Поединок. Выпуск 3 - Авдеенко Юрий Николаевич - Страница 38

• Предыдущая
• 38/119
• Следующая

Вопрос этот сам собою с языка слетел. Володя не думал о завтрашнем дне.

Небо, плотно обложенное облаками, темнело быстро. По улице мимо дома учителя двигался обоз. Обоз, видно было, шел издалека. Лошади вспотели, едва тянули повозки, от боков и спин поднимался пар. Небо хоть и облачным было, но мороз не спадал.

Так Володе и запомнился этот день. Дом учителя, высоченные березы, растянутый вдоль улицы обоз, и они вдвоем стоят у калитки. И весь следующий день запомнился. Не удержалась мать, заплакала. Лицом почернела. То одно вспомнит, то другое. Собрала вещи. Проводила. К военкомату Клава пришла. Перед самым их отъездом. Майор уезжал, и с ним двое. Владимир Кононов и еще один незнакомый парень — вся команда. «Если б на фронт, — подумал тогда Володя, — команда была бы больше».

Из характеристики В. Н. Кононова

«...Дисциплинирован. Целеустремлен. Настойчив в стремлении овладеть знаниями военного дела. Политически активен. Избран секретарем комсомольского бюро учебной роты. Физически подготовлен отлично. В совершенстве владеет приемами вольной борьбы, самбо. Охотно делится знаниями с товарищами».

Строго, в высшей степени строго велся отбор в школу. Мандатная комиссия проверяла личные дела, врачи — здоровье.

Из письма Владимира Кононова

«Помните, в тот день, когда мы с Вами познакомились, я рассказывал о своем учителе Иване Захаровиче Семушкине. И вот я приехал сюда, увидел одного человека. Я его со спины увидел. Подумал, что это Иван Захарович. Очень похож. Он обернулся — и лицом похож. Но оказалось, не Семушкин. Звягин его фамилия. Наш старшина...»

Никогда раньше не ощущал Кононов столь стремительного бега времени, как в те дни, когда учился он в школе морской разведки. Сутки спрессовались. Не было возможности провести грань между днями. Боевые тревоги, марафонские марш-броски и занятия, занятия... Изучали электро- и радиотехнику, работали с шифрами, занимались стрелковой подготовкой и спортом. Отрабатывали приемы, работали на снарядах. Единственным отсчетом времени оставались выходные дни. По выходным можно было выкроить час-другой для себя, написать письма.

Из письма Клавы Полозовой

«...Сегодня у меня черный день. Иначе я его назвать не могу. Судите сами, Володя. Почти все наши девчонки уезжают на фронт, а меня оставили в нашем госпитале только потому, что мне нет еще восемнадцати. С утра бурчу, как старушка. Я не просилась на передовую, знаю, что не пошлют. Но хотя бы во фронтовой госпиталь могли направить.

Извините, я, наверное, эгоистка. Свое скверное настроение передаю Вам. Мне нужно, просто необходимо выговориться, а не перед кем. Мама разве поймет. Она рада. Моему назначению, тому, что я остаюсь здесь. Я ее понимаю. Тем не менее ничего не могу поделать с собой. Я должна быть там, понимаете, там...»

Из приказа начальника школы капитана первого ранга В. П. Рогова

«...Командиру отделения первого взвода второй-учебной роты В. Н. Кононову присвоить звание старший матрос...»

Из письма Владимира Кононова

«...Вот уже и лето. Кажется, совсем недавно мы с Вами расстались, а прошло три месяца. Часто думаю о Вас. Мне иногда кажется, что знал Вас раньше, до нашей встречи. И еще я думаю: мы не могли не встретиться. Не потому, что я такой везучий, нет. Просто не могли, и все. Вы меня понимаете?

Я часто думаю о Вас. Даже когда занятия ведет Звягин...»

