Большие пожары - Буданцев Сергей Федорович - Страница 8

— Погодите, — вдруг сказала она. И, отодвинув раму первой справа стеклянной витрины, сорвала желто-синий цветок.

— Если хотите, возьмите себе этот цветок… Или нет…

Маленькие белые руки с гранеными ноготками воткнули цветок в петлицу Берлоги.

— До свиданья!

На улице Берлога снял кепи и долго ерошил волосы. Сквозь запах улицы, сквозь дым асфальтовых котлов и бензин редких автомобилей он чувствовал острый и слегка дурманящий запах желто-синего цветка. И, почесав указательным пальцем бровь, Берлога задумчиво произнес:

— Оказывается, некоторые женщины представляют некоторый интерес.

Вечером, прямо из редакции, Берлога отправился домой. Он жил в общежитии сотрудников «Красного Златогорья» и сотрудников треста Госстекло — бывшей гостинице «Сан-Себастьяно».

В узенькой, двенадцатиаршинной комнатке помещались стол и кровать, стул и умывальник. Берлога снял пиджак и повесил его на стену. Слабый сладковатый запах чуть прорывался через ароматы общежития, где вечно в коридорах и на кухне что-нибудь жирно шипело на восьми примусах.

— Да! — воскликнул Берлога, — а дело, а пожар? — За работу, товарищ Берлога!

Он повернулся к столу и вскрикнул.

Дела в синей обложке, дела № 1057, не было на столе.

— Глаша! — завопил на весь коридор Берлога.

— Чево! — неторопливо ответил из-за перегородки в коридоре голос.

— Вы убирали здесь?.. На столе дело в синей обложке.

— Чудак-человек, — сказала Глаша, — да вы ж сами за ним присылали из редакции.

— Я?!

— Вы! Вот и ваша записка.

Широкая, сильная женская рука просовывает Берлоге в щель двери записку.

Берлога держит в руках листик из блок-нота. Бланк газеты «Красного Златогорья». Чей-то чужой, но уверенный, размашистый почерк:

«Даша, подателю сего дайте дело в синей обложке. С тов. приветом Берлога».

— Кто принес?

— Так, один… Штаны очень рваные и из себя так шатен, а, может, брюнет… За всеми не углядишь.

— Чорт!.. — вдруг завопил Берлога, накинул на плечи рыжее в синюю клетку пальто и выбежал на улицу.

На улице он остановился у трамвайной остановки. Трамвай заставил себя ждать. Десять или двенадцать человек стали в хвост позади Берлоги.

— Гляди, гляди! — вдруг закричали в хвосте.

Берлога обернулся.

Пламя желтыми острыми дымящими языками било из окон общежития сотрудников «Красного Златогорья» и треста «Госстекло». Резал темноту детский плач и встревоженный вой собаки.

Л. НИКУЛИН

А. СВИРСКИЙ

Глава III. Петька Козырь

Берлога не даром обладал длинными ногами: не прошло и минуты как он уже был у подъезда общежития; рванул дверь, метнулся к лестнице, поперхнулся горьким дымом и с разбегу было занес ногу на третью ступень, — как вдруг на его голову упало что-то большое, мягкое и тяжелое.

Берлога хотел ухватиться за перила, но не успел, покачнулся и во весь рост свалился навзничь, раскрыв головой входную дверь.

Репортер, однако, не растерялся, быстро поднялся, потер ладонью ушибленный затылок, поднял свою блинообразную кепку, накрыл рыжую голову, неожиданно для самого себя неприлично выругался и снова хотел вскочить на лестницу, но навстречу ему с быстротой падающего предмета спускалась Глаша.

— Не ходите!.. Коридор весь в огне!.. Я чуть не задохлась!.. Только успела постель спасти!.. Вон он, мой несчастный узел!.. Наверно, зеркальце разбилось!..

С этими словами она скатилась вниз, оправила расстегнувшуюся на груди кофточку, схватила узел в охапку, выбежала с ним на улицу и тут же, среди собравшихся любопытных, опустила его на землю и заплакала.

