Большие пожары - Буданцев Сергей Федорович - Страница 31

— Я знаю этот разговор, — коротко сказал Берлога.

— Знаете? Тем лучше. Ну вот. Я посадила вас в сумасшедший дом и сама уехала. За свое возвращение я выговорила вашу жизнь.

— Да, но у меня ее хотели отобрать, — вставил Берлога.

— Нет сомнения. Под Минском было совершено нападение на дилижанс, выехавший незадолго до меня. Была убита девушка… страшно на меня похожая, я видела ее… то-есть… убитую, и немедленно бежала. Я поняла характер моей командировки.

— Вы врете, — грубо сказал Берлога и заходил по комнате. — Что за совпадение? Я ни секунды не верю в «убитую, страшно на меня похожую девушку»!! Никаких случайностей! Вы! Вот в чем вопрос! Кто вы сами? Авантюристка? Преступница? Психопатка? Сфинкс?

Элита съежилась и внезапно жалобно, как обиженный ребенок, заплакала.

— Берлога!.. Берло-женька!!! Да я и есть та самая убитая девушка, я только… чуть-чуть передернула!

— Что за чорт! Вы считаете меня ду-ра-ком? Н-ну, знаете…

Элита быстро встала и расстегнула платье на своем узеньком плече. Повернувшись к Берлоге, она показала ему длинный, чуть зарубцевавшийся шрам на левой лопатке.

— Думаете… мне приятно показывать эту гадость?.. — проговорила она через силу.

— Что это? Кто? — забормотал Берлога, вспыхнув и потянувшись к Элите, точно желая закрыть чем-нибудь ее плечо.

— Берлога, — грустно сказала Элита, — я знаю, что не могу рассчитывать на ваше доверие. Может быть, вам надо… ощупать этот безобразный рубец? Пожалуйста! Боже мой! Делайте, что хотите, я умоляю вас! — голос ее сорвался и перешел в отрывистый шопот, — делайте, что хотите, но я больше не могу! Я прошу вас! Берлога! Меня погубят, меня убьют, Берлога!.. Я сама наделала ошибок. Но я не виновата, Берлога. Эти противные лапы, которые тянулись за мной, за моей душой, за моим… Я сопротивлялась, меня запугивали, меня гнали, и, под конец, как негодной собаке, как опасной, строптивой твари — нож в спину!.. Берлога!..

Дина Каменецкая приближается к журналисту, кладет ему на плечи свои руки, заглядывает в глаза.

— Берлога! Мой славный, рыжий, веснущатый грубиян! Разве я не сдала всех своих преступных позиций? Разве…

Теплая волна ударила в лицо Берлоге.

Этот сухой блок-нот, эта черная вездесущая автоматическая ручка в клетчатом пальто, репортер, газетчик — разве он видел, слышал, переживал что-либо подобное?! Он чуть подался вперед и своими жесткими губами встретил пахучие, жирные от помады губы Элиты.

Тоска! Печаль! На этом месте никак нельзя замкнуть кольцо лирической американской диафрагмы… Голос скрипучий и резкий, как горящая букса, рвет сладкую концовку:

— Нет, гражданка! Вы еще не сдали всех своих преступных позиций.

В дверях стоял Куковеров.

Берлога бросился к нему.

— Вы с ума сошли!

— У кого что болит, тот про то и говорит, Берлога.

— Вы — дурак!

— А вы — арестованы!

Итоги и перспективы?

Вот приходо-расходная ведомость. Арестованная Дина Каменецкая, она же Элита, тщательно изолирована в камере Допра. Камера заботливо обита асбестовым картоном.

Берлога реабилитирован. Советы и пожелания серьезного Куковерова вынудили его законсервировать внезапную, как златогорские пожары, страсть к бедной Элите. Установлен регламент его свидания с Диной. Профилактический метод…

Затем открылись и сошли в окончательный расход два лица:

Первое —

Человек, убитый Куковеровым и погубивший за минуту до своей смерти Ленку-Вздох, был опознан Берлогой и оказался врачом сумасшедшего дома.

