Поединок. Выпуск 3 - Авдеенко Юрий Николаевич - Страница 82

• Предыдущая
• 82/119
• Следующая

— От себя прятался.

— Кто-нибудь знает, что ты живой?

— Ни одна душа. Окромя Раскольцева.

— И жена не знает?

— Упаси бог ей знать!

— Это почему же?

— Искать начнет!

— Значит, по чистой скрылся?

— По чистой!

— Это хорошо! Это нас устраивает! Зачем тебе деньги потребовались?

— Деньги завсегда нужны!

— Это верно!.. Напугал ты доктора! Он тоже считал тебя покойником!

— Ему я не докладывался!

— В пятьдесят втором году у вас была назначена контрольная встреча... Забыл?

— Никак нет! Шестого мая... В Москве... У входа в Большой театр... В два часа! Я к тому часу уже покойником числился!

— Он навел справки... Ему сказали, что умер... Все правильно! Чего же вдруг ожил?

— Как-то журнал на станции купил... Селедку завернуть. Гляжу — не верю! Он! Его лик! Я! Я... как червь в землю уполз, в темень задвинулся, стушевался, а он на виду, в богатстве, барином! В журнал пописывает! Такая на него злость взяла! Ну? Ваши что тогда говорили? Все! Конец России! Ты наш человек! Ты ни о чем не думай! Мы господа, а ты наш верный слуга. В обиду не дадим! А Рассеюшка-то жива! Жива! И все по-прежнему сдвинулось! К чему я пришел? Чего мне ждать? Ждать, когда постучатся в дверь? Дочь родилась... А ну как станет все известно об отце? Как ей жить? И что я мог? Гроши получал... Попросил его поделиться!

— А если бы не поделился?

— Нажалился, что я ему пригрозил?

— Пригрозил в КГБ обратиться... У тебя, что же, там друзья завелись?

— Упаси бог от друзей, от остальных сам отобьюсь!

— Почему ушел из деревни?

— На почте сказали, навестил, дескать, друг! Друзей у меня нет, а про ту почту один Раскольцев знал...

— И так и этак, Шкаликов, получается, что не от КГБ бегал, а от нас спрятался?

Сальге налил еще полстакана водки.

— Прятался! — признался Шкаликов. — И от КГБ и от вас!

Водка начала действовать. За многие годы и он, при всей сложности минуты, мог свободно и не таясь порассуждать о своей жизни.

— Тогда не управились, а теперь что же? После драки кулаками не машут! Только тут голову высуни, отсекут, как не было!

— Испугался?

— А кто ты таков есть, что не боишься? Врешь! Боишься!

— По твоим доносам, Шкаликов, в лагере вылавливали коммунистов, евреев, комиссаров... Куда их девали? А?

— То дело, куда их девали, не на моей совести... Я говорил правду, и только правду...

— Вешали их, Шкаликов, расстреливали, в печах жгли...

— Не суй, ты, не суй мне таких картинок! Сам знаю — жизнь моя проклятая! Глаза закрою, а в глазах кресты, кресты... березовые...

— Березовые! Осина по тебе давно плачет, а не крест березовый! Мы тебе побег устроили, героем сделали, чтобы не тронули тебя за плен... А ты прятался! От своих благодетелей спрятался! Что же нам с тобой теперь делать?

— Убивать пришел? За Раскольцева?

— Оставь Раскольцева. Что нам от него? Работать будешь?

— А если не буду?

— Тогда плохо, Шкаликов!

— Убьешь? Убивай! Убивай! Жизнь моя конченая, дочушку свою не отдам на позор!

Шкаликов протянул руку к горлышку бутылки, но Сальге давно уже ждал от него что-нибудь в этом роде. Профессиональная выучка была для него надежной гарантией...

Экспертиза не могла установить с достаточной точностью, от чего последовала смерть.

Сальге оглушил его кастетом, погасил в купе свет, открыл окно и спустил Шкаликова под колеса поезда...

Закрыл окно, вышел из купе. Коридор был пуст в этот час. Пассажиры и проводница спали. Сальге пошел по вагонам вперед по ходу поезда...

Стремительно в те часы и минуты сближались поезд и наша оперативная машина.

Сначала я торопил шофера. Но что-то мне в этой спешке не нравилось. Я не мог сформулировать и для себя с полной ясностью, что же мне не нравится. Мы спешили, опасаясь за Шкаликова. Это застилало все другие заботы. Но они, эти заботы, никуда не могли деться.

