень. У него не было левого рога. На изломе куцего остатка быстро набухала капелька крови.

— Я тебе говорил, надо с разгону, — сказал он. — И лбом.

— Вовремя… ты, — сказал волк.

— А то ж, — самодовольно ответил олень. — Я же не как некоторые. Отставшие в развитии и покорёженные в воспитании.

В два невероятных прыжка он спустился с холма. Прилёг рядом.

— Залазь на меня, волчара. Донесу до зайца, так уж и быть. Пожрёшь. Я его не могу снять, как-то хитро он там привязан.

Волк вдохнул, выдохнул сипло и начал забирать лапами, елозя по коричневой спине.

— Эу, — сказал олень вдруг. — А это кто у нас тут.

Двое детишек выбрались из пещеры, смотрели на них во все глаза.

— Это Шоно, волк, — прошептал старший младшему. — Наш покровитель. Он убил медведя, который убил папу и дядю Илку.

— Это ему папа нёс зайца, — сказал младший.

— Теперь мы будем носить, — сказал старший.

— А олень? — прошептал младший. — Он же тоже был.

— Мы будем носить ему соль, — сказал старший. — Он тоже наш покровитель.

— Гляди-ка, кланяются, — сказал олень. — Ну, насколько я понимаю, твоё убийство опять откладывается. Залезай быстрее, у меня ноги затекли.

Что угодно, но только не причуда. Это во-первых. Потому что какие причуды? Пятнадцать суток нам корячатся, плюс штраф.

Рассказа этого на самом деле не должно было быть. Это во-вторых. Потому что какой смысл рассказывать, если никто не верит?

Но всегда хочется узнать, чем все кончилось.

И это в-третьих — и самое главное.

Вот только чем все кончилось, я боюсь, мы никогда не узнаем. Потому что мы сидим на крыше и не хотим оттуда спускаться. Ведь если мы спустимся, то всё станет ясно.

Попросту говоря — нам страшно.

Друг другу мы в этом не признаёмся. Отчасти оттого, что бояться, формально, нечего, отчасти оттого, что мы пьяны. Но в основном потому, что признавать это глупо. И так всё понятно. Поэтому Тоха говорит хриплым голосом, слегка растягивая гласные:

— Ну что-а па-ашли?

— Канэшна-а! — отвечаю я. И мы снова никуда не идем. Пялимся на звезды и потихоньку трезвеем.

Началось это несколько месяцев назад. С простого вопроса.

— Ты Свана когда видел?

Сван — это не национальность. Сван — это Славка Ванкеев. Красный диплом, внешность ботаника. Гений безо всяких натяжек, с этим соглашались все: деканат, профильная кафедра, одногруппники, одногруппницы, даже у нас на физмате он был достаточно знаменит. И это при том, что ко всем биолого-философическо-филологическим дисциплинам мы относились с известной долей презрения. «Физмат — это я, физмат — это мы, физмат — это лучшие люди страны». Я привез из Москвы и адаптировал эту нехитрую спартачёвскую кричалочку и гордился этим страшно.

Прометей, фактически!

Ну и потом — кто выигрывал университетский чемпионат по КВНу четыре года подряд? Правильно — физмат. Ну то есть мы были умные и веселые, и как следствие, остальные факультеты в наших глазах были не совсем полноценны.

Но Свана мы знали.

Тоха даже говорил мне о том, какое открытие Сван успел совершить на третьем курсе, он всегда отслеживал такие вещи ревниво — до тех пор, пока не осознал, что математиком не будет. Да только я не запомнил, что это за открытие. Капитану университетской сборной КВН нафиг такое знать: мы потому что сами с усами и звезды балета в натуральную величину.

Так вот, не помню, что я ответил на этот простой вопрос. Хотя нет, вру. А хрен его знает, ответил я, пасу я его, что ли. А что? Просто спросил, ответил Тоха. А мне тогда и в самом деле было не до кого-либо. Я только-только устроился на госслужбу, расстался с Мариной, сборная вышла в Первую лигу КВН; в общем, я круто менял жизненные установки, во всяком случае, мне так казалось.

До Свана ли мне было?

А потом мы узнали, что Сван преподает генетику в БНЦ.

— Не, — возражает Тоха хриплым голосом. Хриплым, потому что нефиг было песни орать под гитару и холодную водку. — Сначала был Тонхоноич.

— Только мы доперли не сразу, — говорю я.

— Мы, — язвительно говорит Тоха, и его начинает рвать.

Глядя на него, я тоже начинаю ощущать позывы.

Крыша, ночь, блюем.

Романтика!

Была весна, был март. Если быть точными, то в наших краях март — это не совсем весна. Это зима с лежащим повсюду снегом и чувствительными морозцами. Но вот пахнет вдруг талым снегом и становится ясно — весна. И небо синее-синее. И солнце, и воздух, и свет, и глаза слезятся.

Я не умру в марте, потому что в марте умереть невозможно

Мы с Тохой только что вернулись из Казани, где наша команда разорвала одну восьмую Первой лиги в одну калитку. И встретили Андрюху Тонхоноева. Тоже физматовец. Тонхоноич в ту пору был следаком в Октябрьском райотделе. Если вдуматься, где только нашего брата не встретишь. Опера, торгпреды, начальники, начальнички, госслужашие, ИП-шники, гаишники. Мы всюду. Всемирный заговор физматовцев.

• Предыдущая
• 4/44
• Следующая