Укротитель времени - Лаумер Джон Кейт (Кит) - Страница 5

• Предыдущая
• 5/50
• Следующая

Громила подошел к столу, за которым сидел Лафайет, остановился как вкопанный и с высоты своего роста уставился на О'Лири.

— Да че вы, — прорычал он, оглядывая притихшую комнату, — не такой уж он и страшный.

Лафайет мог разглядеть лицо громилы: злобные с красными веками глазки, украшенные шрамами давно не бритые скулы, толстые губы со следами былых драк. О'Лири улыбнулся.

— Великолепно, — сказал он и, обратившись к трактирщику, весело добавил, — ну, давай живей твое вино. Я бы съел сэндвич с цыпленком и ржаным хлебом. Ужасно проголодался, за обедом съел всего лишь парочку сардин.

Лафайет снова приветливо улыбнулся. Сидевшие рядом с ним, сжавшись, со страхом следили за ним.

Рыжий, не меняя позы, все еще стоял перед ним.

— Присаживайтесь, — пригласил его Лафайет, — как насчет сэндвича?

— Ну, я вам говорю — он просто голубой, — зычным голосом подытожил амбал свои наблюдения.

Лафайет аж цокнул от восторга и покачал головой. Ну, это уже пошел просто психоанализ. Этот придурок — олицетворение подсознательного символа мужественности — высказал то, что до сих пор подавлялось где-то в глубине его эго, или сверх-я. Скорее всего, это подсознательное и вызывало всякого рода неврозы. И вот теперь, вытащив это наружу, можно встретиться с ним лицом к липу, убедиться в его нелепости и после этого — похоронить навсегда.

— Ну, давай, садись, — настойчиво повторил Лафайет. — И объясни мне, что ты этим хотел сказать.

— Да ты спятил, — проскрежетал громила, оглядываясь вокруг в поисках одобрения. — Слушайте сюда, — он носит короткие носки.

— Ц-ц-ц… — Лафайет с упреком поглядел на рыжего. — Делай, что тебе говорят, — а не то я превращу тебя в толстую бабу.

— Че?

Брови рыжего детины сердито поползли вверх по низкому лбу, словно гусеницы. Рот его раскрылся, обнажая ряд обломанных зубов.

Хозяин обеспокоенно покосился в сторону рыжего, поставил на стол запыленную бутылку и положил рядом жареного цыпленка — прямо на стол, без тарелки.

— С вас доллар пятьдесят, — пробурчал он.

Лафайет похлопал себя по карману и вытащил знакомый бумажник, с некоторым запозданием вспомнив, что в нем всего один доллар. Гм-м, а почему бы вместо этого одного-единственного не сделать штук пятьдесят? Он представил себе впечатляющий банкнот — хрустящий, зеленый, вселяющий уверенность. А почему, собственно, один банкнот?

Почему не представить сразу пачку? И, может, даже кинуть туда несколько сотенных для круглого счета. В принципе он мог бы представить любую сумму. О'Лири даже прищурился, чтобы сосредоточиться…

Вдруг послышался какой-то почти беззвучный хлопок — как будто лопнул большой мыльный пузырь. Лафайет нахмурился. Странное явление — хотя, может быть, для галлюцинации оно и нормальное. О'Лири открыл бумажник, как будто проделывал это тысячу раз, и обнаружил там пачку хрустящих банкнотов. Величественным жестом вытащил одну бумажку: пятьдесят долларов — как и должно было быть. Но вот написание…

Водяные знаки на поверхности банкнота выглядели как-то незаконченно — были едва видны. Первая буква была похожа на «О» с маленькой «х» наверху, за ней следовала перевернутая буква «U», потом какая-то загогулина и несколько точек…

Постепенно странность исчезла. Казалось, буквы приобрели резкость, как будто попали в фокус видоискателя. Теперь О'Лири видел, что слова стали совершенно четкими. Но вот первая буква… Это была по-прежнему буква «О» с маленькой «х» наверху. Лафайет задумался. Такой буквы, вроде, вообще не существует. Хотя должна быть — ведь он же ее видит.

И тут его осенило — он даже улыбнулся. Механизм его воображения, будучи всегда последовательным, изобрел иностранный язык и соответствующий ему, тоже иностранный, алфавит. Естественно, поскольку он изобрел его сам, то может прочитать написанное с помощью воображения. Вероятно, это же относилось и к разговорному языку. Если бы он смог сейчас проснуться и послушать свою речь, то она, скорее всего, показалась бы ему сплошной тарабарщиной. Это как стихи, которые приходят во сне. Их быстренько запишешь, а утром посмотришь — сплошной бред. Но слова на банкноте были достаточно ясны — надпись под знакомым изображением Гранта гласила: «Королевские сокровища Артезии». Правда, Лафайет с некоторым удивлением обнаружил крошечный парик и кружевной воротник. В конце концов, это просто игра в деньги.