Второе —

Уединенный дом, в котором являл свою силу Берлога, был заботливо оцеплен милицией. Со всяческими предосторожностями прошли в кабинет. Медленно откидывается сидение дивана, и Куковеров видит труп похожего на себя человека. Грим, вероятно, стерся с его лица во время борьбы с Берлогой. Куковеров с секунду всматривается в лицо трупа, потом неторопливо сдирает ненужные более усы с губы мертвеца, и новое, несомненное сходство проступает полностью.

Затейливо расчесанный парень, простофиля и шляпа — швейцар и дворник Струковского особняка!

Враг хитрый, ловкий, организованный, начинал сдавать свои позиции. Но — как жалко! — мертвые молчат, мертвые всегда молчат.

С трудом Берлога узнает свою жертву, лишенную грима — человека, с которым он не так давно мчался в автомобиле. Счет сведен.

Да, счет сведен, но не пора ли увеличивать итоги? Ведь дело № 1057 спрятано где-то Ленкой? Почему погибла она? Не дикий ли бред — эта история с бабочками? Где Горбачев? Фальшивый ли, настоящий — где он? Где оба Горбачева, наконец? Где человек с бородавкой и шрамом на мочке уха?

Где, где они?!

Константин ФЕДИН

Н. ЛЯШКО

Глава XVI

Ваня Фомичев совершил поступок, поразивший многие трезвые головы. Особенно ошеломлен был златогорский проповедник вольной любви, бывший мистик, ныне неврастеник и какой-то сверх-коммунист-индивидуалист, а по-нашему — просто «ист». Он позеленел от удивления, окутался туманом тайны и сказал:

— Не верю! Чтоб живой комсомолец, футболист, да так поступил? Это клевета на молодежь! Не верю!

И пусть не верят. Началось все с того, что Ваня прочитал в заводском клубе свою пьесу. Не ахти какая пьеса вышла у него, но драмкружок клуба ухватился за нее, долго репетировал, готовился. За два дня до спектакля один из актеров вывихнул ногу, и Ване пришлось заменить его.

На сцене он очутился в роли своего собственного героя-красноармейца, парня добродушного. Роль его невесты играла бывшая делопроизводительница союза металлистов, Сарочка Мебель.

В конце пьесы действие разворачивалось так: город окружили белые, герой-красноармеец отступил с полком, белые заняли город, в дом невесты красноармейца ворвался офицер, девушка понравилась ему, он начал увиваться за нею и давать волю рукам и губам… Насилие уже готово было встать в ряд бывших до него бесчисленных насилий. Но затрещали пулеметы, зацокали копыта, взрыв, — и на пороге красноармеец, т.-е. Ваня. Он вырвал из рук насильника невесту, т.-е. Сарочку Мебель. Он обнял ее и прижал к себе крепко, по-настоящему, как винтовку, и заговорил так, как надо было говорить, — вопреки пьесе и злому шипенью суфлера. Этой вольностью он спас и спектакль, и свою пьесу: вышло жарко, убедительно и хорошо… Зрители дрогнули, перестали быть зрителями и какую-то минуту не дышали…

Сарочка тоже волновалась, но была в миллионе верст от мысли, будто Ваня не жених ее, а олицетворение свободы и мести всех угнетенных… Наоборот, — она чувствовала, что Ваня обнимает ее, единственную, и обнимает так, как никто не обнимал, так, как она не мечтала. Она была в восторге, и ей чудилось, что зрители хлопают ей, что они радуются за нее: наконец-то, и к ней пришло счастье. О том, что до этой минуты она была несчастной, никто и не подозревал. Ей даже завидовали.

Роду она древнего и богатого. Папаша ее, Самуил Мебель, при царе имел в Златогорске мельницу и не завалящую какую — паровую, и лавки имел, и дом, и семью, и несколько гнездышек на стороне.

Доканала его национализация. Он плакал, дергал белеющую бороду и твердил:

— Берите, ваше, чтоб я так жил. Ваше, ваше, чтоб я так свет видел…

Побелел Самуил Мебель, согнулся, многострадальным Иовом бродил по городу, в скорби колотил себя в грудь волосатым кулаком и все и всех спрашивал:

— Кто я теперь? Кто теперь хозяин на земле? Скажите, чтоб я так жил… Или не моя мельница кормила вас?

Улицы молчали, люди отмалчивались, только Ленин щурился с дверей комитетов, комиссий, совещаний и по-хозяйски журил: