Таинственные ответы на таинственные вопросы - Юдковский Элиезер - Страница 11

Называть «жизненную силу» объяснением или даже лжеобъяснением вроде флогистона — значит, переоценивать эту теорию. «Жизненная сила», в первую очередь, работает, как затычка для любопытства. Ты спрашиваешь «почему?», слышишь ответ «жизненная сила!», и на этом разговор окончен.

Когда ты говоришь «жизненная сила!», тебе кажется, будто ты знаешь, почему двигается твоя рука. В твоей голове есть маленькая причинно-следственная диаграмма, которая говорит: [«жизненная сила!»] → [рука двигается]. Но на самом деле ты не знаешь ничего неизвестного тебе раньше. Например, ты не сможешь сказать, будут ли твои руки отдавать или поглощать тепло, пока не пронаблюдаешь это в действительности; ты не сможешь предсказать этого заранее. Твоё любопытство удовлетворено, но оно удовлетворено пустышкой. Раз любому наблюдению ты можешь сказать «Почему? Жизненная сила!», то витализм одинаково хорошо объясняет все исходы, не способен противоречить вообще хоть каким-нибудь фактам, является замаскированной гипотезой максимальной энтропии, и так далее.

Но главный урок нужно извлечь из благоговения виталистов пред жизненной силой, из их старания провозгласить её тайной, стоящей выше всей науки. Встретив великого дракона по имени Неизвестность, виталисты не обнажили клинков, чтобы попытаться пронзить его сердце, но мирно склонили головы в знак подчинения. Они превратили биологию в священную тайну и гордились своим невежеством, потому и не желая отказаться от незнания, когда на сцене появились свидетельства.

Великий Секрет Живого был бесконечно далёк от науки! Не просто слегка вдали, заметьте, но бесконечно далёк! Лорд Кельвин явно получал колоссальное наслаждение от незнания.

Но невежество — это то, что рисуется на карте, а не то, что можно обнаружить, гуляя по местности. Если я не имею ни малейшего представления о неком явлении, то это факт о состоянии моего разума, а не о самом явлении. Явление может быть таинственным в глазахнекого определённого человека. Не существует явлений, таинственных самих по себе. Поклоняться явлению, потому что оно выглядит столь потрясающе таинственно, — означает поклоняться собственному невежеству.

Витализм, как и флогистон, заключил загадку в отдельную субстанцию. Огонь был загадкой, и теория флогистона заключила загадку в таинственную субстанцию под названием «флогистон». Жизнь была священной тайной, и витализм заключил священную тайну в таинственную субстанцию под названием «жизненная сила». Ни один из ответов не попытался сконцентрировать плотность вероятности модели, сделать какие-то результаты более ожидаемыми, чем другие. Эти «объяснения» просто закутали вопрос в твёрдый непрозрачный чёрный шарик.

В одной из комедий Мольера доктор объясняет действие снотворного тем, что в нём содержится «фактор усыпления». Тот же самый принцип. Это универсальный недочёт человеческой психики: столкнувшись с таинственным явлением, нам легче объяснить его через таинственную субстанцию с внутренне присущими ей свойствами, чем через лежащие в основе сложные процессы.

Но ещё более страшная ошибка — допущение того, что ответможет быть таинственным. Если явление кажется таинственным, то это факт о наших знаниях, а не факт о самом явлении. Виталисты увидели таинственный пробел в своих знаниях и постулировали таинственную штуку, заполняющую этот пробел. Тем самым они перемешали карту и местность. Всё недоумение и замешательство находятся в карте, а не внутри отдельных субстанций.

Именно поэтому раз за разом на протяжении всей человеческой истории люди поражаются тому, что невероятно таинственный вопрос имеет приземлённый не-таинственный ответ. Окутанными тайной могут быть только вопросы, но не ответы.

Поэтому я называю теории навроде витализма «таинственными ответами на таинственные вопросы».

Признаки таинственных ответов на таинственные вопросы:

Во-первых, объяснение работает не контроллером ожиданий, а затычкой для любопытства.

