Моря Африки - Ердег Элизабетта - Страница 2
- Предыдущая
- 2/60
- Следующая
Всего лишь день, как мы прибыли сюда, в марса Gel Farayid, на южном побережье Египта.
Встали на якорь и на тендере высадились на берег, поискать моллюсков на прибрежной полосе и просто посмотреть. Вокруг пустыня, коричневая земля покрытая пятнами соли и россыпями ракушек, ни деревца, ни травинки. Бирюза моря на километры вклинивается в тёмный берег и там, где кончается вода, периодически появляющееся облачко пыли выдаёт присутствие трассы соединяющей Египет с Суданом, проходящей в нескольких километрах от берега.
Прошло совсем немного времени, как мы вышли на берег, как что то появилось на горизонте.
— Эй, здесь люди. — предупреждаю Карло.
— Где?
— Там вдалеке, и направляются к нам. — показываю рукой.
— Ты уверена? Я не вижу.
Три маленьких фигурки движутся в нашем направлении.
— Подождём их?
Перспектива встречи с незнакомыми людьми в незнакомой стране всегда вызывает некоторую напряжённость.
— Пойдём им навстречу.
Мы идём в их сторону, наступая на соляные пятна, которые крошатся под ногами. Там и тут, скрытые складками местности верблюжьи кости выбеленные солнцем и временем создают ощущение неподвижности, неизменности, почти вечности окружающего пейзажа.
Группа состоит из двух женщин и мужчины. Старые, сгорбленные, мужчина опирается на палку, женщины покрыты покрывалами, грязными и изношенными, которые когда то, наверное, были зелёными. Кожа тёмная и сморщенная, ноги худые и главное, белый налёт на глазах, из за которого из далека они кажутся голубыми.
Горячо приветствуют нас и жестами объясняют, что кто то заболел и нуждается в нашей помощи, но это далеко, на том берегу залива.
Однако солнце уже довольно низко.
— Сегодня ничего не получится, у нас едва осталось времени вернуться на борт до темноты.
Оставить лодку на ночь на неизвестной якорной стоянке, лучше даже не думать об этом.
Ночью никогда не знаешь что может приключиться. И если что-нибудь случится, кто нас найдет тут в глубине пустыни? Поэтому жестами и отдельными словами на арабском обещаем вернуться завтра с медикаментами.
— Bukra, bukra — завтра.
Пунктуально на рассвете выходим на берег с чемоданчиком скорой помощи.
Старики уже здесь, ждут нас. Идем с ними примерно пол часа, прежде чем замечаем хижины деревни, спрятанные в низине и защищённые от ветра барьером из сухих, ощетинившихся колючками кустов. Хижины — ненадёжное укрытие, покосившиеся и вибрируют под порывами ветра. Они построены из материалов которые выбрасывает море: куски дерева и картона, ткань и листы железа со странными надписями на разных языках.
Обломки кораблекрушений и мусор выброшенный с судов, части ящиков упавших в море неизвестно когда и неизвестно где, море носит их течениями, выбрасывает на берег волнами и приливами, и обитатели залива собирают их как драгоценные материалы.
Вокруг лачуг, среди камней пасутся козы, детишки глядят на нас с любопытством и убегают, чтобы спрятаться за мамами покрытыми покрывалами. Женщины держатся на расстоянии. Молодых мужчин не видно. Видимо они далеко, пасут верблюдов — единственное богатство этих беднейших племён. Старики предлагают нам расположиться на грязной циновке в тени одной из хижин.
Две женщины начинают готовить кофе.
Это длинная церемония, которую нам уже довелось наблюдать раньше. Старухи раздувают угли в металлическом ящике, потом поджаривают зёрна кофе в старой консервной банке с длинной ручкой и толкут их в ступке вместе с кусочками имбиря и сахара сырца. В это время ставят кипятить воду в керамическом горшочке закопченном от дыма, и когда начинает подниматься пар, добавляют приготовленную смесь. Наконец разливают настой в миниатюрные чашечки, которые никогда не видели воды и мыла, и предлагают присутствующим. Закончив первый круг, начинают всё сначала и все опять пьют, потом снова и снова, до тех пор пока не закончатся зёрна кофе. Так можно провести всю первую половину дня.
С другой стороны, здесь в деревне нечем заняться, и наше присутствие здесь, как иностранцев, создаёт разнообразие для всех, даже для тех кто просто смотрит из далека.