Вначале, когда мы еще не знали, что параллельно нам за Шкаликовым идет сей господин, решение найти Шкаликова, добраться до него как можно скорее, было правильным. Оно было и единственным при том нашем проникновении в дело. Наши упорные, настойчивые поиски становились опасны, как только мы обнаружили, что участвуем в гонках... Каждую минуту мы теперь могли лицом к лицу столкнуться с Гусейновым. Тогда нам было известно только это его имя. Этот господин, по всему чувствовалось, был не из простых. Он сразу же догадался бы, с кем он встретился.

Один вариант. Встреча лицом к лицу. Мы немедленно должны будем принять решение. На том все и оборвалось бы. Даже и в том случае, если бы он нам дался в руки живым.

Другой вариант — он мог выследить Шкаликова и некоторое время наблюдать за ним со стороны. И он увидел бы, что мы вышли на Шкаликова. Все на этом оборвалось бы уже без всяких концов. Шкаликов в конечном итоге всего и не мог знать... А если был теневой фон в этой истории, то тем более он ничего не знал и рассказать нам он мог только о себе, о своем прошлом, о плене...

Это вообще дурной тон, плохая работа гнаться за преступником, его надо встречать в пункте назначения, там, куда он рвется.

Но опасения за Шкаликова сбивали нас.

Не нравилось мне, что мы подъедем к станции ночью на «Волге», что милиционер поднимется в вагон за Шкаликовым. Шумно, суетливо все это и... Но все мои сомнения, совершив какой-то круг, вновь замыкались на Шкаликове.

— Торопись, торопись, Миша! — говорил я шоферу. — Мы должны успеть!

Машина свернула с асфальта, пошел разбитый проселок, впереди засверкали огни железнодорожной станции.

Прорезал тьму прожектор электровоза подошедшего поезда.

Машина остановилась у закрытого шлагбаума железнодорожного переезда. С нашей стороны подъезда на автомашине к станции не было. От переезда в сторону станции терялась в темноте пешеходная тропка.

Авдюшин открыл дверцу.

— Куда? — спросил я его.

— Открыть шлагбаум!

— Не надо! Мы пойдем пешком...

Мы с Василием вышли из машины и пошли вдоль пути.

— Я побегу! — предложил Василий. Он побежал, посвечивая перед собой карманным фонариком.

В ту ночь на станции Проня дежурил старшина милиции Артюхин. Он получил указание от дежурного по областному управлению снять с поезда Шкаликова и ждать нашу опергруппу.

Поезд еще двигался вдоль платформы, а старшина уже стоял на том месте, где должен был остановиться шестой вагон. Поезд остановился. Открылся тамбур, поднялась площадка, из вагона высунулась с фонарем проводница.

— Притыков в вагоне? — спросил старшина.

— Куда ему деться? В купе с пассажиром пьянствует...

Артюхин оправил гимнастерку и вошел в вагон.

— Какое купе?

— Четвертое! — ответила проводница.

Артюхин подошел к двери и постучался. Не отозвались. Он открыл купе... Пусто! На полу разбитая бутылка из-под водки, стакан. Другой стакан на столике. На столике ломтики колбасы и раздавленное яйцо, словно кто наступил на него ногой.

Старшина позвал проводницу.

— Где они?

Вопрос бессмысленный.

Старшина открывал в купе одну дверь за другой, перебудил пассажиров, но Притыкова нигде не было. Исчез и пассажир.

Я застал всех в сборе. Дежурный по станции, старшина, Василий и пассажиры. И уже раздавались вопросы:

— Что случилось?

— Кто убежал?

— Ограбили? Кого ограбили?

Василий подошел к окну и приподнял белую занавеску. Оглянулся на меня. Поднял руку и что-то растер на пальцах. Я его понял, закрыл за собой дверь в купе. Василий тихо сказал:

— Окно открывали на ходу поезда... Крупная пыль на занавесках...

Я попросил его осмотреть все на месте, назначил встречу в Рязани. Вышли на перрон.

Вот именно это все мне и не нравилось: люди, тревога. А этот господин имеет возможность наблюдать за всем, оставаясь для нас неприметным...

Поезд тронулся. Я пошел с сержантом в милицейскую комнату. В комнате надрывался телефон. Артюхин снял трубку. И вдруг изменился в лице. Прикрыв мембрану, с испугом доложил:

• Предыдущая
• 82/119
• Следующая