Во-вторых, в гипотезе нет движущихся частей: модель является не определённым сложным механизмом, а, скорее, просто сплошной субстанцией или силой. В гипотезе говорится, что таинственная субстанция или таинственная сила находятся вот здесь и вызывают вот это, но причина, по которой таинственная сила ведёт себя именно таким образом, инкапуслирована в пустую тавтологию.

В-третьих, люди, предлагающие это объяснение, дорожат собственным незнанием. Они с гордостью говорят о том, что обычная наука терпит поражение от этого явления, и о том, как это явление непохоже на все остальные обыденные явления.

В-четвёртых, несмотря на этот ответ, явление по-прежнему остаётся тайной, сохранив ту же степень завораживающей необъяснимости, что и в начале.

Перевод:

BT

http://lesswrong.com/lw/iu/mysterious_answers_to_mysterious_questions/

Добродетель узости

Элиезер Юдковский

Свойство этого яблока может не быть свойством того яблока. Поэтому про одно яблоко можно рассказать большее, чем про все яблоки в мире.

—Двенадцать добродетелей рациональности

Внутри своих профессий люди понимают важность узости: автомеханик никогда не перепутает деталь автомобиля под названием «карбюратор» с деталью автомобиля под названием «радиатор» — он знает, в чём состоит разница между ними. Первобытный охотник знает, чем лев отличается от пантеры. Уборщик не отмывает полы средством для чистки окон, сколь похожими не казались бы бутылки непосвящённым.

Снаружи своих профессий люди часто совершают ошибку, пытаясь расширить слово настолько, насколько возможно, пытаясь покрыть им как можно большую территорию. Разве не восхитителен, внушителен и мудр разговор о всехяблоках в мире? До чего же возвышенна возможность объяснить человеческое мышление в общих чертах, не отвлекаясь на мелкие вопросы: например, о том, как люди придумывают техники собирания кубика Рубика. Несомненно, размышления о чём-то частномдаже не кажутся необходимыми; разве общая теория не есть блистательное достижение сама по себе?

Ты любопытен, и ты замечаешь что-то необычное в одном камешке; что-то новое, что-то интересное, что-то, отличающее его от миллиона других камешков, лежащих рядом. Ты решаешь называть такие камешки «алмазами», и пытаешься понять, в чём состоит их особенность: какие внутренние качества они разделяют, не считая уже замеченного тобой яркого блеска. И затем появляется кто-то ещё, и говорит: «Почему бы не назвать алмазом и этоткамешек тоже? И этот, и ещё тот?». Он говорит воодушевлённо и желает добра. Ибо кажется недемократичным, ограниченным, элитаристским и нехолистичным намерение называть какие-то камешки «алмазами», а какие-то — не называть. Ты выглядишь, если можно так сказать, человеком узких взглядов. Едва ли тебя можно назвать открытым к новым веяниям, не закостенелым, волнующимся о судьбе коллектива.

Возможно, вкладывание в одно слово множества значений кажется тебе поэтичным: вокруг расцветают оттенки и скрытые смыслы. Но даже поэтам — хорошим поэтам — необходимо научиться видеть мир ясно и точно. Просто сравнить любовь с цветком — недостаточно. Горячая ревнивая неофициальная любовь отличается от любви женатой пары, живущей друг другом несколько десятков лет. Если ты хочешь найти цветок, подобный ревнивой любви, то тебе придётся пойти в сад, и наблюдать, и обращать внимание на тонкие различия: тебе нужен цветок с сильным запахом, яркого цвета и острыми шипами. Даже если твоя цель состоит в том, чтобы обогатить текст оттенками и отсылками, тебе всё равно нужно следить за тем, какие именно смыслы, отсылки и оттенки ты привносишь.

Умение узко фокусироваться на необычных камешках, обладающих каким-то редким свойством — необходимая часть и искусства рационалиста, и искусства поэта. И умение замечать особенности, которыми обладают эти камешки (и лишь эти камешки, больше ничто!) тоже. В этом нет ничего зазорного.