— Что же это такое делается на свете! — причитывала Глаша. — Никогда этого не было, и вдруг — пожар!..

— Уж так, гражданка, всегда случается, что до пожара не бывает пожара, — резонно заметил какой-то приличный на вид гражданин в серых замшевых перчатках.

К Глаше подошел Берлога.

— Глаша, как же это случилось?

— Не знаю, Василь Васильич, с вашей комнаты началось… И хоть бы кто дома был!.. Всегда я одна, — добавила она, плача и сморкаясь.

Берлога невидящими глазами обвел собравшуюся около дома толпу, указательным пальцем провел по переносице и, не сказав больше ни слова, широко зашагал по направлению к редакции.

К вечеру пожар прекратился. Пять команд с охрипшим брандмейстером во главе, изнемогая от усталости, добивали водяными струями умирающий огонь.

Всего сгорело четыре дома. Погорельцы с остатками домашнего скарба расположились на противоположной стороне улицы, образовав нечто в роде цыганского табора.

Среди комодов, кухонной утвари, табуреток, матрацов, железных кроватей, узлов, разбитого пианино с оскаленными клавишами бегали ребятишки, играя в прятки, голосили грудные дети и мудро расхаживали отцы семейств, зорко сторожа обломки погибшего благополучия и обдумывая планы будущей жизни.

Один из них, маленький человечек с большими колесообразными очками — бухгалтер треста Госстекло — заранее высчитывал в уме, во что обойдется этот пожар Госстраху в общем и сколько в частности получит он — бухгалтер — за себя и за своего инвалида отца, тут же прикурнувшего в спасенном мягком кресле, уткнув в грудь белый клок свалявшейся бородки.

Становилось темней. Женщины, устав от слез и жалоб, с ужасом думали о предстоящем ночлеге под открытым небом и с тоской следили за тем, как быстро угасал сентябрьский день.

Вечерняя тишина зареяла над горем человеческим. С реки, остуженной сумерками, потянуло холодом.

По опустевшему берегу, держась поближе к реке, торопливо шел человек среднего роста в рваном пальто. Он зябко сутулился, неся под мышкой круглый сверток, обернутый в газетную бумагу.

Миновав городскую пристань, человек этот, по имени Петька-Козырь, приближался к железнодорожному мосту, перекинутому через реку и ведшему к заречной окраине, известной под названием Стругалевка.

Все, что родится в потемках большого города, вся его голь перекатная, все бездомное, нечистое, преступное, все выпавшее из жизни стекалось и ютилось в Стругалевке. Среди маленьких домишек, рассыпанных по крутому обрыву, большим серым пятном выделялся бесконечно длинный двухэтажный каменный дом, принадлежавший когда-то известному мещанину Стругалеву, содержателю трактира «Венеция», служившего штабом для всех златогорских воров и проституток.

Революция смела Стругалева вместе с укладом старого быта; и теперь бывший дом Стругалева управляется домкомом с председателем Михаилом Селезневым во главе.

Селезнев, когда-то известный под кличкой Мишка-Кишмыш, занимался кражами со взломом, но после революции твердо решил покончить с прошлым и принялся за оборудование стругалевской трущобы.

С помощью жены, бывшей премьерши публичного дома, Женьки-Огонь, а теперь Валентины Ивановны, и старого приятеля — ночного вора — Алешки-Ша, а ныне Василия Петровича Нетрогова — Селезнев организовал жилтоварищество.

Как ни странно, а Селезнев оказался хорошим председателем. Жена секретарствовала и строго следила за нравственностью обитательниц Стругалевки. Она в каждой женщине видела проститутку и никому не давала спуску. Казначей Нетрогов и его патрон Селезнев никому не доверяли, видя в каждом гражданине вора.

Первым делом Селезнева было уничтожить всякие следы бывшей «Венеции». Отремонтировав помещение, он сдал бывший трактир местному ЕПО под пивную. Жителей всех переписал и строжайшим образом следил за своевременным взносом квартирной платы.

Златогорский комхоз очень хорошо отзывался о домкоме Стругалевки, считая Селезнева одним из лучших председателей жилтовариществ Златогорска.