Старшина Звягин, так же как и Семушкин, внешне выглядел до обидного невзрачно. Сухой до звона — так казалось. Даже морская форма на нем не смотрелась. Грудь впалая, плечи опущены, сутулый. Глубокие морщины бороздами пропахали лоб, резко обозначили щеки. Губы тонкие, как бы спаянные. Руки непропорционально длинные, почти до колен. Держит он их не сбоку, а чуть впереди. Точно в постоянной готовности руки держит: отбиваться, нападать. На тренировках, когда Звягин отрабатывал с курсантами приемы, трудно было определить миг выброса одной, тем более сразу обеих рук. Их движения были неуловимы, скорость мгновенной. Кононову удалось однажды перехватить руку Звягина, провести прием. После того случая старшина стал присматриваться к курсанту, проявил к Кононову особый интерес.

Однажды, это было незадолго до майских праздников, Звягин вел занятия по отработке внимания. Как всегда, они шли пр городу. Старшина выбрал улицу, по которой водил их не раз. В баню они ходили по этой улице, на плац, совершали вечерние прогулки строем перед сном. Звягин остановил отделение, стал спрашивать о том, кто что увидел дорогой. Потребовал устной зарисовки улицы. Отвечали по очереди. Дополняли друг друга. Все вместе, как оказалось, увидели много меньше, чем старшина. Потом такие занятия стали ежедневными. Рассказывали отделенным, друг другу, а тогда...

В тот день Звягин назвал фамилию Семушкина. Вот как это было. Отделение вернулось с занятий. Чистили личное оружие, приводили в порядок форму. Старшина — с курсантами. Подсел к Кононову.

— Вы в каком году, — спросил, — в последний раз видели Ивана Захаровича?

Кононов удивился страшно. Откуда старшине знать?

— Сразу, как в Испании началось, он уехал из поселка, — ответил Кононов. — А вы его знали?

Глупый вопрос. Мог бы сообразить курсант. Их внимание надо еще шлифовать и шлифовать.

Мельком, отдаленно вспомнилась Звягину Испания, бойцы-интернационалисты, командир отдельного взвода разведки Иван Захарович Семушкин. Июль 1938 года, Каталония, река Эбро, наступление республиканских войск. Челночные рейды по тылам врага, когда одна группа разведчиков уходила на задание, другая — возвращалась. Взрывы мостов, электростанций, складов с боеприпасами. Бои. Диверсии на дорогах, и последний переход из Испании во Францию с частями войск прикрытия. Все это промелькнуло в мгновение, при одном упоминании об Иване Захаровиче — требовательном командире, заботливом воспитателе, учителе, как они называли его там, в Испании. Иван Никанорович Звягин мог бы рассказать курсанту о Семушкине, о том, что это за человек, скольких воинов он воспитал, чему и как учил, но не время для таких разговоров, не положены в разведке такие рассказы.

— Долго он вас тренировал, курсант? — поинтересовался Звягин.

— Два года с лишним, — ответил Кононов и не смог сдержаться. — Разрешите, товарищ старшина? — спросил Звягина.

— Да.

— Вы о нем знаете что-нибудь?

— Что вас интересует?

— Просто... Где он?

— Воюет, товарищ курсант, воюет.

— Где?

Старшина вроде бы усмехнулся — так Кононову показалось. Тут же очень серьезным стал.

— На фронте, товарищ курсант, — ответил Звягин. — Хотел бы быть рядом с ним в любом, даже самом тяжком, испытании. Еще вопросы есть?

— Написать ему можно? — спросил Кононов.

— Думаю, что нельзя, — ответил старшина, и больше они к этой теме не возвращались.

Вскоре Звягин выделил Кононова. Рекомендовал курсанта на должность командира отделения. А за успехи в боевой, политической и специальной подготовке Кононову присвоили звание старший матрос. К этому времени курсантов стали тренировать в условиях длительных переходов; а в этом Кононов кое-что смыслил. На пользу пошли походы с Иваном Захаровичем на Злыдень-озеро. Старшина так и заметил, когда Кононова назначили отделенным.

— Хорошая в вас основа заложена, курсант. Будет из вас разведчик, — сказал Звягин, а про себя подумал, что повторяет слова Семушкина. Когда-то Иван Захарович говорил то же самое и ему, Звягину. И это получается вроде эстафеты: военные знания, опыт передаются от поколения к поколению. И теперь только от него, от Звягина, зависит, каким станет этот курсант и многие другие — молодые, горячие, нетерпеливые. Их надо учить и учить...

• Предыдущая
• 38/119
• Следующая