Кофе очень крепкий и очень сладкий, полон гущи, но вкусный и ароматный. После первых пяти обязательных чашек пытаюсь узнать побольше о больном, которого я должна лечить.
Тогда женщины, немного нехотя, потому что приходится покинуть застолье, ведут меня к хижине, построенной из обломков дерева, ткани и листов металла и делают знак войти.
Внутри темно, жарко и затхло. На песчаном полу набросаны рваные циновки и на одной из них мой пациент, лежащая на боку старуха. Вошедшие со мной женщины присели на корточки и говорят на гортанном диалекте, так что я не могу разобрать ни одного слова.
Тогда старушка переворачивается на живот и они поднимают тряпку, которой покрыто тело, указывая мне на повязку. Хотя назвать повязкой это нельзя, но я затрудняюсь подобрать слова для определения этого куска тёмной материи на ноге покрытого ещё более тёмными мокрыми пятнами.
Я стою в полумраке с моим чемоданчиком скорой помощи и женщины мне делают знаки — иди сюда, вниз, к нам. Я опускаюсь на колени, рядом с перевязанной ногой, когда одна из них снимает повязку и моим глазам открывается ужасное зрелище: бубон размером с апельсин, неопределённого цвета, что-то между красным и коричневым. Он блестящий и так надут, что кажется может взорваться с минуты на минуту. Достаточно минимального нажима, и так как он расположен с обратной стороны колена, это может произойти достаточно легко.
Приглядевшись получше замечаю в центре бубона отверстие, небольшой кратер из которого выходит беловатая жидкость. Накатывает волна отвращения, хочется выйти на открытый воздух, но я здесь с тремя старухами, которые рассчитывают на меня.
Первым делом одеваю перчатки, кто его знает… Рассматриваю инструменты, в то время как старухи продолжают говорить, пытаясь что то подсказать. В конце концов беру скальпель, вспоминая что мне сказал Джильберто когда дал мне его: «Если это абсцесс, достаточно проткнуть его острым скальпелем».
Так я и делаю, стараясь почти не смотреть, и тут появляется это розовое мясо…
Когда наконец я сумела укротить попытки желудка избавиться от своего содержимого (думаю мне это удалось только представив, что бы случилось потом в этой душной хижине и при такой жаре), решаю набраться смелости и продолжать. Протыкаю и разрезаю, чтобы открыть канал для дренирования, повторяю операцию в двух других точках. Наверное нужно сдавить нарыв, чтобы вышел весь гной, но мне не хватает смелости. Становится всё жарче, моя майка вся мокрая и прилипает к телу, немного кружится голова. Закручиваю кусок марли, смачиваю дезинфектантом и пинцетом засовываю его в бубон стараясь прочистить внутри.
Больная поворачивает голову и издаёт слабый возглас протеста. Её подруги заставляют её замолчать и продолжают наблюдать в тишине, глазами подёрнутыми катарактой. Одна из них положила руку на спину больной, может быть чтобы успокоить, костлявым указательным пальцем вырыла маленькую ямку в песке, сплюнула и присыпала лёгким движением руки.
Я, тем временем, повторяю пару раз чистку марлей, стараясь не смотреть на неё когда вынимаю и замечаю, что припухлость уменьшилась. Старуха уже может сгибать ногу, которую раньше она была вынуждена держать прямой.
Решаю, что настал момент чудодейственной мази: антибиотика. Для тех, кто как эти женщины, никогда в жизни не пользовались лекарствами, антибиотики просто волшебное средство. Выдавливаю в рану немного Ауромицина и покрываю стерильным бинтом.
Укладывая бинт, стараясь покрыть инфицированный участок, чувствую под пальцами что то твёрдое и острое. Аж подпрыгиваю — кость! — и убираю руку, но потом думаю, что там не должна бы быть кость, и если бы был перелом, больная не смогла бы согнуть ногу.
Три пары глаз смотрят на меня.
С уверенным видом снимаю бинт, снова беру пинцет и пытаюсь найти в ране твёрдый предмет, который чувствую пальцем. Когда вытаскиваю пинцет, сама себе кажусь ведьмой: осколок стекла, немного испачканный мазью, острый и блестящий длинной около трёх сантиметров зажат в нём. Не верю своим глазам: «Как он мог попасть сюда?».
- Предыдущая
- 2/60
- Следующая