Пепел наших костров - Антонов Антон Станиславович - Страница 31
- Предыдущая
- 31/70
- Следующая
Но Жанна продолжала изображать из себя французскую крестьянку, и отец Серафим приписывал это своей заслуге, а в качестве следующего шага мечтал переодеть Жанну в сарафан и прикрыть ее волосы платком.
Но тут как на грех в таверне «У Девственницы» под Дубом Свиданий стал дневать и ночевать Володя Востоков, который утверждал, что иеромонах порет чушь.
– Во-первых, в Древней Руси головные уборы носили только замужние женщины, – вещал он. – А девушки заплетали волосы в косы и никаких платков не надевали. А во-вторых, в Древней Руси не носили никаких сарафанов. Ходили в одних рубахах.
Больше того, вдохновленный успехом с кришнаитами, Востоков пытался убедить исконных славян в том, что их предки вплоть до нашествия варягов носили общеиндоевропейскую одежду. Фата на бедрах и так далее. И только великое переселение народов положило этому конец, а христианство довершило смену моды.
Отца Серафима, однако, не интересовали моды некрещеных язычников. Зато валькирии были очень рады тому обстоятельству, что они, оказывается, носят такой же костюм, какой был у древних славян. Жанна же из чувства противоречия заявила, что не хочет иметь ничего общего со славянскими варварами и намерена возрождать обычаи древних французов.
Востоков, разумеется, нашел что сказать и на этот счет. Он напомнил Жанне про альбигойцев, которые исповедовали свою веселую и светлую веру на юге Франции, пока крестоносцы не уничтожили эту религию, как ересь.
Жанна, наоборот, читала, что вера альбигойцев была жестокой и мрачной, и они с Востоковым довольно бурно спорили по этому поводу, пока в споре не родилась истина. Ведь альбигойцы делили мир на две части – Свет и Тьму, и все, что только есть в этом мире, казалось им двойственным, а следовательно, нет ничего странного в том, что и сама их вера воспринимается неоднозначно.
И когда отец Серафим в очередной раз подкатился к Жанне насчет православия и древнерусских обычаев, Жанна обескуражила его, объявив:
– Я исповедую истинную веру блаженных и чистых рыцарей Света, и никому вовек не совратить меня в ересь халкидонскую. Изыди, сатана, во тьму, из которой пришел, и не искушай меня более.
Иеромонах даже не обиделся на «сатану». Он решил, что Жанна заболела головой окончательно, и призвал своих единоверцев молиться за ее исцеление и спасение.
А пока они молились, Жанна совратила в альбигойскую ересь половину своих валькирий во главе с верной троицей гологрудых воительниц с фатою на бедрах.
Прочие валькирии в массе своей надевали боевой наряд (то есть, снимали все лишнее) только при обострении обстановки – поскольку все эти религиозные диспуты и культурные революции происходили на фоне набегов правительственных войск.
В это же самое время Дарья разошлась с Караваевым, поскольку Шаман предложил ему какую-то выгодную работу в городе, а валькирия с выдающимся бюстом в город не хотела.
– Что я там забыла? – спрашивала она, наслушавшись рассказов про голод, бандитский и ментовский беспредел и назревающую революцию.
– Меня ты там забыла! Или я тебе уже никто, ничто и звать никак? – решил возмутиться дальнобойщик, который терпел измены своей женщины, памятуя о том, что когда-то эти измены спасли его от голодной смерти, а потом помогли пристроиться на хлебное и денежное место, но который не терпел пренебрежения к своей персоне.
Они разругались по-крупному, и Саня уехал в город один, впервые за долгое время сдвинув с места свою фуру, для которой у бандитов нашлась солярка.
А у Дарьи были свои дела. В эти дни отряд валькирий снова собрался по тревоге. В Белом Таборе пронесся слух, что власти решили пойти на риск и покончить с лесной вольницей одним махом. Будто бы они получили сведения, что у Гарина в городе нет серьезной поддержки и его уничтожение не вызовет в Москве никаких массовых выступлений, которых правительство так опасалось. А значит, можно отвлечь на подавление «дачного мятежа» большие силы, не боясь негативных последствий для безопасности города.