Но что это значило? Он улыбнулся про себя. А какая разница? Он же не сможет прихватить все это с собой, когда проснется. Лафайет протянул бумажку трактирщику, который стоял рядом, разинув рот. Почесав затылок, тот пробурчал:

— У меня нет сдачи, ваша светлость.

Как только человек заговорил, О'Лири внимательно прислушался: да, это был странный язык, напоминавший чем-то бруклинское наречие.

— Сдачи не надо, — великодушно сказал Лафайет, — вина не жалей; да, и еще — принеси-ка парочку стаканов и вилку с ножом, если можно.

Трактирщик поспешно удалился. Рыжий стоял не двигаясь, мрачно уставившись на О'Лири.

— Ты там сядь, — обратился снова к нему Лафайет, указав место напротив.

— Мне из-за тебя ничего не видно.

Громила посмотрел вокруг и, заметив, что находится в центре внимания, выпятил грудь.

— Рыжий Бык не настолько пьян, чтобы подчиниться какому-то разряженному франту, — заявил он.

— Делай, что тебе говорят, — предупредил О'Лири, сдувая пыль с неровной зеленой бутылки, которую ему принес трактирщик, — или я пришлепну тебя так, что ты уже не возникнешь передо мной.

Рыжий заморгал и в замешательстве скривил губы. Сзади подошел хозяин с двумя стеклянными кружками. Бросив взгляд на рыжего, он быстро вытащил пробку из бутылки, плеснул вина в кружку на один-два дюйма и подал ее Лафайету. Тот взял, понюхал: пахло уксусом. Пригубил — слабое и кислое пойло. О'Лири отодвинул кружку.

— Неужели нет ничего получше? — Он вдруг замолчал. А если просто взять и представить, забавы ради, что там найдется бутылка редкого марочного вина — ну, скажем, Шато-Лафит-Ротшильд-29 — прямо в этой куче, внизу — под грязными бутылками… Он зажмурил глаза, представляя себе цвет стекла, этикетку, напрягая все свои силы, чтобы она там оказалась.

Глаза Лафайета резко раскрылись от неожиданно возникшего мерцания в потоке чего-то неизвестного, что можно было бы принять за течение времени. Странное слабое мерцание в течение нескольких секунд. Это случалось и раньше, когда он пополнял содержимое своего бумажника, и еще раньше — там, на улице. Каждый раз, когда он хотел внести изменения в происходящее, возникало такое колебание света. Нет сомнения, что это маленький дефект в его технике. Впрочем, беспокоиться пока не о чем.

— Лучше у нас нет, ваша светлость, — ответил трактирщик.

— Посмотри под бутылками, — посоветовал О'Лири. — Нет ли там такой большой, — он начертил в воздухе контур бутылки с бургундским.

— Нет у нас таких.

— Хм-м, да ты посмотри сначала, — Лафайет откинулся назад и, улыбаясь, обвел взглядом окружающих.

Какое же у него все-таки изобретательное подсознание! Самые разные лица вокруг — вытянутые, округлые, старики, молодые женщины — толстые, худые, видавшие виды, благородные. А мужчины — с бородами, гладко выбритые, блондины, брюнеты, лысые.

Подошел трактирщик и, держа бутылку в вытянутой руке, ошалело ее разглядывал. Потом поставил на стол и, отступив немного, спросил:

— Вы это имели в виду?

О'Лири самодовольно кивнул. Трактирщик вытащил пробку. На этот раз из бутылки шел тонкий изысканный запах. Лафайет попробовал вино: аромат был густой, богатый — настоящая симфония летнего солнца и темных погребов. Он с удовлетворением вздохнул. Вино, конечно, может быть, и придумано, но запах был абсолютно настоящим. Рыжий, наблюдавший происходящее с открытым ртом, слегка подался вперед и потянул ноздрями. Он даже высунул толстый язык. Лафайет наполнил наполовину вторую кружку.

— Садись и выпей, Рыжий, — сказал он.

Здоровяк нерешительно взял кружку, еще раз понюхал и залпом опрокинул содержимое. Улыбка изумления осветила грубые черты. Перекинув ногу через скамейку, он сел и протянул кружку Лафайету.

• Предыдущая
• 5/50
• Следующая