В Белом Таборе царили похоронные настроения. Отряды самообороны готовились уйти вглубь леса, а некоторые уходили, не дожидаясь новых известий о приближении войск. Они помнили, что войскам идти до табора всего несколько часов, а на машинах – считанные минуты.
И когда из города пришло сообщение, что части дивизии внутренних войск движутся из центра Москвы к западным окраинам, даже сам Гарин признал, что сопротивление бесполезно. Надо бросать все и растекаться по дальним лесам.
Но он не успел отдать приказ об отступлении. в тот же день в центре Москвы раздался мощный взрыв.
36
Варяг очень удивился, когда ему сообщили о взрыве внутри Садового кольца. Его люди вот уже несколько дней закладывали взрывчатку и зажигательные бомбы в разных концах Москвы, но строго на периферии. Ему хотелось, чтобы войска рассеялись по окраинам – тогда будет больше неразберихи и паника приобретет лавинообразный характер. А главное – час «Ч» еще не наступил.
Варяг тоже знал о войсковой операции против Белого Табора, а попутно и против Черного, поскольку цыгане продолжали заниматься конокрадством, а заодно воровали прочий скот, перепродавая его дачникам и фермерам. Похоже, об этой операции вообще знали все, хоть она и считалась совершенно секретной. Наверное, старшие офицеры дивизии внутренних войск продавали информацию не только Варягу.
Так или иначе, Олег Воронин хотел, чтобы как можно больше войск вышло из города и увязло в борьбе с партизанами. В этом случае проще будет устроить такие беспорядки, каких Москва не видела с 1917 года. Или даже с 1905-го – тогда, вроде бы, в Москве было покруче.
Но неожиданный взрыв в центре города спутал ему все карты. Варягу так и не удалось выяснить точно, кто устроил это безобразие, но кажется – какие-то революционеры ультралевого толка. Им тоже было известно о войсковой операции, и они по собственной инициативе решили помочь вдохновителям «дачного бунта». А заодно развязать революцию, если получится.
С одного взрыва, конечно, ничего бы не получилось. Но Варяг, понимая, что новорожденного обратно не засунешь, этим же вечерам приказал своим людям начать акцию.
И боевики Варяга развернулись по полной программе. Подорвали несколько вакуумных зарядов, обстреляли из гранатометов нефтебазу, а простых взрывов мощностью от одного до ста килограммов тротилового эквивалента по Москве было не счесть.
Директор ФСБ рвал и метал. Что же это за чрезвычайное положение, если какие-то мятежники, бандиты, партизаны или черт знает кто еще могут напичкать бомбами всю Москву. Куда смотрела милиция, которая якобы несет службу в перманентно усиленном режиме?! А главное – куда смотрела сама федеральная служба безопасности, которой положено знать обо всем, что творится в городе.
Главный чекист мгновенно припомнил пророческие слова премьер-министра о том, что силовики уделяют слишком много внимания «дачному бунту» и могут прозевать опасность, которая зреет в самой Москве. И вот вам результат – прозевали.
– Уволю! На улицу! Без выходного пособия! – распекал он генерала Казакова, ответственного за то, чтобы в городе не случалось подобных эксцессов.
И уволил бы, но не успел, потому что и.о. президента не стал дожидаться исправления ошибок и снял с должности самого директора ФСБ. А на его место назначил начальника своей охраны.
Это было вполне своевременно, потому что в Москве творилось нечто невообразимое.
Разнесся слух, что взрывы – это сигнал к началу Армагеддона или, как вариант, последнее землетрясение конца света. Но даже те, кто в это не верил, выбегали из своих домов, поскольку кто-то сказал, что все дома заминированы. Эта весть распространилась по городу еще быстрее, чем слух об Армагеддоне.
А по радио и телевидению шли обычные передачи и даже в новостях не было сказано ни слова о взрывах и о панике. Власти еще не решили, как на все это реагировать.
Одни требовали немедленно ввести военное положение и начать, наконец, массовые расстрелы, о чем сообщить народу через средства массовой информации – авось он испугается. А другие настаивали на том, что надо попытаться успокоить народ и убедить его, что ничего страшного не происходит.
- Предыдущая
- 31/70
- Следующая
